- Вы хорошо читаете, - похвалил он.

- Стараюсь. - Она продолжила, остановив взгляд на люстре:


- Но как только ночь придет в больницу.

Я в бреду ее не узнаю -

Девочку, которую мне снится,

Золотую звездочку мою.


А она приходит осторожно

И садится рядом на кровать.

И так хочется ей сон тревожный

От упрямых глаз моих прогнать.


Собирает бережной рукою

Лепестки неконченых поэм.

И полна бессильною тоскою,

И укор в глазах глубок и нем.


Плачет надо мной, совсем погибшим,

Сброшенным в бездарнейшую грусть...

А себе я снюсь бездомным нищим

И чему-то страшному смеюсь.


И всю ночь летят куда-то птицы,

И не знаю, как она близка.

Безнадежно опустив ресницы,

Я зову ее издалека…

После такого, наверно, легко умирать, правда?

- Хорошее стихотворение, - согласился Лев Алексеевич.

- Зацепило ведь?

- Пора работать. Передохнули?

- Да подождите вы! Куда вы вечно торопитесь? Пора, пора! На кого не посмотри – всем пора! Куда вам пора? Одна я никуда не тороплюсь.

- Я не тороплюсь, но придет ваша мама...

- Не бойтесь, она улетела. Никто не придет. Да не бойтесь же меня! Глядите так, будто я вас раздеть собираюсь!

- В мыслях не имел.

- Все нормально?

- Вполне.

- Тогда теперь ваша очередь. Почитайте мне.

- Стихи? Но я не знаю ни одного стихотворения.

- А знать не надо. Видите на полке книгу?

- ... Эта? Бодлер?

- Ага. - Приготовившись слушать, Кристина закрыла глаза. - Обожаю! 0ткрывайте на закладке и читайте.

- Предупреждаю, из меня плохой чтец.

- А там и стишок не очень.

Поправив очки. Лев Алексеевич нашел нужную страницу.

- «Падаль»? - Доктор замешкался. - Это?

- Это, это. Читайте.


- Вы помните ли то, что видели мы летом?

Мой ангел, помните ли вы

Ту лошадь дохлую под ярким белым светом,

Среди рыжеющей травы?

Полуистлевшая, она, раскинув ноги,

Подобно девке площадной... Гм, гм...

Лев Алексеевич искусственно раскашлялся.

- Может быть, довольно? - спросил он, резко сдернув с носа очки.

- Спеша на пиршество, жужжащей стаей мухи над мерзкой грудою вились, - подхватила Кристина:

- И черви ползали и копошились в брюхе

Как черная густая слизь...

Все это двигалось, вздымалось и блестело,

Как будто вдруг оживлено,

Росло и множилось чудовищное тело,

Дыханья смрадного полно.


Кристина умолкла с умиротворенным выражением лица.

- ...Вас это цепляет? - спросил Лев Алексеевич.

- А что, прикольно.

- Первое стихотворение мне понравилось больше.

- У Роальда – о смерти, а здесь – просто о жизни,

- Вам не кажется, что у вас несколько превратный взгляд на жизнь, Кристина?

- Нет.

- В конце-то концов! - повысил тон доктор, поставив руки в боки. - Сколько можно заниматься самоедством?! Полагаете, у здоровых людей все хорошо?! Только вам плохо?! На того же Бодлера, между прочим, поболее вашего свалилось! А на этого Мандельштама?! Полагаете, отворачивают нос только от вас да мусорного ведра?

- Да, - упрямо кивнула Кристина. – От меня и... да.

- Послушайте, дорогая моя, жизнь устроена совсем не так, как вы ее придумали. Здесь никто не катается в масле и сахаре, никто. Все чего-то ждут, чего-то хотят, добиваются, а в результате просто умирают, и на этом заканчиваются все ожидания.

- А ждут чего?

- Да кто как. Один выпивки ждет, другой обеда, третий, вон, наступления вечера, чтобы урны считать. Разница в том, что одни терзают себя, как вы, а другие терпят или вовсе не замечают. В основном, результат, поверьте мне, один и тот же. Кто-то и часу не просидит, а кто-то годами будет высиживать свое счастье. Ждать!

- Ждать, - повторила Кристина. - Ждать счастья... Как глупо! Какой в этом смысл?

- Смысл в том, чтобы любить жизнь больше своих ожиданий и больше смысла. Я верю в жизнь. И знаете почему? У меня еще ни один пациент без веры в жизнь на ноги не поднялся.

- Вы думаете, я поверю в жизнь после всего, что со мной случилось?

- У вас нет другого выхода. И все, что с вами случилось, придумал не кто-то там. Я знаю, что с вами случилось. С вами постоянно будет случаться одно и то же, пока вы делаете из мухи слона.

Кристина тяжело вздохнула, затем послушно перевернулась на живот, утонула лицом в подушке и пробубнила:

- Ну, давайте попробуем.

Лев Алексеевич взялся за дело:

- Можно начинать?

- Начинайте.

- Скажите, если станет больно.

- Не станет. Больнее не бывает.

- И запомните, пожалуйста, раз и навсегда: кого Бог любит, тому и делает больно.

- Вы уже говорили.

- Я и еще раз скажу, и еще.

- Вот видите?

- Что?

- Любовь и истязание, все-таки, одно и то же.



После ухода Льва Алексеевича Кристина попыталась заниматься самостоятельно, но ее не на долго хватило.

- Не смотри влево, - шепотом просила она правую ногу, устремив на нее все внимание. - Делаем, что я хочу, о’кей? Сейчас будем немножко сгибаться. Ну, немножко... Ладно, как будто согнулись... Теперь обратно... Налево не смотрим, я же сказала, давай, давай! Нет? А надо, надо. Влево не смотрим. Разгибаемся, поворачиваемся, сгибаемся... - Если она обеими руками проделывала с безответной правой ногой то, что ей говорила, вроде, получалось: - Туда, теперь сюда... Теперь обратно. Не психуем, не дрожим, не жалуемся...

Без помощи рук ноги шевелиться отказывались, так что сильного энтузиазма самостоятельные занятия не вызвали, Кристине ничего не оставалось, как вернулась к Бодлеру:


- Авеля дети, дремлите, питайтесь,

Бог на вас смотрит с улыбкой во взоре...


А к приходу Гарика даже задремала.



Сеструха! - Из прихожей донеслась возня.

- А?! - Кристина очнулась.

- Не спишь?

- Нет.

Гарик ввалился в комнату:

- Батона нет?

- Папа задержался на работе.

- Что, опять? - Брат недовольно поморщился.

- Похоже.

- Да и хер-то с ним. Ну, как, была в театре?

Кристина кивнула.

- Во даешь! Не застремалась?

- Половина на половину.

- Это как?

- Это больше я туда не пойду.

- Ясно. Толстого видела?

- Не зови его толстым, ладно? Я тебя умоляю.

- Ну, Вовчика. Видела?

- Да.

- Как он там?

- Паршиво.

Гарик захохотал:

- Сеструха, блин! Разлюбила толстого, что ли?!

- Не твое дело. Если ты еще раз назовешь его толстым… - Она приподняла костыль: - Угандошу, понял?

- Прости, забыл. Да не ссы, я знаешь как его люблю! Я же с вами повязан.

- Чего-чего?

- Ты что, ни фига не помнишь?

- Что именно?

- Ну, бляха-муха! - Гарик с очаровательной улыбкой почесался в носу. – Год назад я вас это, того, чих-пых, первым застукал. Потом уже батон что-то просек, потом мазер. Мазер у нас все в самом конце узнает. Врубилась?

Кристина отрицательно покачала головой.

- Что я тебе тут объясняю?! - Гарик поднял с журнального столика сексуальный справочник. - На, держи.

- Зачем? - сестра вопросительно смотрела на брата.

- Ну, пробитая! - вздохнул Гарик. - Читала?

Она кивнула.

- Когда вы с Вовчиком этим занимались... Врубаешься?

- Мы с Вовчиком этим... занимались? – Кристина потрясенно хлопнула глазами.

Не ответив, Гарик хохотнул:

- Ну ты даешь, сеструха, вспомнила столько всякой фигни, а это забыла.

- Ты не врешь?

- Слышь, не напрягай, - попросил он. - Побазарь о сексе с Ольгой. Не я же тебе буду рассказывать.

Оставив насмерть заинтригованную сестричку, Гарик, посмеиваясь, улизнул из ее комнаты. Забыв об ортопедах, Кристина схватила костыли и отправилась вдогонку. Было жутко неприятно тащить по полу босые ноги, собирая там, где нет ковра, занозы и ссадины, но сейчас вдруг стало не до комфорта. Настигнув брата в гостиной, Кристина пыхтя опустилась на стул и уставилась на мальчишку в ожидании объяснений. Гарик лежал на диване, ел банан и смотрел по видику какой-то страшный боевик.

- Съешь лучше банан, - предложил он, даже не взглянув на сестру.

- Не хочу.

- "Крепкий орешек". - Гарик кивнул на экран. - Видела?

- Нет.

- Клёвый фильмец, зацени. Брюсок, блин! Га-га-га! Отпадный чувак, да?

Кристина с ужасом проследила, как Брюсок посадил волосатого парня на кол. Причем, бедняга практически не сопротивлялся: сложил лапки и помер. - Брюсок? - переспросила Кристина.

- Брюс Уиллис.

- Это у него один съемочный день стоит столько, сколько Вова не заработает в своем театре за триста лет? – вспомнила Кристина.

Гарик снисходительно усмехнулся:

- Сравнила жопу с пальцем! 0, о! Секи, клёвый махач! - Мальчик восторженно показал на экран огрызком банана. - Обоссышься!

... Поиграв рельефной мускулатурой, Брюсок добродушно улыбнулся, расправил плечи и нехотя свернул шеи одновременно двум парням. Не понимая, в чем дело: кто прав, кто виноват, - Кристина ойкнула от страха.

- Ха-ха-ха! - Реакция сестры – позабавила Гарика: - Ты что?

- Да что-то мне...

- Не катит?

- Ни хрена. - Кристина отвернулась, чтобы не видеть горы трупов в реках крови.