Все люди, находившиеся на «Орле», столпились на передней палубе; судно все еще держалось, но при каждой новой волне, набегавшей на него, его качало из стороны в сторону. Впереди стоял капитан и совершенно спокойно отдавал распоряжения. О спасении яхты нечего было и думать, речь шла лишь о людях, но его пример и точные распоряжения поддерживали порядок и дисциплину. Когда подошла шлюпка, он, прежде всего, усадил в нее прислугу принца. Эти люди были бледны и дрожали, но поведение команды придавало и им мужества. Они не кричали и не плакали, а покорно выполняли каждое приказание. Все благополучно спустились в лодку.

— Где принц? — крикнул Бернгард, ожидавший увидеть его первого. — Где ваш хозяин? Почему он не идет?

— Он не желает!.. Он хочет оставить свое судно последним.

— Это безумие! — воскликнул молодой человек. — Это дело капитана, а не его! Он не моряк!

Но для пререканий не было времени; каждая последующая волна могла принести с собой гибель. Сели еще несколько матросов; лодка отчалила и перевезла своих пассажиров на «Фрею». Второй раз добрались также благополучно, и тогда Бернгард крикнул капитану:

— Давайте сюда принца! Это проклятое упрямство будет стоить ему жизни! Пусть идет сюда! Где он?

— Его нигде нет! — донесся голос сверху. — Он вдруг исчез. Мы напрасно ищем его!

О дальнейших поисках не могло уже быть и речи. Оставшиеся на палубе с трудом держались на ногах; волны захлестывали их, все кругом качалось и трещало. Капитан видел, что судно едва продержится несколько минут, и стал торопить людей, находящихся около него. Наконец все спустились, и шлюпка отчалила.

Вдруг на поднятом кверху носу судна, которое при последнем толчке буквально встало на дыбы, появилась фигура Альфреда Зассенбурга. Должно быть, он только сейчас вышел на палубу; он стоял, крепко ухватившись за перила; капюшон дождевика соскользнул с головы и открыл его лицо; бледный, но с выражением мрачного спокойствия, он смотрел на бушующее море и на отплывавшую лодку. Бернгард первый заметил его, и его восклицание привлекло внимание остальных.

— Альфред, прыгайте! — закричал он изо всей силы. — Судно гибнет! Решайтесь, мы подберем вас!

Ответа не последовало. Зассенбург только поднял руку и махнул в знак прощанья. В эту минуту Бернгарду стало ясно, что этот человек не желает, чтобы его спасали, что он совершенно сознательно пошел на смерть, хотя шум бури и заглушил его последние слова:

— Ступай навстречу своему счастью, я же пойду к твоему отцу!

С моря неслась гигантская волна — настоящая водяная гора, зеленая, с белым пенистым гребнем; она обрушилась на судно и сорвала его со скалы; вода запенилась, зашипела, заклокотала в адском водовороте. Лодка рванулась вперед от опасного места. Когда она достигла «Фреи», подводные скалы были уже пусты; «Орел» погрузился в воду, а вместе с ним и его хозяин.

27

«Кильская неделя» закончилась; великолепное зрелище морских маневров завершилось, и часть судов уже готовилась к отплытию. Но в гавани и в городе еще царило оживление; шлюпки с флотскими офицерами и матросами сновали взад и вперед, а множество приехавших отовсюду людей еще не успели разъехаться; большинство оставалось еще на несколько дней.

Обнявшись и весело беседуя, по гавани прогуливались два молодых моряка; вдруг они вытянулись в струнку и отдали честь лейтенанту флота, только что подъехавшему к берегу на шлюпке.

— Ну что, Христиан? Блаженствуешь в своем новом звании кабельного юнги и члена имперского германского флота? — спросил он подходя. — Э, да это Генрих Кунц! Впрочем, все верно, ведь и вы должны были прийти сюда на «Фетиде»! Правда, здесь веселее, чем в Ледовитом океане, где мы встретились в последний раз? А Христиан-то рад-радешенек, что опять дышит немецким воздухом.

— Так точно, — ответил очень красивый в своей новой форме Христиан. — Но лучше всего то, что я буду вместе со своим капитаном, то есть, я хотел сказать… со своим лейтенантом.

Офицер — это был Курт Фернштейн — громко рассмеялся.

— Вместе… нечего сказать! Он отплывает сегодня в наши африканские колонии, а ты остаешься в Киле на учебном судне. Разумеется, это совсем близко!

— Но все-таки мы под одним флагом! — с восторгом воскликнул Христиан. — Мне кажется, я не мог бы вынести, если бы он остался в Рансдале.

— К счастью, и он этого не вынес. Кстати, я могу сообщить тебе одну новость из Рансдаля: бывший штурман «Орла», а теперь капитан Торвик, скоро получит пароход моего тестя «Эрлинг». Он займет это место в будущем месяце. Ну, до свиданья!

Курт дружески кивнул обоим и пошел своей дорогой. Христиан весь сиял в восторге оттого, что молодой офицер обращается с ним так запросто. Это было вдвойне лестно для него при брате, тем более что последний с некоторым оттенком зависти проговорил:

— У тебя всюду, куда ни погляди, протекция. Лейтенант Фернштейн разговаривает с тобой как со старым знакомым, а лейтенант Гоэнфельс специально ходил к командиру, чтобы попросить его принять тебя под свое покровительство. Тебе хорошо живется!

— А его превосходительство министр обратился ко мне лично, когда осматривал наше судно третьего дня! — прибавил Христиан в приливе необузданной гордости. — Он сказал, что поездкой на Свендхольм я великолепно зарекомендовал себя, и посоветовал мне продолжать так, как я начал, тогда из меня выйдет что-нибудь путное. При всех сказал!

— Этак ты еще, пожалуй, прославишь наш род! — насмешливо заметил Генрих. — Но кто этот Торвик, ставший капитаном? Ты знаешь пароход «Эрлинг», которым он будет управлять?

— Да, он стоял в Дронтгейме, когда мы были там. Кажется, это самое большое и лучшее из всех судов господина Лундгрена; но я не поздравляю его команду с таким капитаном.

— Отчего? Разве он такой строгий?

— Настоящий медведь! Другого такого во всем мире нет! Как он себя вел, когда привел «Фрею» обратно со Свендхольма! Ведь в такую адскую погоду это был геройский подвиг; команда «Орла» собралась и хотела поблагодарить его. Видишь ли, у них вышла какая-то глупая история: они повздорили, накинулись все на него одного и здорово избили; теперь им стало стыдно, и они хотели попросить у него прощенья. Посмотрел бы ты на Гаральда Торвика в то время, когда они заговорили об этом! Другой забыл бы все и пожал бы им руки, а он буквально рассвирепел. Он, дескать, вообще не хочет об этом говорить, и ему не нужно никакой благодарности, пусть они оставят его в покое. И при этом покраснел как рак и уставился в землю, будто ему было стыдно. К счастью, вмешался мой хозяин и сказал: «Я думаю, Гаральд, ты можешь с чистой совестью принять благодарность, так же, как и я». Тогда он замолчал, но все-таки не сказал им ни одного доброго слова.

Начав рассказывать, Христиан уже не мог остановиться. Слава Богу, тут никто не ворчал на него за это, как Олаф и Нильс, когда у их товарища появилась потребность отвести душу; здесь знали, что рот дан человеку для того, чтобы говорить, а не для того, чтобы молчать.

Между тем лейтенант Фернштейн шел дальше; вдруг он замедлил шаги и стал всматриваться в шедшую ему навстречу пару, которая в настоящую минуту остановилась, чтобы посмотреть на суда.

— Право же, это Филипп! — проговорил он вполголоса. — Видно, мне суждено всюду встречать его. И ведет под руку какое-то существо женского пола! Должно быть, опять утешился. Надо будет посмотреть поближе. — И он направился к ним.

— Здравствуй, Филипп! Опять мы встречаемся в Киле! Извините, сударыня, что я так бесцеремонно заговорил с вашим спутником, мы старые школьные товарищи.

Филипп Редер, казалось, был не очень-то обрадован этой встрече, он смутился, но потом кое-как овладел собой.

— Ах, Курт! И ты здесь? Конечно, по делам службы? Я так и думал. Милая Сабина, позволь представить тебе лейтенанта Фернштейна; моя невеста, фрейлейн Ланкен!

«Так и есть!» — подумал Курт, внимательнее присматриваясь к даме.

Она была старше жениха и некрасива, но у нее были весьма волевые черты лица, и она чрезвычайно зорко оглядела неожиданно обретенного «школьного товарища». Стройный, красивый офицер сразу приглянулся Сабине; она улыбнулась и благосклонно приняла его приветствие.

Филипп был такой же бледный и унылый, как и прежде; он по мере сил старался держаться непринужденно и тоже задал вопрос. — Может быть, и ты помолвлен? Помнится, когда я уезжал из Норвегии, на это было очень похоже.

— Прошу выражаться с большим почтением; ты видишь перед собой человека, женатого уже шесть недель!

— А, вот как!.. Разумеется, на фрейлейн Инге Лундгрен? — Физиономия Редера стала кислой как уксус; вероятно, он вспомнил танец бесноватого, исполненный им в гостинице в Дронтгейме. Непосредственная близость его третьей любви, казалось, не доставляла ему особенного утешения.

Курт весело воскликнул:

— Разумеется! Я вернулся на «Винете» в начале мая и сразу обвенчался со своей Ингой. Папа тоже был на свадьбе с нашими молодыми супругами из Оттендорфа, обвенчавшимися еще зимой. Теперь мы устроились пока в Киле, потому что мой крейсер простоит здесь до осени, а там придется опять отправляться Бог знает куда.

— Ах, уж эти моряки! — сказала фрейлейн Ланкен. — Только и знают, что плавают по всяким морям и чувствуют себя дома во всех частях света, только не в своей семье. Ваша жена мирится с этим?

Курт, улыбаясь, пожал плечами.

— Ей ничего больше не остается, такая уж наша профессия. Служба прежде всего.

— Филипп не служит, — заметила невеста с чувством удовлетворения. — Я никогда не согласилась бы, чтобы он зависел от чего-нибудь; да он в этом и не нуждается. Мы намерены купить имение и жить там летом, а зимой, конечно, будем жить в городе; только мы еще не знаем, где именно: в Берлине или Дрездене. — Она говорила уверенно. Было видно, что при составлении планов будущей жизни она имела решающий голос, а жених играл совершенно пассивную роль. И действительно, он только покорно кивнул, между тем, как она продолжала: — Мы не будем отправляться в дальние путешествия, а станем совершать только небольшие поездки. Филипп в прошлом году ездил на север, но ему там вовсе не понравилось, и он только нажил себе ревматизм. Там очень холодно?