Генеральную уборку Даша решила провести одна, без помощников. Витальку забрала мама, а Аня отправилась танцевать. Настроение у Даши было прекрасное, и силы брались непонятно откуда. Она танцевала, снимая шторы с окон, кружилась по комнате с покрывалом в руках, громко пела, протирая зеркала и стекла, короче говоря, вела себя как подросток. Или как влюбленная женщина? Или как женщина, которая знает, что в нее влюблены? Так или иначе, уборка проходила сквозь се настроение, не напрягая и не отнимая сил. Такое с ней бывало редко. Ей хотелось побыть одной. Филипп уехал на несколько дней в Москву за документами, и Даша решила до предела заполнить делами время его отсутствия. Она уже отмыла и отчистила до ослепительного сияния всю кухню и теперь решила перестирать и накрахмалить занавески, покрывала и скатерти. Не было особой уверенности, что рассеянный Филипп заметит ее усилия. Но дело не в этом. Все это Даша затеяла скорее для себя — нужно было куда-то себя деть. Нужно было что-то делать с этой разбушевавшейся стихией, которая искала выхода и не находила. Отношения ее с иностранцем все еще оставались в стадии перехваченных взглядов, ненарочных прикосновений и постоянного желания быть рядом. Но Даша уже угадывала за всем этим что-то большее, чего у нее никогда не было или было очень давно. И когда взгляд Филиппа становился серьезным и темным, она пугалась и цепенела в томительно-сладком ожидании.

Даша намотала на веник мягкую фланелевую тряпку и забралась на стул. Для полного порядка она решила смести с потолка малейшие признаки паутины. Она прошлась за гардинами и перешла к мебельной стенке. Между стенкой и потолком места было не много, с кулак, но Даша решительно принялась за обработку неудобного пространства. Она просунула веник в щель и стала потихоньку двигать его вдоль потолка. Неожиданно веник натолкнулся на препятствие. Странно. Даша не имела привычки запихивать вещи на стенку. Дети тем более дотянуться сюда не могли.

Она стала осторожно продвигать это к самому краю. На пол шмякнулся сверток в серой оберточной бумаге. Даша некоторое время смотрела на сверток, не слезая с табуретки, тщетно пытаясь вспомнить, что, собственно, она могла сюда затолкать? Ни одна версия не выдержала критики рассудка. Даша слезла и взяла сверток в руки. Развернула. И долго молча рассматривала бумаги. Это были документы Филиппа. Потерянные, вернее, украденные документы. Чертовщина. Что они делают у нее в квартире? Сколько они пролежали вот так, на шкафу? А может, никуда они и не исчезали?

Даша села на диван. Она вдруг почувствовала неимоверную усталость. Зачем понадобилось Филиппу прятать документы? Инсценировать собственную беспаспортность? К чему этот спектакль?

Даша почувствовала, что голову сковывает железным обручем. Она тупо смотрела на американские бумаги. Было неприятно ощущать, как что-то чужое, липкое, неуютное вползает в душу и располагается там как у себя дома, безжалостно оттесняя все хорошее, только что проросшее там. Вероятно, он шпион. Эта мысль — вялая, чуть живая, но единственно пришедшая в Дашину голову — заставила ее поежиться. Следом нехотя подтянулись другие, такие же вялые и апатичные: в городе оборонный военный завод, что-то еще, чем Даша никогда не интересовалась, но знала, что оно есть, ибо здесь служит ее брат Вадик, офицер, а следовательно, стоят военные части. Здесь же, в Октане, отец проработал всю свою сознательную жизнь над чем-то секретным. А чему, собственно, она удивляется? Шпионов никто не отменял. Американцам, должно быть, по-прежнему интересно, что там у нас новенького в оборонке и возможно ли это слизать для себя, а затем развалить, чтобы у них было, а у нас… Даша почувствовала, что мерзнет. Она в порыве своего генерального пыла пооткрывала все форточки и теперь чувствовала пальцами ног сквозняк, гуляющий по полу.

Приехали… Американские шпионы, должно быть, и ищут таких дур, как Даша Кириллова. Она ясно вспомнила все его пристальные взгляды, полувопросы, приглядки, его внимание, которое она охотно принимала за мужской интерес. Боже! Да он совсем по-другому к ней приглядывался! Он все врал! И документов он не терял вовсе, а просто прятал! И амнезию свою ловко разыграл — косил Под больного и убогого, чтобы никто всерьез не принимал!

Даша закрыла все форточки и вернулась к документам. С фотографии смотрел на нее совсем чужой серьезный иностранец, очень мало похожий на улыбчивого Филиппа. Все ложь! Игра!

Этот вывод больно резанул Дашу по сердцу. Она почувствовала, как защипало в глазах, и горячая пена разочарования закипела в душе. Неужели можно так сыграть? Ходить с ней в больницу, сидеть у постели Витальки, бегать с Анькой по магазинам, готовить с ней, Дашей, обеды, а в то же самое время думать о секретных объектах?

И все же все знают из фильмов и книг, что именно так и бывает. Частенько секретные агенты используют доверчивых женщин в своих низких целях, не заботясь о чувствах своих жертв. Женщины, узнав о вероломстве возлюбленных, впадают в депрессию, даже сходят с ума. Хорошенькое дело! После Кириллова у Даши было Много мужчин. Она пряталась в иллюзию любви как страус. Говорят, бедолага зарывает голову в песок в момент опасности. Даша разочаровывалась и вновь пыталась обрести равновесие в жизни с помощью любви. Она не видела для себя другого пути. В любовниках у нее побывали: милиционер, спортсмен, школьный учитель, рубщик мяса, наконец, уголовник Петюня. Шпиона в ее биографии не было…

Даша увидела свое отражение в зеркале стенки, за хрусталем, и попыталась улыбнуться. Получилась вымученная гримаса. Гуд-бай, Филипп! Наверняка он отчалил совсем, выполнив свою миссию. Эта мысль была больнее остальных. То, что он ретировался в свою Америку, не попрощавшись с Дашей, лишив ее пусть хрупкой, ненадежной, но столь необходимой для нее иллюзии, — эта мысль добила Дашу, и она молча, без всхлипываний и причитаний беззвучно заревела. Убираться расхотелось. Она ревела, сидя на диване на куче тюля, изредка шмыгая носом и вытирая слезы углом занавески. В коридоре булькнул звонок. Даша поднялась и пошла открывать. Она ожидала в этот момент увидеть кого угодно, только не Филиппа с цветами. Увидев его, она отступила в глубь прихожей, будто он был болен заразной болезнью. Филипп молча протянул ей букет в пышном целлофане, но Даша отпрыгнула в комнату и, споткнувшись об угол дивана, плюхнулась в тюль.

— Что случилось? — участливо спросил Филипп, заметив следы слез.

Даша молчала, глядя на него, как на ожившего мертвеца. Этот взгляд озадачил Филиппа.

— Ты в порядке? Виталий? Анна? — допрашивал он Дашу, возвышаясь над ней огромной горой.

— Дети в порядке, — промямлила Даша, опустив глаза в пол. Она не могла смотреть на него — слезы мешали. Филипп как был, в куртке, опустился рядом с диваном на колени. Теперь он оказался вровень с Дашей. Он быстро заговорил по-английски, взяв в руку Дашины пальцы. Даша знала это его свойство — когда он волнуется, забывает русские слова. Она не понимала, о чем спрашивают ее, но, не понимая, знала наверняка.

— Зачем ты спрятал документы? — спросила она, протягивая ему сверток и следя за выражением лица. — Ты шпион?

Любую фальшь она бы уловила сейчас с точностью детектора лжи.

Филипп смотрел на нее, вслушиваясь, будто не понимая, потом посмотрел на бумаги, но должного внимания им не уделил, тут же вернул взгляд на Дашино лицо.

— Я не хотел уезжать без тебя, — просто ответил он и отбросил в сторону сверток.

— Что? — Даша подумала, что ослышалась.

— Документы подбросили в почтовый ящик, но я не хотел уезжать без тебя. Понимаешь?

— Понимаю.

Фразу «я тебя люблю» Филипп произнес по-английски, но Даша поняла.

Это признание звучит мягко и мелодично, без единого твердого звука. Он упал к ней в тюль прямо в куртке. Даша быстро оказалась без халата, а Филипп все еще оставался в одежде и в ботинках. Они стали вдвоем раздевать его. А потом все было так, как никогда у Даши раньше не было. Американские слова смешивались с русскими, сыпались на нее труднопереводимым, но таким горячим и пьянящим шепотом, что Даше казалось: если бы даже Филипп не обнимал ее так страстно и не целовал бы так стремительно и жадно, а только говорил бы ей в ухо всю эту американскую белиберду, она от одного этого дошла бы до оргазма. Но он обнимал, гладил, целовал… И Даша тонула в облаке тюля, в иностранном шепоте, в нежности, обрушившейся на нее со всей неизбежностью долго сдерживаемого потока. Пожалуй, она оставалась немного пассивной в этом дуэте, больше принимала любовь, чем отдавала, наслаждаясь ею сполна. И сейчас ей было все равно, кто рядом с ней — иностранный шпион, американский бизнесмен или нищий безработный. Она была на вершине блаженства.


Она явилась в офис его фирмы, точно в назначенное время. Шатров кивнул ей, но не прервал дела — он подписывал какие-то бумаги, разговаривал одновременно по двум телефонам, набирая что-то на компьютере. Кате показалось, что Шатров прячется от нее за всей этой суетой, оттягивая ту минуту, когда нужно будет остаться с ней наедине. Она сидела в кресле, наблюдала за его нервными движениями и сопоставляла его сегодняшнего с ним же прошедшим. С тем, которого она заперла в бане в новогоднюю ночь. С тем, который привез ее к себе домой и дал выговориться. С тем, который привез ее в гостиницу и привел в люкс на втором этаже. Казалось, все это совершенно разные люди. А если добавить сюда того Шатрова, который предстал перед ней на даче у Ильи, то и вовсе пасьянс не сходился. Она не могла найти точки соприкосновения у этих лиц, собрать их воедино, примирить друг с другом. Сейчас она вспомнила второй день на даче — они всей толпой отправились кататься на лыжах. День был солнечный, и снег искрился до боли в глазах. Катались с горы. Катя упала, вся вывалялась в снегу. Шатров принялся отряхивать ее своей перчаткой, а когда стал стряхивать снег с волос, они встретились глазами, и что-то произошло. Катя попыталась воспроизвести в памяти свои ощущения. Замешательство? Испуг? Удивление? Во всяком случае, натолкнувшись на взгляд Шатрова, она поняла, что запомнит это мгновение. Почему? Да кто его знает… Внешне ничего не изменилось. Катя нашла упавшие лыжные палки, оттолкнулась и поехала. Шатров двинулся за ней.