— Ты прав…

Иван приободрился и опять попытался обнять ее за плечи — на этот раз она не сопротивлялась.

— Я был бы настоящим злодеем, не спорю, если бы оставил тебя с ребенком, без средств к существованию, без крыши над головой, — ласково произнес он. — Но я ничего этого не делал. Так сложилась жизнь… Кто знает, как она сложилась бы, если бы я женился на тебе. Возможно, мы разбежались бы через несколько лет, через год, или даже через несколько дней. Быт так убивает чувства! Вспомни тогдашнюю нашу бедность, полную бесперспективность, всеобщий хаос, беспорядки, расстрел Белого дома, когда казалось, что весь мир рушится на глазах…

Да… — кивнула Валя. Весь ее порыв куда-то исчез, она уже жалела, что решила высказать все Ване. Не имело никакого смысла останавливать его.

— Ты говорила, что я убил тебя и твою душу… Но это ведь, по сути, тоже красивые слова, — убедительно говорил он. — Все мы, в тех или иных обстоятельствах, задумывались о тщете сущего, все мы в той или иной степени оказывались в определенные моменты своей жизни близкими к самоубийству. Но только единицы сводили счеты с жизнью! Не так просто перерезать себе вены, напиться таблеток, прыгнуть из окна…

— Утопиться, — перебила его Валя. Его рука давила ей на плечи, мешала. Она осторожно освободилась от нее, но Ваня даже не заметил этого.

— Утопиться? — с недоумением переспросил он. — Что за странная идея?

— Ну да, я хотела утопиться, — улыбнулась Валя. — Действительно, странная идея, тем более что есть множество других способов расстаться с жизнью, гораздо более практичных и удобных. К тому же хорошо плавающему человеку утопиться трудно. Но ничего лучше мне тогда в голову не пришло.

— Да, милая моя, ты оригиналка, — невесело усмехнулся он. — Слушай, а где… где ты собиралась это сделать? В ванной, что ли?

— Где я собиралась свести счеты с жизнью? Помнишь повесть Карамзина о бедной Лизе, которую бросил легкомысленный Эраст? Образец русского сентиментализма, который, кажется, изучали в старших классах… Потом кто-то из классиков написал язвительную эпиграмму на сие творение, я помню, там было что-то вроде: «Вот здесь покоится Эрастова невеста — топитесь, девушки, в пруду довольно места!» Помнишь Марьин пруд — там, за дачным поселком, где мы когда-то встречались?

Валя уже успокоилась и отвечала Ване в шутливо-ироничной манере, словно теперь ей было стыдно за те давние мысли.

Но Ваня неожиданно побледнел.

— Что-о?.. В Марьином пруду?!

Валя с удивлением посмотрела на него:

— Да, а что? Конечно, там не так уж глубоко…

— Нет, Валя, ты не понимаешь! — с отчаянием произнес Иван и принялся судорожно протирать свои очки. Руки у него дрожали. — Ты не понимаешь…

— Что, Ванечка?

— Там теперь наша дача! Именно там Филипп Аскольдович арендовал большой участок, очистил воду от ряски и грязи, улучшил ландшафт, построил нам с Марьяной дом в виде швейцарского шале, устроил купальню и все такое…

— Неужели? — растерялась Валя.

— Да! В журнале «Дачный дизайн» за позапрошлый год, в шестом номере, как раз есть статья с фотографиями, очень подробная…

— Прости, я не знала…

— Это я не знал, что живу в том месте, где ты собиралась свести счеты с жизнью. — Иван нервно засмеялся. — Черт, черт, черт… Что же теперь делать?..

— Ванечка, все в порядке — я же не утонула!

— Ты не понимаешь… Как мне жить теперь там, когда я знаю…

Ей вдруг стало жаль его. За что она наказывает его? Он же ни в чем не виноват, просто так жизнь сложилась… В конце концов, все давным-давно утряслось — она с Ильей, он с Марьяной, все довольны и счастливы!

— Прости меня! — умоляюще произнесла она. — Я не должна была тебе ничего говорить…

— Ты еще просишь у меня прощения, ты… Нет, это определенно мистика. — Взгляд его сделался обреченным. — Я предчувствовал нечто подобное…

— Ванечка, ты просто мнительный. Я всегда за тобой такое замечала, — строго сказала Валя.

— Нет, я не мнительный, я…

Он замолчал и посмотрел на нее какими-то другими глазами — как раньше. Этого Валя и добивалась — чтобы он увидел ее прежней, чтобы хоть на миг она ощутила себя юной Валей Пироговой, у которой впереди безбрежный океан счастья, потому что рядом он, ее Ванечка. Еще один глоток счастья — последний… Чтобы успокоиться, ей не хватало именно этого последнего глотка.

— Валя…

— Что?

— Ты не думай, я все помню, — сказал Ваня и тыльной стороной ладони нежно провел по ее щеке. — Ты права — тогда бы я не остался с тобой, если бы ты даже вздумала меня останавливать. А сейчас я жалею об этом. В моей жизни не все гладко, иногда я даже ловлю себя на мысли, что лучше бы я от тебя никуда не уходил.

— Ничего, — сказала Валя, чувствуя, как щиплет в глазах — то ли от слез, то ли от свежего весеннего ветра. — Все хорошо… Все прошло. Милый Ванечка…

— Илья… он… он тебя не обижает?

— Ну что ты! — засмеялась Валя, уже обливаясь целым потоком слез. — Если бы не он…

Она не договорила, но продолжение фразы легко можно было угадать — если бы не он, Валя не справилась бы тогда со своим горем.

— Прости меня, — сказал Ваня, вытирая ей слезы. — Я дурак..

— И ты меня прости…

— Господи, ну а ты-то в чем виновата?! — засмеялся он и вдруг обнял ее. — Валька, как же я скучал по тебе…

И он поцеловал ее. Они стояли посреди бульвара и целовались — совсем как когда-то. Была середина дня — мимо шли люди, за оградой с обеих сторон сновали машины, но они ничего не замечали.

— Валя…

— Что?.. Ну что?..

— Давай вернем все назад, — задыхаясь, предложил Иван. Очки у него запотели — он сорвал их с носа и принялся лихорадочно протирать.

— Как это?

— Давай снова встречаться.

— Зачем? — растерялась она.

— Затем, что мне кажется… Что ничего не прошло!

— Вот именно — «кажется»! Ты так говоришь под влиянием момента…

— Валя! — умоляюще сказал он и опять принялся ее целовать. — Бедная моя, милая, хорошая… Вернем все назад!

Валя уже хотела согласиться, потому что совсем потеряла голову, но потом, словно облачко, проплыла в ее голове та дурацкая пословица — в одну и ту же реку нельзя войти дважды.

— Ваня, нет. Я не могу предать Илью. После всего того, что он для меня сделал… Я даже говорить об этом не хочу!

— Что же делать?

— Ничего не надо делать, — ответила она, все больше и больше наполняясь твердой решимостью. — Мы посмотрели друг на друга еще раз — и все. Просто не надо забывать прошлое, надо помнить о том, что мы были счастливы когда-то…

— Валька… Но про Марьин пруд ты ведь не придумала, да? Ты правда хотела в нем утопиться?

— Господи, и зачем я тебе только сказала… Нет, Ванечка, я никогда бы этого не сделала. Все слова, слова, слова… Забудь. Ладно, иди…

— А что же дальше?

— Ничего. Иди…

Они поцеловались на прощанье, а потом разомкнули руки.

Расходились в разные стороны, то и дело оглядываясь. Потом, обернувшись в последний раз, Валя увидела Ивана внизу, далеко — в конце бульвара. Махнула рукой и пошла дальше, уже не оборачиваясь. Она рыдала в три ручья, не стесняясь прохожих. Она чувствовала себя несчастной и счастливой одновременно…

На работе жажда деятельности обуяла ее. Она притащила из книгохранилища огромную стопку книг, принялась распихивать их по полкам. Потом вспомнила, что цветы на окнах не поливали с прошлой недели…

— Что за рвение такое? — насмешливо спросила Наталья, увидев Валю с лейкой, усердно орошающей зимний сад. — И почему глаза красные? Плакала, что ли?

— Весенняя аллергия, — пыхтя, ответила Валя.

— А-а…

Было еще что-то, что тоже необходимо было срочно сделать. Коваленко! Ну да, она же так и не узнала, как он себя чувствовал после того разговора с Ильей! А вдруг Илья серьезно покалечил его?

В конференц-зале она нашла папку, в которой вел свои записи Истомин, и там отыскала телефон Коваленко. Герман Витальевич Коваленко — вот как полностью, оказывается, звучало его имя…

— Алло, Герман Витальевич? Это вы?

— Кто это? — удивленно ответил на другом конце провода Коваленко.

— Это Валентина… Из библиотеки, — уточнила она. — Как вы себя чувствуете?

— Валя? — страшно удивился тот. — Откуда вы узнали?.. Впрочем, не важно. Ужасно. Я ужасно себя чувствую.

Мурашки побежали у Вали по спине. Глупая Илюшкина ревность — вот к чему она привела! Коваленко говорит, что ужасно себя чувствует.

— Правда? — расстроилась Валя. — Ох, Герман Витальевич, простите моего мужа — он не должен был…

— Можно просто Герман, без всякого отчества, мы же договаривались, — перебил ее Коваленко. И чихнул. — Ой, простите — простудился накануне. Температура тридцать восемь.

Валя отодвинула от уха трубку, словно инфекция могла передаваться по телефонным проводам.

— Какая еще температура? Слушайте, Герман, я хотела извиниться за своего мужа! Он не сильно вас покалечил?

— Не сильно, — успокоил ее Коваленко. — Всего пара синяков. Он у вас что, боксер? Такой был мощный нокдаун…

— Нет, — растерянно ответила Валя, — он обычный человек. Так с вами все в порядке?

— Я же говорю, у меня температура! Передайте Истомину — в эту пятницу я не приду, наверное. Валя! Если вам так не терпится искупить вину, приезжайте ко мне, сварите какого-нибудь бульона… Я совершенно один, и у меня высокая температура!

— Вы шутите? — сурово произнесла Валя.

— Я абсолютно серьезно! Если бы вы знали, Валечка, как я рад, что вы мне позвонили…

Валя бросила трубку, не дослушав, что собирался ей сообщить Коваленко. Он в порядке, Илья ему ничего не сломал. И она тут же забыла о Германе Коваленко.

Она чувствовала себя совершенно счастливой. Оказывается, для этого ей необходимо было встретить Ивана. Всего один раз — последний…

«Я люблю Илью… — с восторгом подумала она. — Милый Ванечка, прощай навсегда! Я люблю Илью…»