Наутро после той роковой ночи, когда в ее постели был обнаружен – Как-вы-сюда-попали-сударь?! – злополучный поручик, Лидия, не озаботясь захватить с собою маленького Толли (впрочем, почему она должна была о нем заботиться в Санкт-Петербурге, коли и в Париже-то о сыне почти не вспоминала?!), отъехала в Москву, к снисходительной матушке Аграфене Федоровне и дрессированному, послушному, шелковому папеньке Арсению Андреевичу. Здесь, в родительском доме, она и получила известие о ранении Дмитрия Нессельроде.

Что характерно, о дуэли даже не упоминалось, о ней и речи не шло при всевозможных объяснениях! К таким забавам император относился сурово, не избегнул бы гонений даже сын всесильного канцлера, поэтому официальная версия ранения была такова: небрежное обращение с оружием. Якобы чистил Дмитрий Карлович пистолет, да тот нечаянно возьми и выстрели. А пшеничнокудрый поручик на Кавказ был не сослан (за что его ссылать, ретивого служаку, хоть и гуляку изрядного?!), а как бы сам попросился на арену боевых действий… Итак, о дуэли речи не велось, но о ней можно было догадаться. Любой и каждый прежде всего решил бы, что дело именно в дуэли! Самое смешное, что у Лидии и мысли такой не было! Она почему-то решила, что муж пытался покончить с собой… ну и попал вместо головы в руку. Строго говоря, представить сие затруднительно, но, может, Дмитрий в последний миг передумал стреляться и попытался отвести пулю рукой?..

Рана оказалась дурная – опасная для жизни… Вот что писал по этому поводу сам канцлер Карл Васильевич Нессельроде дочери своей, графине Елене Хрептович, 1 июля 1851 года:

«Дмитрия лечили четыре лучших хирурга города, трое из них настаивали на ампутации, четвертый был против, и благодаря ему твой брат сохранил руку… Он был готов к худшему и попросил отсрочку на 48 часов, чтобы причаститься и написать завещание. Он вел себя необычайно мужественно… В разгар этих необычайных испытаний здесь появились Лидия и ее мать, чем я был пренеприятно удивлен: они прибыли сюда, как только прослышали о несчастном случае, разыграли драму и попытались достигнуть примирения. Но все их старания были напрасны, и они отбыли, так и не повидав твоего брата… Но я не счел возможным отказать им в удовольствии видеть ребенка и посылал его к ним каждый день…»


Итак, супруги Нессельроде разъехались и зажили каждый своей жизнью. Карл Васильевич поощрял разъезд, однако о разводе и слышать не хотел, прежде всего потому, что внук его, Толли, являлся наследником Закревского, и вовсе ссориться с несметно богатым московским генерал-губернатором премудрый Нессельроде не желал.

Выздоровевший Дмитрий уехал в Константинополь, Лидия вовсю пользовалась своим положением соломенной вдовы: сначала ее милости удостоился князь Воронцов, потом красавец и герой Барятинский, потом кто-то еще, и еще кто-то…

Лидия стала воистину притчей во московских языцех. Слухи о ее похождениях эхом долетали и до Петербурга, причем эхо это было настолько громким, что возмутило даже покой управляющего III отделением и начальника штаба корпуса жандармов генерала Леонида Васильевича Дубельта. Тем более что Лидия устраивала свои «египетские ночи» не одна, а… под присмотром маменьки. Итак, Медная Венера, которой в это время стукнуло пятьдесят пять, была ягодка – даже не опять, а всегда!

Словом, 10 августа 1854 года генерал Дубельт записал в своем дневнике следующее:

«У графини Закревской без ведома графа даются вечера, и вот как: мать и дочь, сиречь графиня Нессельроде, приглашают к себе несколько молодых дам и столько же кавалеров, запирают комнату, тушат свечи, и в потемках, которая из этих барынь достанется которому из молодых баринов, с тою он имеет дело. Так на одном вечере молодая графиня Нессельроде досталась молодому Муханову. Он хотя и в потемках, но узнал ее, и как видно что иметь с нею дело ему понравилось, то он желал на другой день сделать с нею то же, но она дала ему пощечину. Видно, он был неисправен или ей не понравился. Гадко, а что еще гаже, это что Муханов сам это рассказывает. Подлец!»


В сумятице отношений между мужчинами и женщинами всегда найдутся типажи сильного пола, для которых особенную, почти неодолимо притягательную силу имеет отнюдь не добродетель, а порок. И чем женщина порочней, чем более дурная о ней идет слава, тем сильней трепещет мужское сердце в стремлении прибрать ту порочную особу к своим рукам, затащить ее в постель, а иной раз – и повести под венец, чтобы перед людьми и Богом подтвердить свои права на обладание желанной шлюхой.

Именно это желание ощутил князь Дмитрий Друцкой-Соколинский, когда ему перешла дорожку Лидия Арсеньевна Закревская… Перешла, обдав ароматом восхитительных духов и взметнув шлейфом сплетен и слухов, который влачился за ней по обеим столицам. Князь Дмитрий состоял чиновником по особым поручениям при московском генерал-губернаторстве и являлся, таким образом, прямым и непосредственным подчиненным графа Закревского, отца Лидии.

Дмитрий, снова Дмитрий! Муж – Дмитрий, любовник – тоже… Ах, кабы знал об этом Александр Дюма-сын, он, очень может быть, несколько изменил бы приведенную выше фразу на такую, например: «Любой поляк зовется Станиславом, все шотландцы Maк-Дональды, и все русские – Дмитрии».

Лидии в это время исполнилось тридцать три, а Дмитрию Друцкому-Соколинскому – двадцать шесть лет. Оба они были отчаянно влюблены (ведь даже Кармен влюбилась в Хосе!), и это быстро стало понятно и ясно всем, даже Арсению Андреевичу Закревскому, который вообще-то не отличался проницательностью ни в чем, когда речь шла о чувствах. А вернее всего, он и сейчас ничего не видел и не понимал, а действовал, как всегда, под влиянием Грушеньки, своей обожаемой Аграфены Федоровны.

Эта дама всегда отлично понимала, какую роскошную карту сдала ей судьба в виде графа Арсения Андреевича. Снисходительный, влюбленный, знатный, богатый, сановный муж – чего еще может пожелать для себя распутная легкомысленная красавица? Конечно, другого такого сокровища, как Закревский, на свете нет, однако Друцкой-Соколинский тоже богат, тоже влюблен до полного изнеможения, вдобавок красив, а главное, покладист, то есть принадлежит все к тому же племени снисходительных рогоносцев, что и его прямой и непосредственный начальник. Невозможно больше Лидии находиться в таком положении, в каком она находится! Нужна какая-то определенность. Ей надо немедленно выйти замуж снова, причем не за такую невзрачную деревяшку, как Дмитрий Нессельроде, а за пылкого красавца, как другой Дмитрий, Друцкой-Соколинский. Но чтобы выйти замуж за второго, нужно сначала развестись с первым…

В те блаженные времена для развода необходимо было два разрешения: святейшего Синода и государя. И еще третье – от генерал-губернатора – на вступление в брак. Закревский отлично понимал, что император никогда не даст Лидии разрешения развестись, прежде всего потому, что стеной встанет Карл Нессельроде, пуще смерти боявшийся скандала в своем святейшем семействе. Синод – ну, понятно, что Синод в данном случае поступит так, как будет угодно государю. То есть с разрешениями на развод – дело швах. А вот с разрешением венчаться… С тем самым разрешением, которое зависело от московского генерал-губернатора лично… Своя рука – владыка!

Конечно, это противозаконно и противно всякой логике – выдать разрешение на венчание уже обвенчанной, уже замужней даме, однако Арсений Андреевич, взятый за хрип железной (вернее, медной!) рукой Аграфены Федоровны, такое разрешение выдал…

В обход Синода. В обход императора.

Венчание состоялось 6 февраля 1859 года в сельской церкви села Шилкино Скопинского уезда Рязанской губернии. И немедленно молодые отправились за границу, подальше от всевидящего глаза и всеслышащих ушей закона.

Правда, не в Париж, а в более теплый Рим. В Париж Лидии больше не хотелось, и она была уверена, что не захочется никогда. Кармен, полюбившая Эскамильо, уже забыла Хосе.


К слову сказать, «Хосе» по фамилии Дюма (сын) довольно долго ждал хоть какой-то вести от Лидии. Ладно, предположим, вся переписка ее перлюстрируется, но хоть окольными путями она может дать о себе знать! Хотя бы засушенный цветок прислать!

Александр, увы, оказался сентиментален… Таковыми же получились и стихи, написанные в ознаменование разлуки с Лидией:

Год миновал с тех пор, как в ясный день с тобою Гуляли мы в лесу и были там одни. Увы! Предвидел я, что решено судьбою Нам болью отплатить за радостные дни.


Расцвета летнего любовь не увидала: Едва зажегся луч, согревший нам сердца, Как разлучили нас. Печально и устало Мы будем врозь идти, быть может, до конца…

«Мы будем врозь идти, быть может, до конца…»

Да, «прелестным и беспечным детям» уготовано было судьбой именно это, но в самом ли деле «печально и устало», как пророчил покинутый возлюбленный?

Что касается Лидии, мы видим, совсем даже нет!


Лишь только припорошило снегом санный след князя и княгини Друцких-Соколинских, как граф Закревский представил императору Александру II покаянное письмо:

«Вашему Величеству известна несчастная судьба единственной дочери моей… В продолжение семи лет я неоднократно старался восстановить добрые отношения между графом Нессельроде и моей дочерью, но все старания мои были напрасны… Между тем мысль, что после меня дочь моя останется на произволе графа Дмитрия Нессельроде, не давала мне покоя. Чувства мои отцовские долго боролись во мне с обязанностями гражданина и верноподданного… Я изнемог в этой борьбе и, возложив упование на Бога, благословил дочь мою на брак с отставным коллежским асессором князем Друцким-Соколинским… Я один виною этого незаконного поступка».


Письмо Закревского возмутило молодого императора, в то время еще бывшего строгим поборником (хотя бы официально!) семейных устоев и даже не помышлявшего, что спустя не столь уж много лет он сам эти устои поколеблет так, как никто до сих пор не колебал. Александр II начертал на покаянии Арсения Андреевича: «После подобного поступка он не может оставаться на своем посту».