Эмма Орци - Рыцарь любви

– Я сделаю все, как вы сказали, леди Блейкни, и горжусь тем, что могу хоть в чем-нибудь быть вам полезной. Когда вы едете?

– Сейчас. Прощайте, Жюльетта!

Нежно поцеловав Жюльетту в лоб, Маргарита выскользнула из комнаты так же быстро, как и пришла.

В своей комнате Маргарита уже застала Люси, которая по лицу госпожи догадалась, что случилось какое-то несчастье. Переодевшись в темное суконное платье и накинув сверху черный плащ с капюшоном, Маргарита внимательно прочла приписываемые ей в паспорте приметы: высокий рост, голубые глаза, светлые волосы, двадцать пять лет – все это прекрасно подходило к ее наружности. Пока Люси укладывала в ручной чемодан необходимые дорожные принадлежности, Маргарита достала крупную сумму денег, французских и английских, и спрятала в карманах платья, затем, простившись с Люси, с трудом сдерживавшей слезы, быстро вышла из комнаты.

Во время путешествия Маргарита не имела времени думать о том, что ее ожидало. Через Па-де-Кале ей пришлось переправляться в обществе бедных палубных пассажиров, ютившихся на жалких ящиках и узелках. Неудобства дороги заставляли ее забыть о тяжелом душевном состоянии. Среди этой серой публики, сидя на скромном черном чемодане, Маргарита чувствовала себя в безопасности от нежелательных наблюдений. Ее невзрачный плащ не привлекал к Маргарите ничьего внимания. Она чувствовала страшную усталость после долгого переезда на лошадях и с нетерпением ждала конца путешествия. Солнце уже закатилось и на землю спустилась мягкая ночная тень, когда на вечернем небе вырисовались очертания круглого купола церкви в Булони.

Когда пакетбот пристал к берегу, беднейших пассажиров, среди которых находилась и Маргарита, оттеснили в одну сторону, чтобы дать пассажирам первого класса свободный проход. Маргарита в темноте разглядела маленький деревянный мостик, по которому все пассажиры направились к небольшой, слабо освещенной палатке, где за столом сидел человек в форменном платье, опоясанный трехцветным шарфом. Возле стола стояли двое часовых в мундирах национальных гвардейцев. Каждый пассажир передавал свой паспорт человеку с шарфом, а он после долгого внимательного изучения или возвращал документ его владельцу, или требовал разъяснений. При удовлетворительном ответе пассажир получал обратно паспорт и уходил; если же паспорт возбуждал сомнения, предъявителя задерживали до представления удовлетворительных рекомендаций в комнате общественной безопасности.

Маргарите было очень жаль тех несчастных, которых солдаты уводили куда-то в темноту и которых, по всей вероятности, ожидала тюрьма, а может быть, и смерть. Самой ей нечего было бояться: паспорт, выданный Шовеленом своей сообщнице, очевидно, должен был быть в полном порядке.

Едва держась на ногах от усталости, Маргарита машинально следила издали за проходившими пассажирами, как вдруг ее сердце совсем перестало биться: в одном из проходивших мимо палатки мужчин она узнала Шовелена. Он не предъявил никакого паспорта, но его, очевидно, здесь хорошо знали, так как при его появлении чиновник встал и, вежливо раскланявшись с ним, стал почтительно выслушивать передаваемые ему инструкции. Маргарите почему-то показалось, что слова Шовелена относились к двум женщинам, которые шли следом за ними и которых пропустили без соблюдения обычных формальностей. Однако она не была в этом уверена, так как ее внимание было все поглощено неожиданным появлением ее смертельного врага.

Вслед за Шовеленом прошел человек выше всех ростом. Неужели это был Перси? Это невероятно! Он отправился по воде и не мог прибыть в Булонь раньше следующего утра.

Вот дошла очередь и до пассажиров второго класса. Как во сне, последовала Маргарита за своими спутниками по пакетботу, почти не сознавая, что делает, и даже про паспорт вспомнила только тогда, когда ей крикнули:

– Ваш паспорт, мамаша!

– Ваше имя? – строго спросил чиновник, глядя в поданный ею документ.

– Селина Дюмон, – без малейшего колебания ответила Маргарита и прибавила: – В услужении у гражданки Кандейль.

– Селина Дюмон? Эге-ге, мамаша! Вы хотите нас надуть! Дельце обделано недурно, но, к несчастью, Селина Дюмон, состоящая в услужении у гражданки Кандейль, только что прошла вместе со своей госпожой.

Говоря это, чиновник большим грязным пальцем указывал на записи в лежавшей перед ним книге, где отмечал прибывших путешественников.

Кровь отлила от лица Маргариты.

– Вы ошибаетесь, гражданин, – сказала она как могла спокойнее. – Я горничная гражданки Кандейль, и она сама дала мне этот паспорт перед моим отъездом из Англии. Если вы спросите ее, она подтвердит мои слова.

– Если правда все, что вы говорите, – решительно проговорил чиновник, – и вам нечего скрывать, то вам завтра же возвратят свободу, после того как вы все объясните гражданину губернатору. Следующий! Живо!

Только теперь поняла Маргарита, что попала в ловушку и вся история с паспортом и с раскаянием Кандейль была гнусной комедией.

– Однако нам нельзя терять время, – сурово проговорил чиновник. – Отведите эту обманщицу в камеру номер шесть и оставьте там до дальнейших приказаний гражданина губернатора… Уберите же эту дрянь! – крикнул он, видя, что Маргарита с отчаянием отбивается от солдат.

Наконец один из них, потерял терпение и с силой ударил ее. Руки Маргариты опустились, и она потеряла сознание.

Только под утро пришла Маргарита в себя, и первым ее ощущением было страдание от невыносимой головной боли. С трудом различила она пробивавшуюся откуда-то узкую полоску света, падавшего прямо на ее лицо и от которого головная боль усиливалась еще больше. Маргарита снова закрыла глаза.

Она лежала на спине на жестком соломенном тюфяке, укрытая собственным плащом, под головой у нее была грубая подушка. Сознание еще не окончательно вернулось к ней, пока она только чувствовала сильную боль и безграничную усталость.

Когда она снова открыла глаза, то прежде всего увидела окно с грязными стеклами, сквозь которые лился солнечный свет, и выбеленные известью стены с надписью «Свобода, равенство, братство или смерть!». Над другим соломенным матрацем Маргарита разглядела очертания темного распятия.

– Как вы думаете, дитя мое, вы теперь могли бы это выпить? – произнес над ней мягкий, дрожащий голос с певучим акцентом нормандских крестьян.

Открыв глаза, Маргарита увидела, что возле нее стоит какой-то человек.

– Мне дали это для вас, – продолжил он, – и я думаю, вам это будет полезно.

К губам леди Блейкни поднесли стакан, и она что-то выпила.

– Ну вот и хорошо! Я уверен, что вам будет лучше. Закройте глаза и постарайтесь заснуть.

Маргарита так и сделала, слыша сквозь сон, как возле нее кто-то все время однообразно повторял молитвы.

Так пролежала она большую часть дня. Временами те же ласковые, дрожащие руки приподнимали ее, и Маргарита съедала немного супа или выпивала молока. Кроме головы, у Маргариты ничего не болело. Однообразный голос действовал на нее как снотворное лекарство, и после полудня она заснула крепким, благотворным сном.

Когда она совсем проснулась и вспомнила все случившееся, ее охватил ужас. Она поняла, что оказалась заложницей в руках врагов своего мужа, что теперь ему будет предложено купить ее жизнь и свободу ценой его собственной жизни, и ни минуты не сомневалась относительно решения, которое примет Блейкни. О своих собственных страданиях, опасности и предстоявшем, может быть, унижении она не заботилась, помня одно – что, повинуясь страстному, безумному побуждению, она подвергла смертельной опасности жизнь любимого человека. В эту минуту ей самой страстно хотелось умереть тут же, в этой мрачной, одинокой тюрьме, чтобы совсем исчезнуть с дороги любимого человека, вместо того чтобы вынуждать его своей драгоценной жизнью купить ее жизнь и свободу.

Но может быть, дело обстояло не так уже плохо? И в сущности, имела ли она право отчаиваться и желать смерти? Как могла она, жена и друг человека, удивившего мир своими смелыми подвигами и поразительными удачами, как могла она вообразить, что в самый критический момент своей полной опасных приключений деятельности Алый Первоцвет потерпит неудачу? Сколько мужчин, женщин и детей в Англии было обязано спасением его изобретательному уму и находчивости, хотя они находились в таких же безнадежных условиях, как она сама! Неужели эта светлая голова не употребит всех усилий для спасения той, которая была ему ближе и дороже всех, кого ему приходилось освобождать от гильотины?

Чем больше думала Маргарита, тем сильнее становилась в ней уверенность, что Перси уже в Булони и что ему известна печальная участь, постигшая его жену. От этой радостной уверенности она сразу почувствовала себя бодрее и даже попробовала приподняться, опираясь на локоть, но была еще очень слаба, и от малейшего движения у нее кружилась голова.

– Я вижу, что вам лучше, дитя мое, – произнес тот же певучий голос, – но вы не должны так рисковать. Доктор сказал, что вы получили страшный удар, который может дурно отозваться на вашем мозге. Вам надо весь день спокойно лежать, если вы не хотите, чтобы у вас опять заболела голова.

Маргарита повернула голову в сторону говорившего и, несмотря на все свое горе, не могла удержаться от улыбки. Против нее, на расшатанном стуле, усердно чистя старые башмаки, сидел высокий худощавый седой человек, с лицом, изрезанным глубокими морщинами, с кроткими голубыми глазами; его одежда была когда-то черной суконной сутаной, а теперь состояла из одних заплат, хотя поражала безукоризненной чистотой. Так как башмаки были в чистке, то на ногах остались только грубые черные, много раз штопанные чулки.

– Кто вы? – спросила Маргарита, чувствуя невольное уважение к этому человеку.

– Служитель алтаря, дитя мое, – с глубоким вздохом ответил старик, – безобидный и беспомощный человек, которому велели сторожить вас. Но вы не должны смотреть на меня как на тюремщика. То, что я сказал вам, сделалось против моего желания, я стар и слаб и не мог сопротивляться, когда меня сюда заперли… Но так, вероятно, было угодно Богу – он лучше все знает, дитя мое. – С грустью осмотрев башмаки, не поддававшиеся чистке, старик с сожалением поставил их на пол и всунул в них худые ноги в черных чулках. – Простите, дочь моя, что я при вас занимался своим туалетом, – застенчиво произнес он, – но я надеялся кончить его до вашего пробуждения, меня задержали башмаки – так трудно добиться, чтобы они были чисты! Тюремное начальство ничего не дает нам для поддержания чистоты, кроме воды и мыла, а Господь любит и душевную, и телесную чистоту… Вы также, вероятно, захотите встать и освежиться холодной водой, я устрою так, что вы вовсе не увидите меня.