С трепетом в сердце я осторожно ступил внутрь. Первым, что бросилось мне в глаза, были ярко-апельсиновые занавески, плотно закрывающие окно. Именно сквозь них проникал свет с улицы, наполняя комнату оранжевым свечением. Оно было таким же тёплым и ласковым, как сама Ева. Я тихо прикрыл за собой дверь, замкнув за собой её сказочный мирок.

Стоя посредине комнаты, я думал о том, что в сущности совсем не знал её. Точнее, не знал её настоящую. Я видел лишь её боль, страх, горе, никогда не задумываясь о том, насколько она могла быть жизнерадостной. Я так редко видел улыбку на её губах, что её печаль стала для меня неотъемлемой привычной вещью. И вот сейчас, глядя на фотографии из её прошлой жизни, я испытывал невероятную боль от того, что мне никогда уже не удастся узнать прежнюю Еву.

Снимков было настолько много, что в некоторых местах стены комнаты были сплошь укрыты коллажами, составленными ею из кусочков жизни. На них я видел все этапы становления Евы. Вот она совсем ещё ребёнок – светловолосая маленькая девочка, протягивающая к объективу камеры руку, с сидящей на ней бабочкой. Вот Ева в окружении большой компании сверстников – подростков, дружно машущих руками по просьбе фотографа. Вот и совсем свежие снимки, на которых я видел её в том возрасте, в котором узнал. Они все настолько разнообразные: цветные и черно-белые, большие и маленькие, портретные и в окружении природы или близких людей. Но всех их объединяло одно – я не нашёл ни одной фотографии, на которой бы она не улыбалась…

Я осторожно пальцами скользил по картинкам, впитывая в себя её образы. Мне казалось, что пока я вижу всё это, она будет рядом, такая же счастливая и сияющая. Но закрыв глаза, я не смог восстановить её новый облик. В своей памяти я видел лишь большие синие испуганные глаза, наполненные слезами.

На письменном столе лежали тетради, конспекты. Некоторые из них были открыты, а на полях виднелись заметки, второпях оставленные Евой, некоторые заложены на определённых страницах карандашами или небольшими листочками бумаги – милая будничность, некогда окружавшая жизнь прилежной ученицы.

Я тяжело опустился на её небольшой уютный диванчик, уронив лицо в окружение мягких плюшевых подушечек, яркими пятнами покрывающих его. Прошло столько времени, но они до сих пор хранили её запах, как будто Ева встала с него всего час назад и просто вышла ненадолго. Всё вокруг меня просто кричало о ней, напоминая и тревожа. Казалось, что даже вещи ждут её возвращения, не в силах поверить в то, что больше никогда она не войдёт в эту дверь, так же как не мог поверить в это я.

Я пробыл в комнате Евы наверное больше часа, бережно смакуя воспоминания о ней, окружённый атмосферой её присутствия. Когда я поднял голову, за окном уже смеркалось. Выйдя за дверь, я увидел, что её мать сидит на кресле, смиренно сложив руки на коленях и глядя в одну точку. Видимо, всё то время, что я пробыл в маленьком мире Евы, она терпеливо ждала всё на том же месте, стараясь не нарушить моего уединения. Увидев меня, она едва заметно грустно улыбнулась мне и встала.

— Вы позволите мне взять это? – я робко показал ей диванную подушечку, прихваченную из комнаты Евы. – Просто она напоминает…

Она не дала мне договорить, освободив меня от тяжелых слов, и безмолвно кивнула, осторожно погладив меня по плечу. Я лишь сдавленно смог прошептать «спасибо».

Уже на выходе, прощаясь, она заглянула мне в глаза:

— Только не впадайте в уныние, Макс! Вы выжили. Так было угодно Богу. Значит, он уготовил вам какое-то важное предназначение в жизни. Вы должны жить дальше. Хотя бы ради памяти о Еве. Она бы не хотела, чтобы вы были несчастливы.

Я не смог ответить ей…

***

За окном медленно поднималось солнце. Его не было видно за серыми тяжёлыми облаками, но я знал, что оно встаёт, по тому, как моя комната постепенно наполнялась светом и тенями на стенах. Этой ночью я не спал… Подушка цвета радуги под моей щекой наполняла меня родным запахом и воспоминаниями. Мне мерещились картинки на стене «оранжевой комнаты». Одна за другой, они пролетали в моём воображении, не давая мне успокоения. Хотя прогнать эти видения я и не старался, мне хотелось видеть её… живую… настоящую, путь и ценой бессонной ночи.

Когда солнце встало на столько, что я смог видеть окружающую меня обстановку, я поднялся с пола. Все мои действия - душ, еда, сборы в дорогу – были похожи на движения запрограммированного робота, и я поймал себя на мысли, что продолжаю ту же «механическую» жизнь, которую я вёл в заточении подвала. Действия не имеют смысла, жизнь не имеет надежд на будущее. Всё, что я осуществляю, лишь только продлевает существование моего тела. Порой мне казалось, что во мне не осталось души, только одна оболочка, которая вопреки всему продолжает дышать. Я не мог понять только одного – для чего?

Я не знаю того, кто сказал, что время лечит, но мне хотелось просто кричать о том, насколько он не прав. Прошло уже столько дней, но легче мне не становилось. Напротив, с каждым новым днём моя тоска нарастала, словно снежный ком. Продолжать жить, зная, что виноват, хоть и косвенно, в смерти близкого человека было тяжелее с каждым днём.

Обернувшись к стене, я ногтем продрал на стене свежую «насечку». Десять неровных порезов на моих ценных когда-то обоях бахромились рваными краями. Десять дней свободы… Десять дней, как умерла Ева… Десять дней, как кончилась моя жизнь…

Я не хотел идти в полицию к следователю, но всю ночь слова матери Евы не давали мне покоя. Я должен сделать это ради неё. Должен продолжать жить и помочь наказать людей, совершивших преступление.

Отделение полиции встретило меня суетой и жутко-тёмными стенами. Было непонятно, выкрашены ли они так для нагнетания страха на преступников, или просто никто никогда не пытался отмыть слои грязи, нарастающей на них. Разглядывая удручающий пейзаж, я отыскал нужный мне кабинет и постучал в дверь, из-за которой тут же раздался лающий звук кашля.

— Войдите! – расслышал я сквозь него.

Кабинет был погружён в дымку сигаретного яда, такую плотную и тяжёлую, что из неё можно было бы слепить комок, как из снега. Напротив меня сидел человек с красными от напряжения щеками и шеей, передавленной узким воротником рубашки. Он безучастно взглянул на меня, кивнув на стул перед собой.

— Прошу, присаживайтесь!

Сидя перед ним, я видел стопки папок, покрывающих его немаленький стол. «Дело №…», «Дело №…», «Дело №…». Их было так много! Многоэтажные стопы чужих сломанных жизней.

Следователь достал папку с моим делом, даже не спросив моего имени, и на минуту я ощутил себя дерзко прославившейся знаменитостей.

— Я что-то должен вам рассказывать?

— Да в общем-то нет. Мы знаем практически всё. Камеры наблюдения всё за вас рассказали. От вас нужны лишь подписи и присутствие в суде, когда Хасан сможет давать показания.

По моей коже побежали мурашки, колючие и противные. На несколько секунд мир вокруг меня словно остановился и затих в преддверии неминуемой катастрофы. Лишь только в голове эхом звучало его имя, произнесенное моим собеседником.

— Он живой???

Я столько дней жил в полной уверенности, что он был убит тогда во время захвата, что сейчас эта новость казалась мне концом света. Я был уверен в его смерти настолько, что даже не задал этот вопрос матери Евы, будучи у неё дома, а она ни разу так о нём и не упомянула. Все эти дни я почти не вспоминал о нём, считая его мертвецом Никто не упомянул о нём! А он тем временем где-то сейчас живой, дышит тем же воздухом, что и я. Воздухом, которым должна была дышать Ева.

Мысли летели в моём сознании со скоростью ракеты, разжигая во мне ярость. Мне казалось, что я готов потерять сознание, только не понимал, от злости или от того, что перестал дышать. Меня словно парализовало. Мой собеседник, заметив изменения в моём лице, внимательно смотрел на меня.

— Живой, – тихо сказал он, усмехнувшись. – Живучий, как таракан. Ему пробило лёгкое и позвоночник во время захвата, но он выжил. Правда парализован… Вероятнее всего навсегда.

Я почти не слушал, что говорил следователь. Слова «живой» хватало вполне моему сознанию, и оно не нуждалось в подробностях. Оно крутилось в моей голове назойливой мухой, не желающей улетать и отвлекающей от всего. Неужели это возможно? За что мне всё это?

— Вы меня слышите? Эй, с вами все в порядке? – следователь помахал рукой перед моим лицом, возвращая меня в реальность. Я кивнул, не в силах произнести ни слова.

— Я понимаю вашу реакцию… - сочувствующе произнёс он. - Понимаю, что вы перенесли и испытываете сейчас. Но такова жизнь! Поверьте мне, очень часто невинные люди страдают от того, что просто оказались не в то время и не в том месте. Вам просто не повезло.

— Просто не повезло? – ошарашено спросил я. – Вы видели всё, что происходило, и считаете, что мне просто не повезло???? Вот так вот всё просто?

— Да… - детектив с задумчивостью Шерлока Холмса закурил очередную сигарету. – На самом деле, на вашем месте мог оказаться любой подвернувшийся человек. Хасан - просто свихнувшийся фанатик. Он помешан на своих сумасбродных идеях. Сила личности, подчинение, угнетение… всё такое. Синдром неудавшегося Бога, – он, усмехнувшись, выпустил дым. – Похищения, убийства, шантаж, список можно продолжать и продолжать… Эпизодов ему с лихвой хватит на всю оставшуюся жизнь. Самое смешное, что он пытался создать лекарство, бесследно убивающее человека, хотя таких существует уйма. Даже внёс собственные коррективы в состав препарата – в малых дозах, он вызывал медленную смерть, но если ввести большую дозу, то смерть будет мгновенной. Именно его он опробовал на вашей сокамернице. - Он небрежно ткнул пальцем в сторону небольшой ампулы, стоящей на столе. – Полнейшее сумасшествие на мой взгляд. Как только ему станет чуть лучше, мы будем ходатайствовать о признании его невменяемости.

Я не слушал. Я смотрел на маленький стеклянный пузырёк, еле видный среди бумажных завалов на столе. В нём, переливаясь янтарными красками, находилась жидкость, убившая человека, ставшего мне таким близким и родным. Несколько миллилитров смерти. Я не мог понять своих противоречивых чувств, но точно знал, что испытываю к нему ненависть, как к одушевленному предмету.