Покормив белок и умывшись, они спустились вниз, где в огромной кухне-столовой уже хозяйничала Даша. Она затеяла пироги, и по кухне плавал аппетитный запах начинки.

— Дашка, ты неисправима. Снова стряпаешь? Филипп решит, что у тебя узкие интересы.

Здесь, похоже, никто не проводит на кухне столько времени, сколько ты.

— Это уж точно! — отозвалась Даша и, усадив племянника за стол, налила молока в чашку с кукурузными хлопьями.

— Лопай, племянник, американские завтраки. Бабушка в России тебя задавит кашами — она не позволит, чтобы ее внук полуфабрикатами питался.

Сестры встретились взглядами, и разговор оборвался. Воспоминание о скорой разлуке положило тень на большой белый стол.

Катя сделала себе бутерброд и села напротив сына. Отхлебывая кофе, она наблюдала, с каким аппетитом малыш уплетает свои хлопья. За несколько месяцев, прошедших после операции, мальчик заметно окреп — щеки порозовели, и глаза приобрели блеск, свойственный любому здоровому ребенку.

Катя все еще боялась делиться своими наблюдениями с сестрой. А может, она выдает желаемое за действительное?

Но Даша и сама не оставила этот факт без внимания. Едва мальчик вылез из-за стола и убежал гулять с Аней и Виталькой, она отметила:

— Похоже, лечение дает результаты… Глядя на него, иногда забываю, что он перенес такую сложную операцию.

— Сплюнь, Даш, сглазишь!

Сестры поплевали и постучали по дереву. Несколько минут Катя наблюдала в окно, как дети гоняют по ровно подстриженной траве Виталькины мячи.

— Значит, остаешься? — спросила Катя, когда Даша подошла к ней и встала рядом.

— Да, остаюсь. Филипп уже оформил развод, теперь ничто не мешает. Так что я выхожу замуж, сестричка. Представляешь?

— Не представляю. Честно говоря, не представляю своей жизни дома без тебя. Без Витальки, без Аньки…

Даша быстро отошла к плите. Помешала капусту на сковородке.

— А ты оставайся… — вкрадчиво начала она. — Филипп же предлагает тебе работу здесь, в фирме? Подумай хорошенько… Тебе ведь не с нуля начинать, как Юнину. У тебя хоть кто-то будет рядом…

Даша начинала горячиться. Так было всякий раз, когда они затрагивали эту тему. С того самого момента, когда Филиппом овладела идея во что бы то ни стало помочь Саше, сыну бывшего босса, Дашей овладела идея оставить сестру рядом с собой в красивой, но чужой стране… Даша не спала ночами, подбирая аргументы, Катя не поддавалась. Но последние несколько дней Даше начало казаться, будто бы дело сдвинулось с мертвой точки. Катя стала задумываться… она даже согласилась поехать с Филиппом на экскурсию в офис. Шаг не ахти какой, но все же… Возможно, фирма «Юнико» чем-то заденет Катю?

— Нет, Дашка. Там родители, Вадик… Издалека все наши ссоры и недоразумения кажутся такими надуманными… — проговорила Катя, не отходя от окна. — Я хочу домой…

— Ага! — подхватила Даша. — А ссора с Шатровым тебе тоже, надо полагать, отсюда кажется надуманной, или как?

— Мы не ссорились. Мы просто расстались.

— Какая разница? Я вот думаю: а не лукавишь ли ты, рассуждая о родных, когда тебя тянет совсем в другую сторону?

— Не придумывай. У него своя жизнь. Я в нее не вписываюсь. Эта страница закрыта.

— А мне сдается, что эта страница, Катюша, как раз осталась недописанной. Иначе ты так бы домой не рвалась. Мне начинает казаться, что ты сама себя обманываешь. Если это так, то я тебя за Америку агитировать не буду.

— Не путай кислое с пресным.

— А вот и не путаю! Я вообще не понимаю, как ты могла сделать столь поспешные выводы, ничего не выяснив? Ну, спросила бы в лоб: что была там за женщина, зачем он ездил туда, с какой целью?

— Дашка! Я что, следователь?

Катя отошла от окна и взяла со стола чашки. Включила воду.

Даша укоризненно впилась глазами в спину сестры.

— Кать, не мой чашки, сложи в комбайн.

— Вот еще! Ты тут, Дашка, совсем перестанешь мышей ловить с этой автоматикой.

Катя вымыла чашки и вытерла стол.

— И к тому же я сказала ему, что… была в ту ночь с Пашкиным.

— Так и сказала?

Даша всплеснула руками. Иногда она отказывалась понимать собственную сестру. Ну, допустим, можно еще сгоряча признаться в измене, но наговаривать на себя то, чего не было… Катька занимается самоистязанием.

— Это еще зачем?

— Не знаю, Даш. Наверное, чтобы сделать ему больнее…

Катя опустилась на стул и оттуда, снизу, посмотрела в глаза сестре. Только сейчас Даша увидела весь масштаб той катастрофы, что произошла у Кати в душе. Отчаяние колыхнулось там с неимоверной силой.

— Ну, ты даешь… — только и сказала Даша.

Их прервал телефонный звонок. Звонил Филипп. Даша слушала его, сияя глазами. Положив трубку, сообщила:

— Сказал, что обедать приедет не один.

— Ты так сияешь, Даш, что можно подумать — визит его сослуживца или партнера по бизнесу для тебя великий праздник. Придет человек, с которым ты и говорить-то не сможешь толком из-за языкового барьера… Чему ты радуешься?

— Не понятно? Я радуюсь из-за пирогов! Ничего придумывать не надо, пироги, считай, готовы. Сделаю бифштексы и рис сварю. Салат настругаем.

Катя, улыбаясь, смотрела на сестру. Все-таки счастье делает человека слегка придурковатым. Хотя, конечно, понятия счастья и несчастья размыты. В связи с Дашкиными пирогами она вдруг вспомнила эпизод из детства. Однажды в их подъезде раздались причитания. Весьма недвусмысленные бабьи причитания. Сбежались соседи, решили, что кто-то умер. Причитала баба Клава с пятого этажа. Оказалось, что у нее не поднялось тесто. Она замесила его как положено, выждала время. И стояло-то оно у самой батареи, в тепле. И не поднялось. И так этот факт скосил бабу Клаву, что она не смогла уместить свое отчаяние в пределах однокомнатной хрущевки и выплеснула на люди, в подъезд. Ее, конечно, утешили как могли. Кто-то принес сухие французские дрожжи, тесто исправили. Но контраст ничтожности события и объем причитаний по его поводу сделал этот случай местным анекдотом. Дашка, с ее пирогами в Америке, напомнила Кате о доме. Она ясно представила кухню в квартире родителей, двор, который прекрасно обозревался из окна. Сколько раз Катя выглядывала в окно, поджидая темно-синюю «тойоту». Сколько раз «тойота» появлялась в том дворе, останавливалась возле трансформаторной будки?..

Сестры спустились во двор проверить детей. Анюта затеяла игру в классики на подъездной дорожке. Шурик рисовал рядом цветными мелками. Виталька сидел на траве в обнимку с мячами.

Катя и Даша расположились на скамеечке возле кустов роз.

Они болтали о том о сем, издали любуясь детьми и наслаждаясь солнцем. Дом Филиппа Смита, построенный в живописном месте, среди старых сосен, словно нарочно настраивал на отдых, заставляя забыть о суете жизни. Болтая, они не услышали, как подъехала белая машина Филиппа. Только Виталька, который, кажется, с закрытыми глазами чувствовал приближение своего друга, бросил мячи и помчался к воротам. Виталька никому не позволял открывать ворота, это было его привилегией. Едва за машиной сомкнулись ворота и Филипп выбрался из салона, Виталька повис на нем, как пятилетний ребенок. Похоже, Филиппа это ничуть не смутило — он легко поднял подростка, устроил его под мышкой и понес к дому. Кажется, он совсем забыл о своем госте. Тот неторопливо выбрался из машины и теперь стоял возле нес в полном одиночестве. Когда Катя взглянула в сторону машины, сердце с силой ударило в грудь. Потом принялось ударять равномерными порциями поменьше. Отдаленная похожесть фигуры подняла в душе настоящую смуту Она внутренне одернула себя, но по мере того как гость приближаться к ним, смута в душе не унималась, а разрасталась. Вскоре последние сомнения растаяли — к ним подошел Шатров, собственной персоной.

Катя на миг перестала дышать. Реальные звуки потонули в шуме крови, прихлынувшей к голове. В висках стучало. Филипп что-то говорил, Даша — тоже. Катя видела, как Шатров поднял на руки Шурика. Ребенок узнал его, обнял за шею…

Но все это было как во сне. Она не могла справиться с нахлынувшим на нее оцепенением. Очнулась только когда все ушли в дом, и Катя с Шатровым остались одни на зеленой лужайке.

— Здравствуй, Катя.

— Здравствуй, Марат. — Катя уже почти справилась с собой. Звуки постепенно возвращались, заполняя окружающий мир. — Какими судьбами? Бизнес? Или… что-то личное?

— Личное. — Марат достал сигарету и закурил. — Очень личное.

Он окинул взглядом лужайку, дом, сосны.

— Я второй день в Америке и ужасно устал от нее. Представляю, каково тебе. Поехали домой.

Он дал Кате возможность рассмотреть его — кури.;, глядя мимо нее. Внешне спокойный и даже, пожалуй, отчужденный. Все тот же, словно и не было долгих месяцев, державших каждого из них так далеко от той странной зимы…

— Я не собираюсь домой. Разве Филипп не сказал тебе? Я решила начать новую жизнь здесь, в Америке. На следующей неделе я приступаю к работе в фирме «Юнико». Если я подпишу контракт, то…

— Ты этого не сделаешь…

— Интересно, что же мне помешает?

— Я.

Шатров повернулся и взял се за руки. Катя боялась этого. Едва его пальцы коснулись ее руки, она почувствовала предательскую слабость и дрожь во всем теле.

— Я прилетел за тобой. Ты мне нужна… Очень нужна. Неужели ты… ничего не чувствуешь?

Катя освободила руки и сунула их в карманы брюк. Она села на скамейку. Шатров сел рядом. Это было еще хуже. Его плечо почти касалось ее плеча. И то волшебное поле, которое исходило от него обычно, не замедлило напомнить о себе. Оно охватило Катю миллионом иголочек, и она, чувствуя это, прикусила губу до боли. Она обязана держать себя в руках. Она не позволит манипулировать собой как игрушкой!

— Чувствую ли я? И это ты спрашиваешь? — усмехнулась она. — Почему-то тебя это не интересовало тогда, когда ты действительно быт мне необходим Что я чувствую… Ты прислушивался только к своим нуждам! И вообще, Марат, по-моему, мы поставили точку в наших отношениях. К чему все это?