— Что случилось? — мягко спросил Марат, забирая в ладони ее холодные пальцы. Он взял только одну руку, которая оказалась ближе, — левую. Но Катя, скорее инстинктивно, чем сознательно, подтянула и правую. Сунула в его руки обе свои ледышки и обосновала их там, как в норе…

Шатров сразу ощутил, какие у него, оказывается, горячие руки. По контрасту. Это скорее всего от коньяка. К тому же в ресторане было довольно тепло. Даже, скорее, жарко. А она замерзла.

— Катя, ваш приятель так резво убегал… Чем вы его напугали?

Марат не помнил, перешли они на ты прошлый раз или нет. В их неординарном знакомстве переход от «ты» к «вы», кажется, совершался неоднократно. Так что на всякий случай он сказал ей «вы». Ему хотелось отвлечь ее от проблем, заставить посмотреть на ситуацию с юмором. И она действительно улыбнулась.

— Я сделала ему предложение.

— Не понял.

— Предложила ему жениться на мне.

— И?..

— Вы же видели. Он сбежал.

Катя так хорошо улыбалась. Марату захотелось дотронуться до ее розового уха. Потрогать щеку. Сказать ей: «На фига тебе сдались и этот американец, и его Америка, где придется себя ломать, подстраиваясь под чужие привычки и чужие законы?»

— Он дурак, — сказал Шатров, чувствуя, как в его ладонях отогреваются ее пальцы.

Катя отрицательно покачала головой.

— Нет, Филипп хороший. Просто у него, кажется, роман с моей сестрой Дашей.

— А девочка?

— Это моя племянница Анютка.

Тогда Шатров расхохотался. Он вспомнил свои недавние мысли, сценарий-ужастик. Ему стало весело. И он веселился, пока не наткнулся на Катин взгляд. Там были недоумение и боль. Она осторожно высвободила руки и полезла в сумочку за платком.

— Как дела у вашего мальчика? — спросил он.

Марат сообразил, что, рассмеявшись, допустил бестактность, и теперь хотел загладить ее. Но сразу увидел, что загладить не удалось. Катя вдруг замерла на мгновение. Будто ее в спину ударили.

Потом она продолжила свою суету, нашла платок и тут же забыла, зачем искала его, принялась комкать и крутить в пальцах.

— Мне не дают его, — как-то небрежно сообщила Катя и уткнулась в свою сумку. Теперь она искала сигареты.

— Как не дают? — не понял Марат. — Все ведь было оговорено?

Катя закурила. Она заговорила нервно, сбивчиво, подробно.

Марат сразу понял, что последние дни она жила только этим событием, моментально прочувствовал ее боль и содрогнулся всем нутром. Там, внутри, как подводная лодка на дне океана, сидела его безграничная нежность к дочери, которая иногда всплывала и мешала дышать. Тогда он приказывал: «На дно!» И лодка нехотя маневрировала. И вот эта субмарина, принадлежащая дочке, всплыла и перекрыла горло. Шатров полез за сигаретами.

— Почему ты не пришла сразу ко мне? — просипел он, щелкая зажигалкой.

— К тебе? — удивилась Катя и вопросительно посмотрела на него.

Он понял, что эта мысль даже не пришла ей в голову. И что-то зацарапало его со стороны груди. Что-то вроде досады.

Между тем электрическое поле между ними уже было настолько осязаемо и реально, что Шатрову на миг почудилось, будто их столик под невидимым колпаком. Ни музыка не мешает, ни шум, ни толпа. Они так чувствуют друг друга, что даже страшно.

— Понимаешь, — опять заговорила Катя, — мне иногда кажется, что я одна на всем белом свете, Я не представляю, к кому обратиться. Куда ни глянешь — у всех полно своих проблем. У Дашки — больной ребенок и муж не помогает, у мамы — папа пьет. Брат Вадик никак не наладит личную жизнь. Все барахтаются, кто как может. Бывает, оглянусь — я одна. Никого нет рядом.

Она говорила даже не для него. Для себя. Вероятно, ей все это пришло в голову сию минуту, и говорила она все это потому, что ее слушали. Она даже не жаловалась, а скорее, удивлялась сама себе: почему же, в конце концов, она все еще живет, все барахтается, все надеется на что-то, когда надежды одна за другой рушатся прямо под руками?

— Никого, — повторила она, оборачиваясь к окну и замечая в нем свое отражение.

— У тебя есть я, — неожиданно для себя сказал Шатров и затушил окурок в пепельнице. Катя обернулась и уставилась на него. Он ответил ей хмурым и серьезным взглядом. Так они сидели некоторое время, молча взирая друг на друга. Потом Шатров поднялся и взял ее за руку: — Пойдем.

Катя пошла за ним, ни о чем не спрашивая.


Ане было стыдно и обидно одновременно. Она неслась по темным заснеженным улицам и лелеяла одну мысль: влететь домой и запереться в ванной. Чтобы никто не приставал к ней с расспросами…

Она оставила Филиппа далеко позади и не остановилась, даже когда услышала голос брата. Оказывается, он тоже увязался за ней! Аня обернулась и замахала на него руками: отстань, мол. Виталька бежал, неловко переваливаясь — обеими руками он держал свои мячи! Ну за что ей такое наказание?

— Анька! Ну Анька! — вопил Виталька, перекрикивая ветер. — Подожди меня!

— Отвяжись, — буркнула Аня и перебежала на другую сторону улицы.

Она понеслась не оглядываясь и, конечно, не видела, как брат поскользнулся, выронил мячи и не раздумывая рванул за ними прямо на мутно-желтые фары машин. Аню остановил пронзительный визг автомобилей и дикий скрежет. Ее мгновенно обдало жаром, и она, резко развернувшись, побежала назад. С другой стороны улицы к месту аварии уже подбегал Филипп.


Шатров устроился на заднем сиденье рядом с Катей. Место возле водителя досталось Степе — он же чувствовал на себе сегодня ответственность охраны. Степа смекнул, что говорить о делах сейчас не время, и включил музыку. Шатров молчал, держал в руке податливые Катины пальцы. Он так остро ощущал ее рядом, что мог, пожалуй, обжечься. Хотя, собственно, весь жар исходил скорее от него, чем от нее. Она доверчиво грелась о его бок, как кошки греются возле хозяев — образуя с чужим телом, казалось бы, нерасторжимое целое, но готовые в любой момент спрыгнуть и убежать.

— Кажется, авария на перекрестке, Марат Борисович. — Водитель сбавил скорость. Впереди маячили гаишники. Стоял белый фургон «скорой».

— Я здесь выйду, — сказал Степа. — Мне тут два шага. А вы по параллельной езжайте.

Подъехали ближе, и Степа выскочил.

— Филипп! — вдруг вскрикнула Катя, и Шатров заметил, как румянец сползает с ее щек. Он посмотрел вперед и сразу увидел высокую фигуру иностранца, торчащую среди машин. «Он побежал за девочкой», — вспомнил Марат, и тут же мозг его нарисовал ужасную картину. Катя дергала ручку двери, пытаясь выбраться из машины. Когда Шатров помог ей, она кинулась к месту аварии. Шатров направился туда же. Он пробирался меж заснеженных машин, столпившихся на перекрестке, не выпуская из виду Катину фигуру в коричневой дубленке. Вдруг в ноги ему что-то ткнулось. Это был рыжий футбольный мяч.


Витальку привезли в ту же больницу, где полгода обитал Филипп. Теперь в приемном покос травматологии их было пятеро — Филипп на машине Шатрова съездил за Дашей.

Дашу отпаивали валерьянкой. Катя тщетно пыталась добиться от Филиппа полной картины случившегося. Было непонятно — откуда взялся Виталька, да еще со своими футбольными мячами? Шатров случайно взглянул на девочку и задержал взгляд — она сидела притихшая отдельно ото всех, глядя в одну точку. В ее взгляде сквозило что-то недетское. Там творилась какая-то неподходящая для ребенка работа. Шатров отвлек Катю от «допроса» и предложил отвезти ее вместе с племянницей домой. Когда уже возвращался к себе, в областной центр, в серый предрассветный час — чувствовал, будто за спиной разматываются тысячи бесконечных нитей белой паутины, связывая его с этим городом, с Катей, с ее семьей.

Глава 15

Катя была в смятении — ее племянница Анютка забаррикадировалась в соседней комнате и не пускала к себе даже ее, родную тетку!

Последнее время с девочкой творилось что-то неладное. Третий день Виталька находился в больнице, и третий день Анна ни с кем не разговаривала, отказывалась от еды и ни к чему не проявляла интереса. «Неужели мы с Дашей были такие в двенадцать лет?» — силилась вспомнить Катя и ничего не вспоминала, кроме хора в музыкалке и вечного английского.

Виталька уже пришел в себя, но, чтобы не волновать его излишне, к нему пока не пускали. Кроме Филиппа, которого мальчик не отпускал от себя, и Даши. Им приходилось по очереди дежурить там.

Анютку оставлять одну было тоже нельзя. Бабушкины нервы не выдержали, и она ушла, хлопнув дверью, — внучка не пожелала с ней разговаривать. Катю труднее было вывести из себя. Она решила взять племянницу измором.

— Ань! Бабушка принесла пельмени…

В ответ из комнаты не донеслось ни звука.

— Я сейчас буду варить. Сколько тебе бросить? Десять хватит?

— Не хочу я… — Вялое бурчание из-за двери. И то ладно, — отозвалась.

— Виталька тебе привет передает, — бросила Катя следующий «пробный шар».

За дверью молчание.

— Когда пришел в себя, первым делом спросил, где его мячи. Представляешь?

— Врешь ты все! — вдруг взвизгнула Аня из-за двери. — Если бы он пришел в себя, меня бы пустили к нему, я его сестра. А меня не пускают! Вы все мне нарочно врете, думаете, я не понимаю!

Катя насторожилась. Только что прозвучала самая длинная речь племянницы за последние три дня.

— Почему ты думаешь, что мы тебя обманываем? Зачем нам это?

Катя говорила спокойно. Сама при этом осторожно надавила на дверь. Та не поддавалась.

— Моей подруге Юле тоже всегда приветы от дедушки передавали из больницы. А дедушка потом умер.

— Анна! — Катя нахмурилась. Упрямство племянницы начало ее доставать. — При чем тут Юлин дедушка? Зачем нам врать тебе про Витальку? Попытайся-ка мне втолковать. Что-то я тебя не пойму.

— Вы всегда все врете. У вас у всех какие-то тайны от меня. Вас никогда не поймешь!

Анька задыхалась от эмоций. Катя так ярко представила ее, сидящую на полу с мягким ворсистым слоненком в обнимку. Маленькую, растерянную, зареванную, одинокую.