Он привлек ее к себе и сказал:

– Так ты все же настаиваешь на том, что вот-вот исчезнешь, да? – спросил он. – Ну, вот же, гляди! Мы лишь попробовали – право же, только попробовали! – друг друга, а ты осталась здесь!

Ну как объяснить ему?! Она рухнула на скамью и, понурив голову, сказала:

– Я знала, что ты тут, я чувствовала. А сейчас знаю, что это – наша последняя ночь!

Николас ничего не ответил, постоял некоторое время, потом сел рядом с нею, близко-близко, но не прикоснулся к ней и тихо сказал:

– Я-то всегда тебя чувствовал! Этой ночью ты услышала мой зов, но со мной так было всегда. И после того, как я уехал… – помолчав, он продолжил:

– Я чувствовал твои слезы. Я ничего не слышал, кроме твоих рыданий. Я не мог даже смотреть на Летицию, потому что все время видел лишь тебя, в слезах! – Он сжал ее руку. – Я расстался с Летицией – никому ничего не сказал, даже Киту, просто взял лошадь и уехал. В тот момент, когда я должен был произносить слова клятвы, я мчался к тебе! И вот только что добрался…

Именно этого она и добивалась, но сейчас ей стало страшно. И, глядя на него, она спросила:

– Что же теперь будет?

– Будет… – задумчиво начал он, -…будет… взрыв возмущения! Да… взрыв… с обеих сторон: Кит… и моя мать… – Не договорив, он отвернулся от нее.

Дуглесс видела, как он мучается, разрываясь между долгом и любовью. И ведь ее уже не будет, чтобы ему помочь! Сжимая его руку, она спросила:

– Ты не женишься на ней, даже когда я уйду? Он глянул на нее, глаза его блестели:

– А ты могла бы меня сейчас покинуть?

Ее глаза наполнились слезами и, бросившись ему на грудь, она воскликнула:

– Я никогда бы не покинула тебя, будь у меня выбор, но его нет, теперь уже нет. Да, сейчас места для выбора не осталось! Я скоро от тебя уйду, я знаю это – чувствую! Целуя ее, он отвел с ее лица волосы и спросил шепотом:

– Сколько же еще у тебя времени? – Думаю, это случится на рассвете. Никак не позже! И я, Николас… Поцелуем заставив ее замолчать, он проговорил:

– Что до меня, то я скорее проведу несколько часов с тобой, чем всю жизнь с другой! Хватит, не надо более разговоров! Пошли, последние часы мы проведем любя друг друга! Он приподнял ее, поставил рядом с собой, а затем повел к фонтану и стал намыливать ее же туалетным мылом.

– Ты оставила его здесь! – сказал он, улыбаясь ей. Забудь о том, что это конец! – сказала себе Дуглесс. Да, нужно просто забыть об этом! Пусть время остановится на одну эту ночь!

– А откуда ты узнал, что я тут моюсь? – запинаясь спросила она.

– Я был одним из тех, кто подглядывал, – ответил Николас.

– Подглядывал?! – переспросила она, перестав намыливаться, и Николас так и замер под ее взглядом. – Кто же тут подглядывал за мной? – с возмущением спросила она.

– Да все, – ухмыляясь ответил он. – А ты разве не заметила, как мужчины весь день зевают? Им ведь приходилось вставать очень-очень рано, чтобы успеть спрятаться! – Спрятаться?! – воскликнула она, приходя в еще большую ярость. – А ты, значит, был одним из них, признавайся, был? И ты допускал такое?! Дозволял этим мужчинам шпионить за мной?!

– Да, но, останови я тебя, сам лишился бы удовольствия! В этом-то и дело!

– Дело! – вскричала она. – Да как ты?! – И она кинулась на него с кулаками.

Николас отступил, а потом схватил ее и прижал к себе. Он забыл о своем желании мылить ее и, склонив голову, принялся целовать ее груди, в то время как на них лилась из фонтана вода.

– Я всегда мечтал об этом, – говорил он, – еще со времени того моего видения!

– Да, в душе! – пробормотала она. – Это был душ! – Пальцы ее рук ерошили ему волосы, а губы его скользили все ниже и ниже… Вот он опустился перед нею на колени! – О Николас, Николас мой! – воскликнула она.

И они занялись любовью – в точности так, как это делали когда-то, в воде. Для Николаса это было открытием ее тела, но для Дуглесс – чем-то, о чем она помнила и чего желала все эти долгие недели и что наконец сбылось! Руки ее блуждали по всему его телу, как бы и припоминая и стараясь запомнить, и она безотчетно стремилась найти на нем такие новые местечки, которых не касалась или не целовала прежде.

Прошли часы, прежде чем они решили отдохнуть. Вода перестала течь, и они с Николасом улеглись прямо на сладко пахнущую траву, сжимая друг друга в объятиях.

– Нам все же нужно поговорить! – наконец произнесла она.

– О нет, не надо! – ответил он. Прижимаясь к нему все теснее, она сказала:

– Но я должна! Мне совсем не хочется, поверь! Но это мой долг!

– Придет утро, солнечные лучи коснутся твоих волос, и ты только посмеешься над всем этим! – отозвался Николас. – Никакая ты не женщина из будущего! Сейчас ты здесь со мной и так будет всегда!

– Мне хотелось бы… – начала она, с трудом проглотив подкативший к горлу комок. Рука ее блуждала по телу Николаса, – осталось не много времени, совсем не много. – Ну, пожалуйста, Николас, – взмолилась она, – выслушай меня! Прошлый раз, когда ты ушел в свое столетие, никто о тебе и не помнил! – начала Дуглесс. – Как будто ты никогда и не существовал! И это было так страшно! – Она уткнулась лицом ему в плечо. – Ты появился и исчез, и никто не помнил об этом – как если бы я попросту выдумала тебя!

– Наверное, так уж мне суждено! – предположил Николас.

– Но я-то никогда не забуду тебя! – воскликнула она, приподнимаясь на локте, чтобы в который уже раз посмотреть на него, потрогать его бороду, провести пальцами по щекам, погладить брови, поцеловать глаза.

– И я тебя не забуду! – проговорил он, тоже приподнимаясь и целуя ее в губы, но когда захотел большего, Дуглесс чуть-чуть отодвинулась.

– Возможно, и меня здесь забудут, когда я уйду. Ты должен воспринять это, как должное. И не надо… не знаю даже, как сказать… не надо приходить в ярость и требовать, чтобы меня вспомнили!

– Да ну, никто тебя не забудет!

– Нет, скорее всего, именно так и случится! Я вот тут научила людей всяким песням! А если бы они их запомнили? Это наверняка привело бы к краху лучших бродвейских шоу двадцатого века! – Она попыталась улыбнуться, однако это не очень-то получилось! – Обещай мне, поклянись!

– Ну, разумеется, я не женюсь на Летиции! Я вообще сомневаюсь, что меня попросят об этом во второй раз! – с иронией в голосе проговорил он.

– И прекрасно! Право, чудесно, просто чудесно! Тогда по крайней мере мне не придется читать о том, как тебе отрубили голову! – Она ласково провела пальцами по его шее. – Обещай также, что позаботишься о Джеймсе, – чтобы больше никаких свивальников и, хотя бы изредка, играй с ним немного!

Целуя кончики ее пальцев, он кивнул в ответ.

– И, пожалуйста, прояви заботу о Гонории – она была так добра ко мне, – продолжила Дуглесс.

– Хорошо, найду для нее самого лучшего из мужей! – отозвался он.

– Именно, – сказала она, – не самого богатого, а самого лучшего! Обещаешь, да? – Когда он кивнул в ответ, она продолжила:

– И пусть тот, кто возьмется выполнять обязанности повитухи, хорошенько вымоет руки! И еще – ты должен выстроить замок в Торнвике и оставить записи, в которых было бы сказано, что именно ты спроектировал его! Надо, чтобы сведения об этом сохранились в истории!

Улыбаясь, он спросил:

– И больше ничего? Тогда тебе придется остаться здесь, а то я все забуду!

– Я бы и осталась, – прошептала Дуглесс. – Только не могу! Не подаришь ли свой миниатюрный портрет?

– Я могу подарить тебе все: и сердце, и душу, саму жизнь! – воскликнул он.

Сжимая его голову ладонями, она проговорила:

– О, Николас, я не в состоянии это вынести!

– Да ведь ничего и нет скверного, что требовалось бы вы: носить! – ответил он, целуя ее руку, потом плечо, и снова его губы поползли вниз… – Возможно, Кит даст мне небольшое поместье и мы бы…

Она отодвинулась от него, посмотрела ему в глаза и сказала:

– Заверни этот свой миниатюрный портрет в промасленную тряпку или еще во что-нибудь, чтобы предохранить от порчи в течение последующих четырех сотен лет, и спрячь его за… Как там называется эта штука, к которой крепятся балки?

– Консоль, – ответил он. – Да, так вот в Торнвике ты сделаешь консоль, которая будет изображать Кита. А портрет завернешь в тряпку и спрячешь за консолью. И когда… когда я вернусь, я ее достану? Он в этот момент целовал ее грудь.

– Ты меня слышишь, а?

– Да-да, – отозвался он, – я все слышал! Джеймс. Гонория. Повитухи. Торнвик. Изображение Кита. – Проговаривая все это, пункт за пунктом, он всякий раз легонько целовал ее в грудь. – Ну, а теперь, любовь моя, – прошептал он, – иди ко мне!

Он приподнял ее, посадил на себя, и Дуглесс тотчас забыла обо всем на свете, ощущая лишь плоть мужчины, которого так любила! Он поглаживал ее ягодицы и ее груди, и они раскачивались вдвоем – вверх, вниз, поначалу тихонько, а затем все быстрее и быстрее!

Потом Николас, не отрываясь от нее, перевернулся, и вот она уже лежит навзничь, а он, испытывая новый прилив страсти, входит в нее, глубоко-глубоко, и ее тело выгибается навстречу ему! И они, запрокинув головы назад, изогнулись дугой, а затем рухнули на траву, и Николас так и остался на ней, крепко-крепко прижимая ее к себе!

– Люблю тебя! – прошептал он. – И буду любить всегда, во все времена!

Прижимаясь к нему и обнимая его так сильно, как только могла, Дуглесс спросила:

– Так ты не забудешь меня?!

– Никогда! – ответил он. – Никогда не забуду! И если завтра умру, душа моя все равно будет помнить тебя!

– Не говори о смерти! – воскликнула Дуглесс. – Только о жизни! Я живу, когда я с тобой! Только с тобой – я нечто цельное!

– А я – с тобой! – отозвался он и, перевернувшись на бок, подтянул ее поближе к себе. – Гляди, уже восходит солнце!

– О, Николас, – произнесла она, – мне страшно! Гладя ее мокрую голову, он сказал:

– Чего же ты страшишься? Что тебя увидят такой неодетой, да? Так все это мы уже видели прежде!