— Да, говорил, — печально согласился он. — Но я не могу его подвести. И потом, я так редко вижу Гошку с Тошкой… Они мечтают сходить со мной в зоопарк.

— Но ты вернешься вечером?

— Н-нет. Ты знаешь, дети не должны знать, что я живу с другой женщиной. Пусть думают, что у нас с Марьяной все в порядке.

— С Марьяной? Ванечка, так ты решил вернуться к Марьяне?

— Господи, Валя, я же говорю — это только ради детей. В конце августа они уедут, и все будет по-прежнему.

— В конце августа?!

— Валя, ты что, хочешь лишить меня детей, да? — с отчаянием спросил он и машинально дунул на одну из свечек. Она потухла, и сизый дымок струйкой поднялся вверх. — Ну я не ожидал от тебя…

— Погоди… Ничего я не хочу тебя лишить! Встречайся с детьми — сколько угодно, сколько надо. Встречайся с Гуровым, черт с ним… Но не надо Марьяны!

— Валька, глупая, да ты ревнуешь! — Он засмеялся, встал, хотел обнять ее, но Валя выскользнула из его рук. Сердце ее разрывалось надвое.

— Не ходи к ней! Не ходи к ней… — пробормотала она с отчаянием. — Ванечка, ведь рано или поздно тебе придется дать им понять — Марьяне, Гурову, Гошке с Тошкой, — что у тебя началась новая жизнь!

— Валька, пойми — сейчас еще не время…

— Времени не будет никогда! — закричала она. — Ванечка, ты должен решиться…

Он отошел к окну, постучал пальцами по стеклу. Дождь прекратился, но на горизонте, за Нескучным, вновь набухала очередная туча.

— Ты эгоистка… — хмуро произнес он. — Ты хочешь меня всего и только себе. Так нельзя… Конечно, я много наговорил лишнего — тогда, когда думал, что умираю и жить осталось всего ничего. Но обстоятельства изменились. Я должен вернуться. Ненадолго… На время.

— Ва-неч-ка, не у-хо-ди… — прошептала она с усилием. — Ты… ты опять меня бросаешь…

— Никуда я тебя не бросаю, глупенькая!

— Это наш последний шанс… мы можем начать жизнь заново… мы можем исправить ту ошибку, которую совершили когда-то…

— Да все мы успеем исправить, — вздохнул он с тоской. Он уже хотел уйти. Валя это кожей почувствовала — то, как он хотел сейчас уйти.

— Нет! Будет поздно… Я не выдержу этого — второй раз…

— Ты как будто не рада, что я жив-здоров, — вдруг с обидой произнес Ваня. — Знаешь, наверное, ты хотела, чтобы я умер, да? Ведь тогда бы я принадлежал только тебе. Мертвый, но зато твой!

— О боже… — Валя смахнула с лица слезы. — Ты говоришь ужасные вещи. Ладно, уходи.

— Я позвоню тебе, — помолчав, спокойно произнес он. — В ближайшее время. И все будет хорошо.

— Да.

— Ну вот и умница… — Он поцеловал ее в висок. И ушел.

Она вздрогнула, услышав, как щелкнул дверной замок за его спиной, и несколько минут стояла молча. Потом начала медленно собираться.

К чему ей эта чужая квартира, к чему ей этот вид из окон, к чему все…

Валя не плакала. Она чувствовала только тяжелую, невыносимую усталость, которая придавливала ее к земле.


Неделю она жила в квартире деда. Это было странное, неопределенное существование, когда душа ничего не хочет и ни к чему не стремится, потому что будущее теряется в неизвестности.

Но первого августа Валя словно очнулась от спячки. «Так жить нельзя! — сказала она себе. — Я сойду с ума, если буду все время думать о Ване…»

Она сама позвонила ему.

— Ванечка…

— Послушай, мне сейчас некогда… — торопливо заговорил он. — Через пятнадцать минут заседание, а я тут еще кое-какие бумаги должен разобрать…

— Ваня, всего одна минута! — взмолилась она.

— Ладно… — Он, видимо, вышел в другое помещение — шум голосов, который сначала слышался явственно, исчез. — Ну, я тебя слушаю.

— Я знаю, ты просил подождать меня до осени, но я так не могу. Нет, правда! — воскликнула она. — Ты, мне кажется, для себя уже решил, как тебе жить дальше. Не мучай меня — скажи, что именно ты решил! Скажи честно, не бойся сделать мне больно! Эта неопределенность — она еще хуже…

— Валя…

— Скажи честно, я ведь заслужила! — закричала она.

— Валя, я очень тебя люблю, — серьезно начал он, но Валя нетерпеливо его перебила:

— Ванечка, чего ты хочешь? Остаться с Марьяной или вернуться ко мне?

— Марьяна тут ни при чем. Я… я сам не знаю, чего хочу. Я люблю тебя, но мне совсем не хочется разрушать свою прежнюю жизнь.

— Так я и знала… — прошептала Валя. — Но ты должен выбрать. Ты должен выбрать!

— Сейчас?

— Да, сейчас! Окончательно! Я не умру, если узнаю правду. Я все выдержу, если ты будешь со мной честным до конца…

— Валя, я негодяй и скотина… Я себя презираю…

— Ну смелее!

— Валя, я не вернусь.

«Так я и знала! — подумала она, положив трубку. — Я же чувствовала это… Не хватало только того, чтобы он сам подтвердил это. Я снова потеряла Ванечку. Но как глупо… Боже, как глупо и неразумно было дважды ставить свою жизнь на одну карту! Сказано же было — не сотвори себе кумира…»

У нее появилось ощущение, что она падает куда-то вниз, в бездонный, глубокий колодец, и тьма проглатывает ее окончательно.

В это время телефон зазвонил снова. «Он передумал! Он понял, что ошибся… Он хочет сказать, что вернется!» — встрепенулась Валя.

— Алло!..

— Валя, это Герман Коваленко. Я тут подумал…

— Ах, это вы… то есть ты… — разочарованно пробормотала она, вновь падая в бездонный колодец. Но этот настырный Коваленко вдруг в последний момент словно схватил ее за руку, затормозив падение.

Ну да, мы теперь на «ты»… — довольно запыхтел он. — Послушай, Валя, что ты сегодня делаешь? Я тут подумал, что мы вполне могли бы встретиться…

— Что? — растерянно спросила она. — Зачем?

— Просто так. Поехали куда-нибудь, а? Далеко-далеко…

Это «далеко-далеко» вдруг заставило ее встряхнуться. В самом деле, ей надо куда-то уехать, хотя бы на время. Далеко-далеко…

— Поехали, — просто сказала она.

Он прибыл через полчаса, с букетом роз, взволнованный и торжественный.

— Только розы и нашел… — оправдываясь, произнес он. — Хотел эти… купавки, но их нигде нет. По крайней мере, в городе.

Они сели в машину и поехали — просто так, куда глаза глядят. Долго кружили по городу, стояли в пробках, болтали ни о чем. Валя старалась вести себя так, словно того разговора с Ваней не было. И вообще не было ничего. Могло же быть такое, что с ней случилась амнезия и она забыла обо всем, что было до сегодняшнего дня?

— Последний месяц лета… Ты любишь август?

— Не знаю… Мне все нравится — и зима, и лето… Нет, лето мне все-таки нравится больше. Да, я люблю август! — с удивлением констатировал он. — У тебя когда день рождения?

— Четвертого декабря.

— А я родился тридцатого апреля… Куда дальше?

— Сверни налево… И не смотри на указатели — давай потеряемся, давай заблудимся!

— Это невозможно!

— Все возможно — просто езжай вперед и ни о чем не думай.

— Валя, Валя, я по этой дороге сто раз ездил, — засмеялся Герман.

Они выехали из города. Сначала машин было много, а потом движение стало не таким оживленным. Они ехали быстро — мелькали мимо дачи, деревья, автобусные остановки…

— Быстрее! — требовала она.

— Я не могу быстрее, — сердился он, но все-таки прибавлял чуть-чуть скорость.

Часа два они мчались по шоссе, потом остановились у заправочной станции — бензин подходил к концу, да и им самим захотелось перекусить, а при станции было летнее кафе. И опять поехали дальше.

А дальше была река.

Они вышли и долго сидели на берегу, глядя на воду. Валя покусывала травинку и чувствовала, как солнце согревает ее всю. Она была счастлива, потому что сумела спрятаться от своего горя. Теперь оно было далеко-далеко…

— Не знаю, что бы со мной было, если бы ты не позвонил мне сегодня. И именно в ту самую минуту, — неожиданно призналась она.

— А что было бы? — с любопытством спросил он.

— Не знаю… Но все было бы по-другому. — Она сняла босоножки, зашлепала босыми ногами по мелководью. — Совсем теплая…

— Вот видишь, я тебе в очередной раз пригодился! — с удовлетворением произнес Герман. — Я для тебя полезный.

— Какую ты ерунду говоришь! — засмеялась она. — Впрочем, я не права. Ты настоящий друг.

— Только друг — и все?

— А разве этого мало? — пожала она плечами. — Искупаться бы… Знаешь, еще с древности люди приписывали воде божественный характер. Индусы чтили Ганг, египтяне — Нил, германцы — Рейн, для славян был свят Дунай…

— Москва-река — для москвичей, — продолжил с усмешкой ее спутник. — Здесь никого нет — правда, вполне можно искупаться.

Ты думаешь? — она оглянулась. — Это было бы здорово, потому что у меня нет с собой купальника. Кстати, со временем вода из средства достижения чистоты тела сделалась символом внутреннего очищения души. Священные омовения предписывались Зороастром, Магометом и Моисеем. А христианство удержало символическое значение воды вместе с таинством крещения…

— Откуда ты все это знаешь?

— Дед когда-то рассказывал…

— Тогда представим, что нам надо очистить свои души! — с воодушевлением предложил Герман. — Ты будешь здесь, а я отойду чуть дальше, за березу.

— Какие мы стеснительные! — засмеялась она. — Ладно, иди за свою березу…

Она скинула одежду и медленно вошла в воду. Мелкие рыбешки сновали вокруг ног. У берега было прохладно, а чуть дальше течение оказалось теплым. Она поплыла, потом увидела, что ее догоняет Герман.

— А ты шустрая! — крикнул он. — Ну ничего, мы тоже умеем!

Они плавали наперегонки, кричали, брызгались, ныряли — совсем как дети. Вокруг не было ни души.

— Сегодня последний день, — вдруг очень серьезно произнес Герман.

— Что?

— Я говорю, сегодня последний день, когда можно купаться, потому что завтра — второе августа.

— Ну и что — второе августа? — удивилась она.

— Эх ты, знаток древних обрядов… Второе августа — Ильин день.