Его не портили ни простота выцветшей на солнце рубахи, ни льняные широкие штаны, ни старая шляпа. Разве что в глазах его, насмешливо-умных, появилась тревожная нервность.

– А здесь забавно, не находите? – говорил он. – После серого голодного Петербурга Бухара кажется раем.

На эти слова Ася лишь усмехнулась краешком губ.

– Боюсь, Средняя Азия не открыла вам пока еще своего лица.

– Да, я догадываюсь. И все же – я встретил вас. Я думал о вас, знаете…

– Я давно уже не та, Лев. И не нуждаюсь в сказках. Мы пришли. Всего доброго.

Забрала корзинку и быстро пошла к дому. Она ни разу не оглянулась.

Придя домой, разобрала принесенные с базара продукты, подмела пол, попыталась занять себя рукоделием, но не смогла. Подошла к зеркалу, застыла, пытаясь увидеть себя его глазами. Странно. Она ощущала себя старой, усталой, измученной, опустошенной. А из глубин мутного стекла на нее смотрела молодая женщина, лицо которой ничуть не старили строгая печаль и спрятанное в глубине глаз горе. Он запомнил ее девочкой, вчерашней гимназисткой, от которой, как она думала, теперь не осталось и следа. По каким же чертам он издалека узнал ее? По осанке? По прическе, которую она не меняла с тех пор? Все тот же «фокстрот», подчеркивающий линию подбородка. Неужели в ней все еще жива прежняя Ася?

Как бы то ни было, эта встреча не заслуживает того, чтобы думать о ней. Она достаточно думала о нем в свое время. Хватит.

Ей понадобилось усилие, чтобы привести свой внутренний мир в некоторое равновесие. Да и что это был за мир? Разорванные в клочья мечты.

И все же вечером, едва муж переступил порог, она встретила его словами:

– Алешка, давай уедем. – Она жадно смотрела ему в самые глаза.

– Что случилось?

– Давай уедем! Переведись куда-нибудь! Все равно куда!

Он прошелся по низкой комнатке.

– Для этого должна быть веская причина. Сейчас для меня это просто невозможно. Да и к тому же я Артема с места сорвал. Тебя кто-то обидел?

– Нет. Обними меня крепче, Вознесенский. Пожалуйста, давай постоим вот так.


В конце недели она отправилась на могилку сына. Как это делала обычно, набрала тюльпанов в долине, не доходя до лагеря археологов, и свернула к кладбищу. Когда возвращалась назад, то, погруженная в свои мысли, не заметила маячившую меж тополей фигуру в шляпе.

– Августина!

Она вздрогнула. Никто, кроме него, давно не называл ее так.

– Зачем вы пришли? Кажется, мы обо всем поговорили.

– Простите меня. Возможно, я покажусь вам назойливым, но поймите и меня. Здесь все чужое, и вдруг… Вы – человек из той, лучшей жизни. Я прошу вас, Августина, не прогоняйте меня. У вас что-то случилось? Чья это могила?

– Осенью мы с мужем потеряли сына.

– О… Я сочувствую. Это, конечно, глупо звучит, но я…

– Не надо.

Ему показалось, что она как-то странно, даже неприязненно на него взглянула.

– Мне нужно у вас спросить одну вещь, – преодолевая себя, сказал он.

– Спрашивайте.

– Вы тогда… так быстро исчезли из замка. Куда?

– Что? – Она внимательно взглянула на него. Ни тени усмешки не мелькнуло в его глазах. – Я исчезла?

– Я потом искал вас. Вы даже записки не оставили. Я ездил в город, но там вас никто не видел.

– Вы искали меня? Ну, знаете, Лев, это не смешно. Я и слушать не хочу этот бред. Утром в вашей комнате не было даже саквояжа. Я не могла предположить, что вы поступите так жестоко, но это было хотя бы честно. Не портите же теперь впечатление о себе! Я хотела все забыть, и мне это удалось. Зачем вы ворошите прошлое? Кому это нужно?

– Постойте! – Он попытался поймать ее за руку. – Да постойте же! Дайте мне сказать, я прошу вас.

Она быстро уходила, ее скулы пылали. Он догнал ее, схватил за руку, повернул к себе.

– Пять минут! Я прошу у вас пять минут. Возможно, жизнь свела нас в этой Тмутаракани, чтобы дать мне возможность если не оправдаться, то хотя бы загладить свою вину.

– Кому нужны теперь ваши запоздалые объяснения? Я не держу на вас зла. Не утруждайтесь.

– И все же. Давайте присядем здесь.

Ася села рядом с ним на склоне холма. Закурила.

– Я, как вы поняли, в те годы не ценил постоянства. Когда увидел вас, то сразу подумал: держись от нее подальше, Лев, это ловушка для тебя. Да, так и подумал. Ваши чистые глаза, ваше строгое лицо. Вы ведь даже не догадывались, Ася, как вы милы…

Ася молча курила. Все, что он говорил, было будто бы не о ней. Боже, разве теперь это важно? Ее ли это жизнь? Или, может быть, чья-то чужая? Неужели ей все еще важно, что делал Лев в то злополучное утро? Неужели это до сих пор что-то значит для нее? Она молчала.

– Но чем больше я находился рядом с вами, тем больше попадал под ваше влияние. Да, влияние, иначе я назвать это не могу. Видит Бог, я не собирался вас привязать к себе, не собирался воспользоваться вашим доверием, чтобы… Но вышло как вышло. Да, я просто убежал. Думал, что быстро забуду вас, как это бывало обычно, но все получилось иначе. Я ведь потом вернулся в Бужениново, искал вас. Это правда.

Ася помолчала какое-то время. Затем потушила папироску, положила в сумочку мундштук.

– Ну что ж, значит, так должно было случиться.

Она поднялась и быстро пошла по пыльной дороге к городу. Внутри все клокотало. Вся боль, которая давно улеглась и была погребена под слоем другой, более поздней боли, вдруг взорвалась, потекла, наполняя собой пепелище, оставленное смертью ребенка. Его ребенка. Боль рвалась наружу, требовала выхода.

Она шла и кусала губы, чтобы не закричать.

– Августина! Подожди!

Как глупо! Она даже не может остановиться. Она не может остановиться и спокойно сказать ему, что все в прошлом и что она торопится к мужу. И что там, в Буженинове, была лишь ее первая любовь, которая, как известно, проходит.

Потому что если она остановится – все пропало.

Он догнал ее и пошел позади.

– Я хочу знать, что было с тобой потом.

– Тебя это занимает? Ну что ж. Я вышла замуж за человека, который меня любил всегда, и уехала с ним. А тебя забыла. Ты это хотел знать?

– Я думаю, все было несколько иначе. Ты была в отчаянии. Так? Ты и замуж вышла от отчаяния, ведь ты меня любила, Августина! Более того, я был твоей детской мечтой.

– Тебя это мучило? – спросила она, сумев справиться с голосом. – Ведь ты-то не любил меня.

– Это не так. Да, я явился в Бужениново, чтобы поволочиться за хозяйкой. В прошлый мой приезд, как мне казалось, она делала мне авансы. Приехал, а тут этот доктор. Я, конечно, злился, это все было. Но там была ты. Ты вносила в ту атмосферу что-то свое, ты была противодействием всему, что там было. Ты так смотрела на меня, что я испугался. Глупо, конечно, но я боялся серьезных чувств, я всегда избегал их. Я боролся сам с собой. Я уговаривал себя, доказывая, что у тебя полно несовершенств, что ты провинциальна… Но позже, когда я потерял надежду тебя отыскать, понял, что обманывал себя.

Ася слушала и старалась не смотреть на него. Смотреть было еще больнее, чем слушать. Все в нем – губы, янтарные пронзительные глаза, даже то, как он наклонял голову при разговоре, – все напоминало ей о сыне. Все напоминало ей о нем самом, прежнем. Она не могла находиться рядом с ним – его волнение, его нервное напряжение передавались ей, она словно находилась рядом с паровозной топкой. Ее руки горели, лицо горело. А он был бледен. Она отвернулась.

– Все эти годы, что бы ни происходило со мной, я помнил о тебе.

– Зачем ты мне все это говоришь? Зачем мне это теперь?! Уходи, я не хочу этого слышать, понимаешь? Мне больно! Уходи.

Она торопливо пошла, а потом побежала. Она бежала почти до самого дома.

Завидев чинару, пошла тише. Нужно выровнять дыхание. Нужно привести себя в порядок. Нужно положить этому конец.

Весь остаток дня внутри ее что-то происходило. Словно все ее процессы жизнедеятельности, проходившие последнее время в замедленном, спящем ритме, вдруг проснулись и потекли с другой скоростью.

Алексей примчался с цветами и радостным известием – Артем приезжает, завтра встречать. Ася осталась холодна к новости. С удивлением она прислушивалась к себе.

Весть, что к Вознесенским приезжает брат с женой, быстро облетела дом. Встречать гостей на террасу выбежали Зульфия, Айгуль и Усман, дети облепили чинару.

– Едут, едут! – закричали с верхних веток.

Арба, переваливаясь, подползла к воротам. Первым появился Алексей, за ним – широкоплечий, возмужавший Артем под руку с маленькой стройной женщиной, в облике которой мелькнуло для Аси что-то неуловимо знакомое. Что-то из детства. Вот женщина повернулась, взглянула на облепленную детьми чинару, и Асе показалось, что это фрау Марта вышла, чтобы сделать замечание.

Ася стояла на террасе в совершенном замешательстве, пока Артем не подхватил ее на руки, не закружил по двору:

– Ну что, наша команда в сборе?!

– Эй, медведь! – усмехнулся Алексей. – Не помни жену, она у меня женщина хрупкая.

– Ну ведь свою-то я не помял. – Артем бережно опустил невестку на землю рядом со своей супругой. Женщины взглянули друг на друга.

– Здравствуй, Ася.

– Эмили?!

Алексей разулыбался. Асино удивление было первой сильной эмоцией со времени смерти сына. Он тревожился за жену. Приезд семьи брата – это то, что необходимо сейчас им обоим.

– Сюрприз удался! – рокотал Артем.

И вот уже в суету включены все обитатели дома – дети таскают с арбы узлы и баулы, Айгуль и Усман накрывают дастархан в тени чинары. Плов, лаваш, разговоры ни о чем и обо всем сразу.

После, на террасе, сидя по-восточному на курпачах вокруг кальяна, Вознесенские говорят о том, чем наполнены были для них эти годы. И оказывается, что в несколько лет может вместиться так много, что только диву даешься. А то, что пережито как страшный кошмар, теперь, в теплой компании, вспоминается как приключенческий эпизод, и всем смешно. И спирт, привезенный Артемом, толкает Асю на то, что она выдает тайну – свой поход на свадьбу и появление разбойников в женском платье. Эмили слушает, открыв рот, Артем качает головой, а Вознесенский сердится, ворчит, но Асю не обманешь: в его глазах спрятаны любовь и надежда – жена оттаивает, оживает.