Он говорил по-английски, чтобы штурман не мог понять разговор, и Сильвия ответила на том же языке, но как-то неуверенно:

— Нет, Альфред, пощади папу;мы испортим ему этим настроение, да и Бернгард, наверно, еще не забыл, в какое неприятное положение был поставлен при встрече в Рансдале; оттого он и избегает нас. Лучше будет, если и мы постараемся не встречаться.

Принц посмотрел на нее с удивлением. Ей и в голову не приходило учесть это, когда она настаивала на той встрече, а позднее — на своем визите в пасторат; но он уже привык к капризам своей невесты, так что это противоречие не бросилось ему в глаза. Он только пожал плечами.

— На этот раз избежать встречи не удастся, мы слишком близко от них. На «Фрее» известно, что мы видели их, и мы нагоним их у Нордкапа. Разве ты уже не интересуешься своим медведем-кузеном? Я два раза должен был разыскивать его по твоему приказанию; теперь помог случай.

Сильвия ничего не ответила, но ее глаза неотрывно следили за стройным судном, плывшим впереди на всех парусах. В это время подошел капитан; он доложил, что показался Нордкап, и спросил, не пожелают ли господа подняться на верхнюю палубу, откуда виднее.

— Да, разумеется… Пойдем? — Зассенбург сделал жест рукой по направлению к лестнице наверх.

Случайно повернув голову, Сильвия опять встретилась с зоркими серыми глазами штурмана, буквально следившими за ней, и почувствовала, что не простое любопытство выражается в наблюдательном взгляде этого человека. Гаральд смотрел им вслед, и его брови были мрачно сдвинуты. Он пробормотал:

— Что-то выйдет из этого? И что скажет на это Гильдур? У Бернгарда в голове совершенно не то, что она думает. Я открою ей глаза, когда мы вернемся.

«Фрея» не подкачала. Правда, она была значительно впереди, но не осрамилась перед «Орлом», который шел на всех парах и все-таки не нагнал ее до самого Нордкапа. Она уже стояла на якоре в маленькой бухте, когда подошла яхта принца, которая благодаря своей глубокой посадке должна была остановиться гораздо дальше от берега. Министр не рискнул сильно утомлять себя, взбираясь на Нордкап; он остался на яхте и с палубы махал лодке, увозившей на берег принца с невестой и капитана. На берегу они встретили Христиана Кунца, прогуливавшегося по зеленому склону; от него они узнали, что его хозяин и лейтенант Фернштейн уже высадились и пошли на вершину. Принц и его спутники тоже немедленно начали довольно трудное восхождение.

Между тем Христиан радостно здоровался с матросами «Орла», во время этого плаванья, длившегося целые недели, он сильно соскучился по своим землякам, с которыми ежедневно виделся в Рансдале, и, вознаграждая себя теперь, без устали болтал с матросами, вместе с ними ожидая своих господ.

Прежде всего, он узнал новость о помолвке принца с баронессой Гоэнфельс, а потом о ближайших планах яхты «Орел». Она возвращалась пока в Рансдаль, так как господа хотели провести еще несколько недель в Альфрейме, а в начале осени должна была покинуть Норвегию и отправиться домой в Германию с женихом и невестой.

— Да, домой! — повторил Христиан с глубочайшим вздохом. — Вам хорошо, вы поедете домой, а я останусь здесь со скалами и рыбами. И те и другие одинаково немы, а когда еще и лейтенант Фернштейн уедет, никто больше не будет говорить по-немецки в Эдсвикене! Этак совсем забудешь свой родной язык. Как бы я хотел уехать с вами!

— Так почему же тебе не уехать? — спросил один из матросов. — Ты ведь не обвенчан со своей «Фреей», а такой ловкий парень, как ты, всюду найдет работу. Выбрось всю эту историю за борт и поезжай с нами.

Христиан бросил тоскливый взгляд на «Орла», но покачал головой.

— Я не могу бросить своего капитана… а также и «Фрею». Если бы только не эта тоска по родине! Вначале было ничего, все в Рансдале было для меня ново, и летом мы целые недели проводили в море. Но зимой! Мы сидели в Эдсвикене, занесенные снегом по самые уши, точно заживо погребенные. Выйти из фиорда было невозможно, норд-вест с Ледовитого океана так и рвал что ни день. Капитан тоже не мог выдержать, он был в сквернейшем настроении, а я… я иной раз выл по ночам в постели взапуски с ветром.

Он говорил и жалобно, и гневно; видно было, как бедного юношу терзала тоска по родине. Матросы рассмеялись, но боцман сердито сказал:

— Чего же, черт возьми, твой капитан сидит здесь, на севере, в снегу? Ведь он немец, у него есть родные в Германии, и к тому же он был флотским офицером.

— Он любит норвежцев, и жену выбрал себе здесь. Он приехал сюда ребенком и вырос тут. Ваш штурман Торвик был его лучшим другом.

Это имя подействовало как удар. Лица матросов, до тех пор довольные и веселые, вдруг стали хмурыми, мрачными, а старик жестко сказал:

— Хорош друг! Пусть бы взял его к себе на судно, по крайней мере, мы отделались бы от него.

Горькие замечания насчет штурмана посыпались со всех сторон как град. Это было не просто недовольство — в них ясно слышалась ненависть. Молодой голштинец стал серьезным.

— Да и мой господин теперь с ним не ладит, — нерешительно сказал он. — Они очень редко виделись в Рансдале, а Торвик только раз пришел в Эдсвикен, лицо у него было, как туча, и он еле удостоил господина лейтенанта словом.

Он ни с кем не разговаривает, кроме своих земляков, — заявил один из матросов. — А если говорит, то лишь колкости и грубости. Он только и знает, что свою Норвегию, никакая другая страна не сравнится с ней, а я думаю, что мы, немцы, почище норвежцев, и я ему докажу это при случае.

— Эй, ты, берегись! — сказал другой тоном предостережения. — С ним шутки плохи. На днях Флеминг пробовал связаться с ним, так ему не поздоровилось, Торвик поднял его в воздух, как куль и швырнул об стену так, что у него три дня череп трещал.

— Да, он силен как медведь, — проворчал первый. — Я думаю, он справится с шестью такими, как мы, но если мы навалимся на него все разом, то…

— Молчи! — остановил его боцман, очевидно, не желавший, чтобы посторонние слышали об ожесточенной войне, идущей у них на «Орле». — Свое дело Торвик знает превосходно, он проведет судно между подводными камнями да мелями как никто, а до остального никому нет дела. Вот подходит пароход, который мы перегнали. Мы пришли раньше на целый час. Наш «Орел» как припустит, так за ним не угонишься.

— Ого! Наша «Фрея» угонится! — с торжеством воскликнул Христиан. — У нас только паруса, а вы дали полный пар, и все-таки мы первые пришли к Нордкапу.

— Потому что вы были намного впереди, — раздался голос с другой стороны, и поднялся профессиональный спор, принимавший все более ожесточенный характер.

Боцман прекратил его, объявив, что «Фрея» — сущий черт, и лучшего парусного судна он не видел. Этот комплимент удовлетворил Христиана, и общее внимание обратилось на пароход, в это время бросавший якорь неподалеку от «Орла».

17

Резко выделяясь на ясном северном небе, залитом ярким светом (хотя время близилось к полуночи), мощно поднималась высокая, темная каменная стена Нордкапа[5].

На вершине стояли Бернгард Гоэнфельс и Курт Фернштейн. Они, разумеется, знали, что «Орел» следовал за ними по пятам и очень скоро будет у пристани; по лицу Бернгарда было видно, как неприятно волновала его предстоявшая неизбежная встреча. Не обращая внимания на открывавшийся с мыса вид, он смотрел на море, а Курт начал его упрекать.

— Поделом тебе! Зачем мы дважды сломя голову удирали в открытое море, как только «Орел» показывал свой нос? На третий раз он все равно поймал нас, и нам придется засвидетельствовать свое почтение дядюшке Гоэнфельсу. Не понимаю, чего ради ты приходишь от этого в такую ярость! Положим, в Рансдале он обошелся с тобой нелюбезно, но ведь нельзя сказать, чтобы и ты отнесся к нему особенно деликатно, когда так неожиданно объявил ему о своем выходе в отставку. А выдержать получасовую аудиенцию у его высокопревосходительства строжайшего дядюшки не так уж и трудно. С принцем и Сильвией мы все равно встретимся еще здесь, наверху.

— Да, конечно, они придут сюда вслед за нами, — сказал Бернгард, медленно переводя взгляд на то место, где на вершину выходила дорога.

— В таком случае, сделай одолжение, измени выражение лица. У тебя такой вид, как будто и тебя одолела мировая скорбь, как вечно унывающего Филиппа Редера. Ты вообще во время всего нашего плавания в отвратительном настроении… Настоящий медведь!

— А ты разве в лучшем? Мне кажется, нам не стоит упрекать друг друга.

— Я? Ну да, настроение передается, и я под конец тоже почувствовал себя не в духе. А как мы оба радовались этой поездке! Мы собирались все выбросить из головы и стать опять веселыми юнгами, как на нашей «Винете». Вместо этого мы превратились в довольно унылых малых среди красот северной природы. Я думаю, не испортила ли нашей поездки своим колдовством одна из ваших нимф?

— Я скорее думаю, что у тебя просто сидит в голове эта рансдальская история, и ты никак не можешь от нее отделаться. Если же тебя непременно должна была околдовать какая-нибудь нимфа, то ее, наверное, зовут Ингой.

— Какой вздор! Это уже прошло! — сердито запротестовал Курт. — Я вынужден был признаться тебе, потому что ты кое-что заметил в то воскресенье, но тебе известно также и то, что с этим покончено навсегда.

— Я знаю только, что ты стал совсем другим с того времени. Что бы мы ни затевали в продолжение этого плавания, ты ничему не отдавался всей душой и с удовольствием сбежал бы в Дронтгейм.

— Вот выдумал! — воскликнул Курт. — Неужели ты думаешь, что я позволю еще раз насмехаться над моей любовью? Если бы ты видел ее в ту минуту, если бы знал, как обошлась со мной эта маленькая злючка!

— А как обошелся с ней ты? — серьезно спросил Бернгард. — У маленькой Инги, оказывается, гораздо больше гордости и чувства собственного достоинства, чем мы оба думали. Я верю, что у тебя не было плохих намерений, когда ты затевал эту подлость, но она должна была глубоко оскорбить щепетильную девушку.