– Ты вновь показал мне, каково это – любить и чувствовать впервые. Но, если уж на то пошло – я никогда не заслуживала этого. Я заслуживаю жить, чтобы потом умереть после этой медленной, уродливой жизни из-за всех совершенных мною грехов. Это мой ад и моё королевство, и я думаю, что заслуживаю всего, что делает Пол. Ты при этом красив, как внутри, так и снаружи, и заслуживаешь гораздо большего.

Я отступаю, но он дотягивается до меня, собираясь озвучить свои возражения.

– Ты не можешь спасти меня, – повторяю я, продолжая отступать. В этот раз Нейт не следует за мной. Он стоит там, наполненный болью и потерей, а я поворачиваюсь и убегаю.

Мы наконец-то попрощались так, как должны были попрощаться 11 лет назад. Мы наконец-то разделили последний кусочек нас и мне больше нечего ему дать. Сегодня он сделал мне подарок – дар выбора, который был мне малоизвестен. Я выбрала поделиться с ним маленьким кусочком себя, не боясь, что у меня это отберут. Я бы хотела заняться с ним любовью, но это разбило бы его – я бы забрала у него всё. Теперь это мой подарок ему – отпустить его, прежде чем я снова заманю его в ловушку.

Глава 7

Нейт

Настоящее

Я хочу догнать её, схватить, поцеловать и заставить узреть смысл во всем этом. Она так далека от дикой и свободной женщины, которой я хотел, чтобы она была, которую я надеялся найти после всего этого времени и жертв.

Не знаю почему, но мои ноги привели меня к каркасу ада. Я стою на плите, которая когда-то была гаражом отца Чарли. Это место, где я потерял любовь всей своей жизни и свою невинность. Я говорю не о девственности. Во всяком случае, её мы лишились самостоятельно. Я говорю о неограниченной детской наивности. Что-то вроде веры в Санту, пасхального кролика и в то, что взрослые – наши защитники. В определённый день я взял Чарли за руку и последовал за ней к этой чёртовой бетонной плите, и тогда я узнал, что мир был наполнен тьмой, которая преследовала всё хорошее в нём.

Я стою на том месте, где он сидел бы и мастурбировал в свои штаны. Я стою здесь и представляю Чарли, сидящую у меня на коленках на старом односпальном диване, готовую для меня выполнять наше грязное рутинное дело. Да, это стало ни больше, ни меньше – рутиной. Мы выросли, чтобы знать, что делать, и мы сделали это. Но кое-что перестало быть рутинным – мы стали наслаждаться происходящим. Я присаживаюсь на пол и закрываю глаза от отвращения, вызванного моими воспоминаниями и тяжестью в яйцах. Я не хочу чувствовать это. Я не хочу помнить это, потому что это сверхбезнравственно и сверхотвратительно. Когда я вышел из тюрьмы, то вернулся домой к Ноне и Дейву. Но той ночью, когда пошел спать, я не мог перестать смотреть в своё окно, зная, что её дом был рядом. Здание, которое забрало мою жизнь и любовь, стояло нетронутым, в то время как мы были вынуждены столкнуться с обломками, оставшимися от наших жизней.

Я не смог справиться с этим. Во тьме ночи я побежал из комнаты в сарай, схватил канистру с бензином, спички с полки и бросился к гаражу Чарли. Я больше не бежал – я шёл с целью и злостью, одержимый жаждой мести. Я облил каждую чёртову стену, разбил старое окошко в двери, забрасывая внутрь канистру с остатками бензина. Поджёг спичку и долгое время наблюдал, как маленький красный огонёк догорал практически до моих пальцев. Я не думал, правильно я поступаю или нет. Я думал – смогу ли я окончательно попрощаться с Чарли и нашей историей при помощи одной спички.

Я наблюдал за дымом от горящей спички, извивающимся спиралью в воздухе, а затем сделал самый длинный вздох в своей жизни, когда увидел, как огонь достиг лужи бензина и взревел полный жизни.

Я наблюдал, как он бесконтрольно распространялся по остаткам нашего прошлого, пока не достиг единственного предмета мебели. Я никогда не пойму свой следующий шаг. Я цепляюсь за дверь, нуждаясь в том, чтобы вытащить тот диван на улицу. Я не мог сжечь его, только не его. Дверь была заперта, жар уже проник в древесину и стальную ручку. Я отшагнул назад, подготовился к приступу боли в плече и протаранил дверь. Она поддалась намного легче, чем я думал, то ли из-за древности, то ли из-за пожара – не знаю. Однако я оказался на земле и в огне, когда услышал крик позади меня. Моя одежда горела, и крики позади меня становились всё громче. Я не знаю, каким образом это случилось, но я катался по траве и ел её. Жар был интенсивнее, чем от любого огненного взрыва. Ревущий шум и треск заполнили мои уши, я не мог слышать даже своё собственное дыхание.

Нона и Дейв оказались в поле моего зрения, когда я окончательно встал на ноги, у обоих текли слёзы из глаз, и мерцание огня отражалось на их коже. Я посмотрел через плечо на то, что я сделал – огонь разрастался и диван, который я отчаянно хотел спасти… сгорел, едва не расплавившись. Мне пришлось отступить – становилось невыносимо горячо, но с каждым шагом мои плечи трясло. Я был двадцатитрехлетним парнем, но рыдал, как потерявшийся ребёнок. Рыдания охватили меня так сильно, что это причиняло боль. Я упал на колени и смотрел, как горят и плавятся наши демоны.

Я почувствовал руки на плече – Нона поцеловала меня в голову, моя семья стояла рядом со мной, позволяя мне горевать. Но я не хотел их. Насколько это эгоистично? Я хотел её, хотел вернуть всё назад, даже если бы нам пришлось терпеть боль и ежемесячно страдать от предназначенного свидания. Я хотел бы отменить то, что только что сделал, и хотел… Я просто хотел её.

Крыша провалилась внутрь, угли и пламя вспыхнули в нашу сторону. Именно тогда я очнулся от тьмы своего эгоизма. Дейв плакал, лежа на земле, прикрывая голову. Он не был ранен, но происходящее было слишком тяжёлым для него, и это была моя вина. Я сделал это с ним. Я снова причинил боль тем, кого люблю. Я подскочил к брату, в то время, как Нона гладила его по спине, и смотрела на меня убитыми от горя глазами. Я знаю этот взгляд, очень хорошо его знаю. Это взгляд-обвинение. Долгое время мы все были чертовски озабочены виной, и это убивало нас. Именно тогда я осознал, что должен остановиться.

Более пяти лет назад меня силой лишили лучшего друга. Она была вырвана из моих рук со следами крови на шее и лице, промокшем от слёз. Она тянулась ко мне, кричала, когда меня засунули на заднее сидение одной полицейской машины, а её посадили в другую. Нона и Дейви рыдали у дома Чарли, некоторые офицеры пытались задать ей вопросы, но она была не в состоянии на них ответить.

В тот день все кого-то потеряли.

Последней потерей было то, что как только я отвернулся от огненного столба и увёл Нону с Дейви домой, приехали пожарные и спасли дом. Гараж не уцелел – он сгорел практически дотла, но дом отделался незначительными повреждениями.

К сожалению, вред, который я причинил своей семье, не исправить при помощи пары деревянных планок и незначительного количества краски.

Уже сейчас, проводя пальцами по трещинам в бетоне, измученном огнем, я осознаю, что сжигание этого гаража абсолютно ничего, блядь, не изменило для человека, который нуждался в этом больше всего. Для меня это был поворот назад, тогда как для неё…Чарли была потеряна, облажалась по полной из-за чувства вины и упрёка, без чьей-либо поддержки. Спустя одиннадцать лет, будучи оторванной от всего, что она знала, она была более разбитой и опустошенной, чем прежде.

Смерть её отца была чертовски напрасна. Я сделал всё… зря.

Чарли

Настоящее

Я бегу домой. Бегу быстрее, чем когда-либо бегала в своей жизни, пока не добираюсь до дома и не рву желчью в свой палисадник. Не знаю, есть ли у меня соседи, которые находятся дома в течение всего дня, так как я держусь обособленно. Но, если они и есть? Не хочу, чтобы они беспокоились о моём самочувствии или звонили шерифу. Поэтому я столь быстро иду к входной двери, что на втором шаге спотыкаюсь и повреждаю колено.

Я оборачиваюсь – никого нет, но взбираюсь по ступенькам, будто от этого зависит моя жизнь. Провозившись с замком, вваливаюсь в дом, хлопнув дверью позади меня. Я сажусь на прохладный деревянный пол подо мной, мой пот капает вокруг меня, и моё тело трясёт. Оно дрожит от страха, шока и, скорее всего, от небольшого обезвоживания. Я ползу по полу и кожей наслаждаюсь его гладкостью, пока моё колено не начинает протестовать сильнее, и тогда я поднимаюсь на ноги. Чувствую себя вялой и уставшей, мои кроссовки практически волочатся по полу, потому что мои мышцы не способны на что-либо другое. У меня просто нет сил.

Ванная комната светлая, но холодная, кафель жесткий и, тем не менее, прекрасно ощущается моей кожей, когда я прислоняюсь к стене и закрываю дверь. Я так устала. Устала от всего, что не могу или просто не хочу изменить. Грязная и насквозь промокшая, я провожу пальцем по стене и включаю душ, только холодную воду – горячая мне не нужна. Я ступаю под душ в одежде и все.

От смертельно-холодной воды у меня перехватывает дыхание, и я изо всех сил сдерживаюсь, чтобы не отступить в угол, где струя воды меньше. Задыхаясь, тяжело опускаюсь на пол и подставляю лицо к льющейся воде, открывая рот и позволяя ей заполнять, переполнять его и стекать по подбородку вместе с остальной частью жидкости. Я пью её, заполняя желудок, но мой язык требует больше. Я позволяю ей просто вытекать и заполнять, пока необходимость правильно дышать не берет верх.

Опуская голову, я поджимаю колени к груди, ощущая напряженность в ребрах, в области синяка. Я смотрю на свою вздымающуюся грудь, промежность, которая хранит грязное желание, и чувствую вину за произошедшее сегодня. Сегодня я бы в мгновение ока переспала с Нейтом, как и в любой другой день. Он моя семья. Нет, нет, нет. Нейт больше не моя семья. Пол моя семья, или должен ею быть.

Я была насквозь влажной для Нейта задолго до того, как он прижимался к моей киске, и я бы позволила его члену заполнить меня, если бы меня не отрезвило чувство вины. Всё, что касается вины и стыда, подобно смоле – прилипает.