Бернгард встал и подошел к окну каюты, откуда был виден берег. Там только что подъехали экипажи — один побольше, очевидно, для господ, и два меньших — для прислуги. С «Орла» уже переносили в них легкий багаж.

— Значит, я один должен ехать на «Фрее» в Дронтгейм? — спросил Курт, идя следом за другом.

— Да, я настаиваю на этом. Ты можешь преспокойно доверить руль Олафу, он знает свое дело, и хорошо изучил фарватер. Итак, счастливого пути и… желаю тебе удачи!

— Дай-то Бог! — воскликнул Курт. — Я еще посостязаюсь с этим балбесом Филиппом! Собственно говоря, я никогда его не боялся — он не стоит этой чести, но боюсь упрямства моей колючки, которая пригрозила мне такой местью. Может быть, она говорила даже не серьезно, но это заставило меня страшно мучиться все последние недели. Теперь я узнаю, наконец, правду. Я спрошу Ингу, неужели у нее хватит духу опять прогнать меня? Если не хватит — на свете будет одним счастливым человеком больше.

«Орел» отошел около полудня и через несколько часов уже обогнал «Фрею», вышедшую раньше его. На суше погода была прохладная, но довольно ясная, на море же туман все сгущался.

Капитан «Орла» был несколько удивлен, когда сразу по отъезде принца Бернгард вторично явился на яхту и пожелал ехать с ним; но он не усомнился в истине изложенной ему причины и с удовольствием согласился оказать Бернгарду услугу. Матросы тоже не удивились появлению неожиданного гостя, потому что им была объяснена причина его присутствия, и нашли вполне естественным, что племянник министра воспользовался яхтой; только Торвик, увидев Бернгарда, в сильнейшем изумлении отступил на шаг назад; последний коротко и решительно заявил ему, что едет с ними в Дронтгейм. Но в следующую минуту к штурману вернулось его ледяное, непроницаемое спокойствие.

— Хорошо; завтра рано утром мы будем в Дронтгейме! — Это было все, что он сказал. И он ушел на свое место, не задав ни одного вопроса.

Наступил вечер, вернее, глубокие сумерки, обычные в этих широтах, которые служат переходом к ночи. На море лежал густой туман, и стройный белый «Орел», похожий на волшебное судно, как тень скользил в этой серой мгле.

На палубе стояла глубокая тишина. Капитан ушел в свою каюту; беспокоиться было не о чем, все было спокойно, и руль находился в надежных руках. Лишь вахтенный матрос да штурман стояли на своих местах; слышались только работа машины и шум невидимого глазу моря. Судно плыло вперед среди ночи и волн.

Но вот с другого конца палубы показалась высокая, темная фигура и подошла к штурману; это был Бернгард в дождевике. Он сделал два-три замечания относительно погоды, но каждый раз получал лишь короткий, односложный ответ. Наступило продолжительное молчание. Наконец Гаральд сказал:

— Я думал, ты уже давно спишь.

— Мне не спится. Лучше я посижу с тобой.

— Как хочешь. Не собираешься ли ты всю ночь провести на палубе?

— Может быть! А тебе это не нравится?

— Мне? Я только хочу сказать, что в этом мало удовольствия, тем более что ты не обязан быть на палубе.

— Я моряк, — возразил Бернгард, тревожно вглядываясь в клубящийся туман, будто желая пронизать его глазами. — Для меня погода так же мало значит, как и для тебя. Какой курс ты держишь?

— Какой следует! — резко ответил Гаральд.

— Ты уверен в этом?

— Кто из нас штурман — ты или я?

Они стояли, в упор глядя друг другу в глаза. Фонарь над их головами тускло светил желтым пламенем; туман точно всасывал свет в себя, но все-таки было настолько светло, что можно было разглядеть лица этих двух людей. Они мерили друг друга взглядами, как два смертельных врага. Вдруг Бернгард повернул голову и стал прислушиваться.

— Что это за звук? Ты не слышишь?

— Нет! — невозмутимо сказал Гаральд.

— А я слышу! Это похоже на звон! Не может быть, чтобы мы были так близко от берега, и притом в полночь не звонят в церквах.

Действительно, какой-то звук донесся как будто очень издалека; вот он смолк, вот опять послышался, полузаглушенный ветром и шумом волн; это был звон отдаленного колокола, тихо и таинственно доносившийся сквозь туман.

— Гаральд, куда ты направляешь судно? — резко и с угрозой спросил Бернгард.

— В Дронтгейм! — грубо ответил тот.

Бернгард вытянул шею вперед и стал слушать, затаив дыхание. Опять раздался тот же звук, уже ближе и явственнее. Несомненно, это был звон колокола, но вовсе не похожий на звон церковных колоколов; с неравными промежутками он то звучал, то вдруг умолкал, глухой, предостерегающий. Вдруг Гоэнфельс вздрогнул, он узнал этот звук.

Это был сигнальный звон с Чертовых подводных скал, с буя, на котором был установлен колокол; приводимый в движение волнами, колокол предупреждал о близости подводных камней. Море само предостерегало суда, не подозревавшие об опасности ночью или во время тумана. В следующую секунду Бернгард как клещами стиснул руку штурмана и воскликнул:

— Это звон буя с Чертовых скал! Мы около них! Измени направление! сию минуту! Слышишь, Гаральд?

Торвик действительно как будто не слышал и не видел ничего, кроме штурвала, за которым стоял. Его широко открытые глаза уставились в туман, в лице не было ни кровинки, но рука твердо сжимала руль. Очевидно, он решил не уступать его.

— Прочь от штурвала! — повелительно проговорил Бернгард. — Ты сошел с ума, а сумасшедшим судна не доверяют! Прочь! Не то я вызову капитана и всю команду и велю связать тебя.

Он оторвал Гаральда от руля, оттолкнул в сторону и сам повернул штурвал в противоположном направлении. Яхта медленно повернулась и поплыла по своему курсу. Предостерегающие сигналы стали звучать все тише, все дальше, потом начали долетать лишь отдельные звуки, наконец, и они стихли — опасность миновала!

Гаральда всего передернуло, когда Бернгард схватил руль, он хотел, было броситься на товарища, но тот обернулся и посмотрел на него таким твердым, угрожающим взглядом, будто и в самом деле перед ним был безумный, которого он должен был сдержать. Под действием этого взгляда штурман инстинктивно отступил назад.

В эту минуту на палубе раздались шаги капитана, вышедшего взглянуть на погоду и проверить курс; он очень удивился, увидев гостя на палубе, так как думал, что тот давно уже спит.

— Вы все еще здесь, наверху? — спросил он.

— Я вышел посмотреть какая погода, — ответил Бернгард с кажущимся спокойствием. — Мы тут спорим с Гаральдом Торвиком; он ни за что не хочет признаться, что ему серьезно нездоровится. Рана на его голове, очевидно, совсем не такая пустячная, как ему кажется; он все время борется с приступами головокружения и, того и гляди, упадет в обморок, а между тем не хочет оставлять свой пост.

— Отчего же вы не сказали мне об этом, Торвик? — воскликнул капитан. — Вы утверждали, что это простая царапина, и упорно отказывались от помощи.

— Он рассчитывал на свое железное здоровье, — вмешался Бернгард, — но у всего есть предел. Прикажите сменить его, прошу вас. Он должен поберечься.

— Разумеется, сейчас же! — ответил капитан, видевший, до какой степени бледно и искажено лицо штурмана, и, позвав вахтенного, отдал распоряжение.

Торвик сначала хотел возражать, но на его руку тяжело и многозначительно легла рука Бернгарда и заставила его повиноваться. Когда пришла смена, он покорился и спустился вниз.

К утру туман начал рассеиваться, погода с каждым часом становилась яснее, и в восемь часов показался Дронтгейм. На яхте все уже готовились к остановке. Когда Гоэнфельс вошел к штурману, он одетый лежал на постели.

— Ты спал, Гаральд?

Гаральд повернулся и взглянул на него.

— Может быть, ты спал? Ты думаешь, я не знаю, что ты всю ночь продежурил у моей двери?

— Ты болен, а больному может понадобиться помощь, мы уже в Дронтгейме; после сегодняшней ночи ты не можешь, конечно, и не захочешь оставаться на «Орле»…

— Нет, — глухо проговорил Торвик.

— Я это предвидел. Значит, ты скажешь, что не в состоянии исполнять свои обязанности, и сойдешь на берег. Яхта будет стоять здесь, пока не приедет принц, а всего через сутки будет уже в Рансдале; без тебя вполне обойдутся. Ты приедешь через несколько дней и потребуешь расчет. Пусть предлогом будет твоя рана; никому нет надобности знать, что она не опасна.

— Ты усердно вдалбливаешь мне урок, — с горькой насмешкой сказал Гаральд. — Мне остается только выучить его наизусть. Как бы только не забыть чего-нибудь! Ты обращаешься со мной, как с невменяемым.

— А разве ты был сегодня ночью в своем уме?

Торвик ничего не ответил, а затем после минутной паузы заявил:

— Я поговорю с капитаном.

— Я уже говорил. Он тоже думает, что после того, что произошло третьего дня между тобой и экипажем, на прочный мир рассчитывать нельзя, и обещает все уладить с принцем, если ты уйдешь раньше условленного срока. В этом случае он умолчит о том, что было. Я тоже сойду на берег, и буду ждать Курта, который приедет завтра на «Фрее».

Гаральд встал; во взгляде, которым он смерил своего друга юности, сверкнула ненависть.

— Ты и тут победил? Правда, ты всегда и везде побеждаешь! Даже там, где не следовало бы!

— Что ты хочешь этим сказать?

— Ничего. Итак, мы увидимся в Рансдале.

— И ты, очевидно, поблагодаришь меня за то, что я в такой час был около тебя. Прощай!

Бернгард ушел, чтобы проститься с капитаном, который даже и не подозревал, что у «Орла» был в эту ночь хранитель и что без него он бы, без сомнения, погиб.

20

Дом судовладельца Лундгрена находился в самой аристократической части Дронтгейма; это было красивое здание, свидетельствовавшее о солидном богатстве своего хозяина; на нижнем этаже располагалась контора фирмы, на верхнем — его квартира. Прямо напротив находилась большая комфортабельная гостиница, в которой Филипп Редер и остановился.