Эта мысль ударила меня словно обухом по голове. Неужели я становлюсь таким же, как и он, жестоким, безжалостным, способным без раздумий нанести удар беспомощному человеку? Неужели я зря столько месяцев отстаивал свою честь, пытаясь остаться человечным? Если я сейчас убью его, я превращусь в зверя, и, в итоге Хасан добьётся того, чего хотел. Он победит. А значит, смерть Евы была лишь напрасной жертвой в моих попытках не стать чудовищем.

Я осторожно зашёл внутрь, подойдя ближе. Мониторы за кроватью Хасана размеренно пикали, отслеживая слабые показатели его жизни. Стоящий рядом аппарат нагнетал воздух в его повреждённые лёгкие. Лицо его, наполовину скрытое кислородной маской, было жуткого сероватого цвета, вокруг глаз чернота, покрытая сетью морщин. Он непривычно жалок и беспомощен.

Видимо, ощущая каким-то шестым чувством моё присутствие, Хасан распахнул глаза. Несколько секунд взгляд его был затуманенным и безучастным, но потом в его глазах я увидел узнавание. Зрачки его стали расширяться, делая его взгляд тёмным и безумным. Я видел, что он яростно силится подняться, но его парализованное тело позволило ему лишь слегка шевелить шеей. Лицо Хасана багровело от усилий и злости, а из-под маски раздавалось приглушенное хриплое рычание. Он был похож на безумца, скованного смирительной рубашкой. Только рубашка ему была не нужна. Само тело держало его в неподвижности, и я понял, почему около палаты Хасана не было охраны – он не смог бы убежать при всём желании. Всё, на что он сейчас способен, это безумно смотреть на меня, в ярости сжимая зубы.

— Ну, вот мы и снова рядом, да? – прошептал я, глядя в безумные глаза. – Кто бы мог подумать, что мы так поменяемся местами…

Хасан снова зашевелил головой, мыча что-то в мою сторону. Я слышал, что он говорит что-то мне, но его смазанная речь была приглушена и искажена маской. Я достал из кармана шприц, наполненный его препаратом.

— Узнаёшь? – я поднёс шприц к его лицу. – Да, да. Это - то самое вещество, которым ты убивал её. Она была так же беспомощна, как и ты сейчас. Слабая невинная девочка, не сделавшая в своей жизни никому ничего плохого. А ты убил её… Не оставил ей шансов… Она умирала на моих руках, а ты просто смотрел.

Хасан захрипел ещё отчаяннее. Он в западне. Он боится! Мне было не по себе, но этот звук грел мою душу, ласкал мой слух, как самая красивая мелодия. Я понимал, что эти его незначительные муки - слишком малое для него наказание, но даже они меня радовали.

— Ты боишься смерти, Хасан? Наверняка, боишься… А ведь мне сейчас так легко убить тебя! Всего один маленький прокол, и твоя жизнь закончится. У меня достаточно лекарства, чтобы убить тебя мгновенно. И никто не обнаружит его в твоём организме – ты сам об этом позаботился, - я на минуту замолчал, наблюдая, как его чёрные глаза наливаются кровью. – Но я не буду этого делать! Я сохраню твою никчёмную жизнь. А знаешь почему? Потому что то, каким ты стал, намного страшнее смерти! И ты будешь доживать с этим, каждый день беспомощно засыпая и просыпаясь в казённых кроватях, пока твоё беспомощное тело не зачахнет окончательно. И я хочу, чтобы в каждый из оставшихся тебе дней, ты видел по ночам её глаза – чистые и добрые! Сейчас ты, возможно, рад этому, но, поверь, через какое-то время, ты будешь жалеть о том, что я тебя не убил. Когда-то ты сказал мне, что во мне слишком много человека. Но ты ошибся, Хасан! Во мне больше нет человека – ты убил его… этим самым препаратом…

Сердце моё трепетало в груди, как раненая птица. Мне хотелось орать во всё горло от боли и бессилия, но я уверенно ступал ногами в сторону выхода, слыша за спиной отчаянное хриплое мычание. Я не знал, какие эмоции испытывал в тот момент Хасан, но то, что творилось в моей душе, было настоящим водоворотом, тянущим меня в самые тёмные глубины боли. Я не чувствовал облегчения, которое, как мне казалось, должно было наступить, когда я увижу своего обидчика. Наверное, мне было бы легче, если бы я сделал именно то, что запланировал с самого начала, но что-то не позволяло мне его убить. Я пытался тешить свою совесть тем, что, оставив ему жизнь, сделал её невыносимой. Но сколько бы я себя не обманывал, горькая правда больно колола моё сердце – я просто не смог. Не смог стать зверем, убившим человека. Не знаю, что это было, совесть или просто трусость, но сделать этот шаг я не решился.

Но ещё больнее била мысль, что, возможно, мне просто в очередной раз хотелось показать Хасану, что ему не удалось сломать меня, превратив в смертоносное чудовище. Возможно, мы просто заигрались с ним в игру «кто сильнее». В игру, в которой не могло быть победителя, в которой была лишь одна проигравшая - Ева.

Мои ноги несли меня дальше и дальше, гулко топая по больничным коридорам. Я путался и не мог найти выхода, чувствуя себя пленником лабиринта. Вся моя жизнь – безвыходный лабиринт.

***

Снег… Снова снег… Крупные белые хлопья летели с тяжёлых серых небес, медленно ложась на землю и покрывая её тонким белёсым слоем. Здесь, в отдалении от города, земля была почти по-зимнему остывшей, не позволявшей снегу мгновенно таять, превращаясь в жижу. Здесь было красиво. Настолько, насколько можно ощутить красоту, находясь среди чьих-то смертей…

Сквозь застарелые памятники и надгробья я пробирался в ту часть кладбища, где находились свежие захоронения… где находилась Ева. Я не попал на её погребение, и, возможно, так было и к лучшему, потому что видеть, как земля поглощает любимое мною тело, я не смог бы. В моей памяти она оставалась ещё живой. Я страшно боялся этого дня, оттягивая его, насколько возможно. Увидеть сейчас её могилу означало бы расстаться с её живым образом, окончательно принять, что её больше нет. Но ноги сами принесли меня сюда. Мне просто некуда было вернуться. На целой планете не осталось не одного места, где бы меня могли понять… только это.

Чем дальше я шёл, тем слабее становился мой организм. Ноги мои с трудом передвигались, а тело сотрясало мелкой нервной дрожью, но я продолжал вглядываться в имена незнакомых мне людей, высеченные на бездушных каменных плитах, в попытках найти то единственное. Их было так много – сотни могил, сотни чужих жизненных историй, сотни смертей: лёгких или мучительных, скоропостижных или нет. И я никак не мог среди них отыскать нужную.

Медленно надвигались ранние холодные сумерки. Снег по промёрзшей земле кружился, гонимый ветром, образуя множество небольших водоворотов. Становилось холодно, и пазухой я держал единственную дорогую мне вещь, спрятав её от пронизывающего по-зимнему ветра. Проплутав по улочкам погоста больше часа, я стал понимать, что хожу кругами, потому что имена, попадавшиеся мне на могильных плитах, стали повторяться. Неужели я не найду её? Неужели я заблудился на этом кладбище так же, как заблудился в своей жизни, и мне теперь не будет выхода из пустоты и отчаяния?

Я встал на укрытой снегом тропинке и в надежде поднял взгляд к серому небу.

— Помоги мне, Ева… Пожалуйста… Дай мне найти тебя, - губы едва шевелились от нервов и холода, но мой шёпот среди тихих кладбищенских сумерек казался неестественно громким.

Сбоку от меня послышался звук, тонкий и протяжный, как отдалённое завывание ветра, и я повернул голову в сторону его источника. В груди больно дрогнуло – среди совсем ещё свежих захоронений, я увидел её, тёмную каменную плиту, хранившую на себе буквы родного имени. Я бродил совсем рядом, по странному желанию судьбы постоянно обходя её, в то время, как она была всего в двух шагах. Мне хотелось подойти ближе, но я не мог. Видя эти буквы, высеченные на холодном камне, я потерял последние силы. Мне казалось, что они сверкают в опускающейся на меня темноте, напоминают мне о потере, о боли, вонзаясь острым ножом прямо в сердце. Как ужасно было видеть их написанными на могильной плите, когда как совсем ещё недавно я произносил их, обращаясь к живому человеку. Как неправильно, неестественно…

Земля вокруг меня кружилась и качалась, когда я подходил ближе, ком в горле не давал вздохнуть. Я опустился на колени прямо на землю, прислонившись лбом к гладкому холоду гранита.

— Здравствуй, девочка моя… Ты как… там? - слёзы душили меня, обжигая горячими дорожками холодные щёки. – Прости, что я так долго… За всё прости…

Мои пальцы гладили камень, сейчас это было единственным, к чему я мог прикоснуться, думая о ней. Мёртвый ледяной камень обжигал пальцы, забирая остатки моего тепла. Я представил, что совсем рядом под землёй в невероятном холоде лежит её тело, разделённое теперь с душой, и содрогнулся от жути. В грудь меня больно кольнуло.

— Я тут принёс для тебя кое-что.

Распахнув куртку, я осторожно достал из-за пазухи мой подарок – маленькое «оптимистичное» деревце. Тонкие ветки были совсем ещё молодыми и хрупкими, с нежными, мягкими ещё иголками. Согретая моим телом ёлочка источала чудный аромат, и в нос мне сразу ударил запах хвои, свежий и бодрящий.

Я достал из кармана нож. Земля была промёрзшей и твёрдой, и на то, чтобы выкопать неглубокую ямку, у меня ушло более получаса. Мне приходилось по миллиметру срезать слои мёрзлой земли и руками выгребать их из углубления. Пальцы мои почернели от грязи и закоченели, но мне удалось сделать это. Я осторожно опустил в землю тонкие ветвистые корешки и присыпал их выкопанной землёй, плотно прижав её руками.

— Только выживи… - прошептал я, гладя зелёные веточки, хрупкие и нежные, как и сама Ева. – Ты обязательно должна прижиться.

Я спиной облокотился на гранит, сев прямо на землю. Маленькая елочка в полуметре от меня торчала из земли, горя непривычно зелёным живым огоньком на фоне окружающей серости. Ева была права, ёлки – самые оптимистичные деревья.

— Как же мне тебя не хватает. Как я скучаю по тебе … Я знаю, что я виноват! Если бы я только мог всё изменить! Но я не могу… Я ничего не могу! Я даже не смог убить его! Знаю, ты была бы против этого, но я должен был сделать это… отомстить за тебя. Должен, но не смог! Прости… Я никогда не говорил тебе этих слов – сначала не хотел давать ложных надежд, а потом было уже поздно… Но я люблю тебя! Люблю! Мне так без тебя плохо! Я тут совсем один… Я не знаю, что делать дальше… У меня была ты, и я знал, ради чего жить, а теперь тебя нет, и я потерялся в этой жизни! Я хочу к тебе, где бы ты ни была! Забери меня!