Девушка говорила насмешливым тоном, давая понять, что она видит в опасности лишь забаву и не осознает всей ее серьезности.

Тем временем были спущены шлюпки, и Бернгард воспользовался этим, чтобы вторично поторопить с отъездом. Прощание между ним и дядей вышло не теплее, чем встреча. Потом Бернгард подошел к своей молодой родственнице.

— Прощай, Сильвия!

— То есть до свидания! — поправила она. — Ведь принц пригласил тебя с твоим другом; вы, конечно, приедете в Альфгейм?

— Очень сожалею, — последовал холодный ответ, — но мы собираемся прокатиться на север и, вероятно, уедем на днях.

Сильвия шагнула к нему и тихо проговорила:

— Курт Фернштейн приехал бы; это ты не хочешь.

— Может быть, это тебя удивляет?

— Папа сердится на тебя, и дал тебе почувствовать это. Со временем это забудется.

— Едва ли! Во всяком случае, мы не станем пытаться наладить отношения. По долгу родственника я пришел поприветствовать дядю, большего он, конечно, не может ни желать, ни ожидать от меня.

— Но я желаю! Итак, до свиданья!

Бернгард нахмурился и раздраженно взглянул на девушку, пытавшуюся подчинить его своему капризу, как она привыкла подчинять всех остальных. Она улыбнулась, как нельзя более любезно и протянула ему руку, но в ее глазах опять вспыхнул прежний загадочный огонек. Бернгард испытал совершенно то же впечатление, как тогда, когда впервые заглянул в эти глаза; он как будто должен был с усилием стряхнуть с себя какое-то оцепенение.

— Прощай! — сказал он резко и, лишь слегка дотронувшись до протянутой ему руки, отошел к Курту, прощавшемуся с министром.

Принц Альфред, по-видимому, отлично понял сцену и слегка насмешливо улыбнулся. Он с обычной вежливостью проводил своих гостей на нижнюю палубу и представил друг другу Курта и капитана, между тем как Бернгард направился к штурману.

Вся команда суетилась; готовились к высадке, только норвежец как будто не торопился сойти на берег, хотя Рансдаль был его родиной. Он равнодушно смотрел на суету вокруг.

Гаральду Торвику было лет тридцать; он был не выше среднего роста, но крепко сложен, и с первого взгляда было видно, что он обладает железными мускулами. Его загрубелое от ветра лицо нельзя было назвать некрасивым, но оно было угрюмым. Волосы и глаза у него были темнее, чем обычно бывает у жителей севера. Он видел приближение Гоэнфельса, но не выразил ни признаков удивления, ни радости и не двинулся с места.

— С приездом, Гаральд! — Бернгард подошел и протянул ему руку. — Я не мог освободиться раньше, чтобы прийти к тебе.

— К чему торопиться? — возразил Гаральд сухо. — Я удивляюсь, что ты вообще пришел.

— Удивляешься? Я ведь знал, что ты на «Орле».

— Штурманом! А ты был у его превосходительства и у его светлости и принадлежишь к их обществу.

— Ты лучше всех знаешь, к какому обществу я принадлежу и в каких отношениях я с родными. Но от этой встречи я не мог и не хотел уклоняться.

Гаральд равнодушно пожал плечами.

— Верю. Такие узы крепко держат человека и постоянно дают себя чувствовать. Что же, меня это не касается.

— Разумеется, это касается только меня. Почему ты не ответил мне? Уже три месяца, как я писал тебе. Ты не получил моего письма?

— Получил… в Гамбурге.

— Я извещал тебя о своей помолвке с Гильдур Эриксен. Мы все трое выросли вместе, и потому имели право ожидать, что ты нас поздравишь.

Прошло несколько секунд, прежде чем последовал иронический ответ Гаральда:

— Разве это так к спеху? Я знал, что буду сам в Рансдале, и не торопился. Желаю вам счастья в браке!

Эта встреча совсем была не похожа на встречу с Куртом Фернштейном неделю назад. Тогда два приятеля с радостными восклицаниями бурно бросились друг другу на шею и только в ту минуту почувствовали, как им недоставало друг друга. Здесь же товарищи детства еле протянули один другому руки, и в их приветствии слышался какой-то странный тон: один с первых же слов старался уязвить, другой переносил это, почти не скрывая своего раздражения.

— Ты все прежний, Гаральд, — сказал Бернгард с досадой, — только стал еще резче и бесцеремоннее.

— По-твоему, я должен был научиться манерам на княжеской яхте? — насмешливо спросил Торвик. — Здесь действительно довольно аристократично. Там, внизу, каюты убраны как во дворце. И повара с ними, и лакеи — целый придворный штат! Чего только не нужно этакому принцу, даже когда он удостаивает своим посещением море!

— Зачем ты взял это место? — спросил Бернгард. — Я удивился, услышав об этом, потому что достаточно хорошо знаю твои взгляды. Правда, говорят, тебе предложили прекрасные условия, но ведь ты не польстишься на деньги, если за это тебе придется быть в чем-то ущемленным.

— Но на этот раз я польстился. Это тебя удивляет? Да, не всякий возвращается в Рансдаль с капиталом, как ты, и усаживается в Эдсвикене хозяином и повелителем. Нашему брату приходится сначала долго скаредничать и копить грош за грошем. Я тоже хотел попробовать. Это было глупо, да теперь уже и не имеет цели; но я связал себя на шесть месяцев.

Бернгард не стал ломать голову над разгадыванием последнего намека, потому что тон Гаральда обидел и рассердил его. Он коротко закончил разговор:

— Лодка ждет, пора ехать. Насколько я знаю, «Орел» простоит здесь некоторое время, так что ты, как всегда, будешь у матери. Значит, до свидания на берегу.

С этими словами он ушел. Штурман молча и мрачно посмотрел ему вслед, а затем принялся собирать свои вещи, чтобы отправиться на берег.

Тем временем лодка, в которой сидели двое молодых людей, отплыла. Бернгард был поразительно молчалив; тем словоохотливее был Курт.

— Какой сюрприз! — воскликнул он. — Я давно знал от отца и сестры, что Сильвия уже несколько лет здорова, но к такому превращению я не был подготовлен. Какой она стала красавицей! А эта фантазия посмотреть на бушующее море с палубы! Это сумасбродство, но на это нужны крепкие нервы, если человек не привык к такому зрелищу. А ты еще всего час назад толковал о «жалком, хилом создании»! Хотя тебя это не трогает, ты опять блистал своим прославленным искусством изображать ледяную сосульку и не оттаял ни на одну минуту.

— Зато ты весь — огонь. Кажется, Сильвия одержала над тобой победу. Берегись: на твоей дороге стоит его светлость. В слухах есть частица правды, по крайней мере, насколько это касается принца, я убедился в этом, когда он преподнес ей «нимфу бури» в виде комплимента.

— Я тоже заметил это. В сущности, принц прав, делая такое сравнение: у нее глаза нимфы, совершенно такие же пленительные и опасные, как у этих водяных существ, которые сначала завлекают свои жертвы, а потом затягивают их в бездну.

— Если только жертвы найдутся. Впрочем, на свете немало слабохарактерных.

— И самые сильные попадают под власть такой страсти. Я рад, что этот визит закончился, потому, что, право, видеть вместе твоего дядю и тебя — зрелище не из приятных. Ты был похож на бочку с порохом, а он все время маневрировал около тебя с зажженным фитилем; я каждую минуту ждал взрыва.

— Что ж, зато тем милостивее он был к тебе, чтобы показать мне, что я, собственно говоря, больше для него не существую. Он даже поддержал принца, когда тот стал приглашать тебя в Альфгейм. Кстати, ты совершенно свободен поступать, как хочешь, Курт. Если ты желаешь принять приглашение, то, пожалуйста, поезжай, не думая обо мне.

Курт, очевидно, испытывал величайшее желание поехать, но ответил немного нерешительно:

— Может быть, это было только знаком вежливости со стороны принца. Ты, конечно, не поедешь?

— Нет, это само собой разумеется. Но ты всегда был в хороших отношениях с дядей, и твой отец — друг его юности; ты будешь для него желанным гостем.

— Еще посмотрим, — уклончиво ответил моряк. — С нашей поездкой на север, полагаю, торопиться нечего, время еще будет.

Курт встал и выпрыгнул на берег, так как лодка причалила; Бернгард последовал за ним. На берегу ждали экипажи, чтобы отвезти в Альфгейм принца с его гостями и прислугу, а на «Орле» к трапу были поданы шлюпки; в первой стоял принц Альфред, протягивая руки к девушке в белом, чтобы помочь ей перейти к нему в шлюпку. За дочерью следовал министр.

— Ну что ж, пойдем? — окликнул Курт товарища.

Тот словно прирос к земле и не сводил глаз с яхты, а при этом вопросе встрепенулся, точно проснувшись.

— Ах, да! Поезжай домой, Христиан, мы пойдем пешком.

— В Эдсвикен? Я думал, что мы зайдем в пасторат, — напомнил ему Курт.

— Потом… не сейчас…

— Но ведь там тебя ждут. Твоей невесте и ее отцу, наверно, хочется знать, как прошла встреча. В конце концов, они имеют на это право.

— Но я не могу сейчас! — вспылил Бернгард. У меня нет настроения отвечать на всякие расспросы. Может быть, вечером, может быть, завтра. Пойдем! — и он зашагал по дороге в Эдсвикен.

Курт последовал за ним, качая головой.

— Надо сказать правду, — заметил он, — ты приучаешь свою будущую жену к нетребовательности; только долго ли она станет терпеть это.

Бернгард не ответил; он шел вперед с непривычной торопливостью и ни разу не оглянулся. Тем временем лодка медленно подплыла, и ее пассажиры высадились на берег Рансдаля.

10

В Ингу Лундгрен в рансдальском пасторате точно чертенок вселился, не оставлявший в покое никого в доме. Каждую минуту она то выбегала в сад, то вбегала обратно в дом, хохотала, распевала, шалила и шутила со всеми, кто ей ни попадался. Пастор качал головой, а Гильдур успокаивала ее, но ничего не помогало; когда же приходил Курт, то в пасторате все переворачивалось вверх дном. Они вечно были на военном положении и спорили о всевозможных вещах, потому что всегда и обо всем были разного мнения. «Темперамент», сначала так восхитивший Курта в девушке, проявлялся чересчур живо. Но в этих раздорах, казалось, они чувствовали потребность.