И все последние месяцы в ней все нарастало некое раздражение на то, что она делала и чем занималась, раздражение на коллег, начальство, на вот такой стиль перегруженной жизни, и даже на Игоря с его фанатической преданностью работе, и росло желание окончательно прекратить эту деятельность.

И сегодня, когда они с Ярославцевым боролись на льду за жизнь девчушки, а Игорь снимал, она вдруг почувствовала такое тяжелое неприятие, какое-то просто физическое отторжение ненормальности этого процесса – продолжение съемки, когда здесь и сейчас умирает человек.

И поняла, что все. Выгорела. Хватит.

Съемка окончена, унесите всех!

– И теперь не знаю, что делать, – закончила Ася свой рассказ и поделилась наболевшим: – Вернее, что делать, знаю совершенно определенно, а вот как…

– И что будет, если ты прямо и однозначно заявишь о своем уходе? – осторожно спросил Ярославцев.

– Ну-у-у, – протянула она. – Никто не уходит с телевидения по собственной инициативе и желанию, это настолько редкие случаи, что они скорее подтверждают правило. И уж тем более не уходят востребованные, известные репортеры на пике своей славы. Телевидение – это особый мир, особое состояние души и привязанности, и человек, раз попавший в эту среду, заражен ею навсегда. Наверняка мое начальство сначала офигеет, потом начнет, разумеется, уговаривать, денег больше предлагать и славы, может, даже собственную авторскую программу, причем в прайм-тайм – высшее достижение репортера. А когда я не уговорюсь, сильно рассердятся. Могут так уволить, что меня не возьмут ни на один канал, разве что на региональный где-нибудь на Чукотке. А могут и в режиссерах оставить. Но как-то накажут точно.

– А ты хочешь режиссером-то?

– Сейчас нет. Вот сейчас, на этом этапе жизни, я не хочу никакого телевидения вообще. Может, пройдет время, что-то там во мне уляжется, я себя и попробую в этом амплуа. А пока даже не представляю, чем заняться и куда деваться…

Ярославцев встал из-за стола, подошел к ней, протянул руку, помог подняться и обнял ободряюще и нежно.

– Ну, ничего, – тихо сказал он ей на ушко. – Мы что-нибудь придумаем.

– Мы? – чуть отклонившись, вопросительно посмотрела она ему в лицо.

– Ну, конечно, мы, – подтвердил он и спросил в свою очередь: – Ну, а как еще?

– Да, – улыбнулась Ася, вздохнула легко, освобожденно и положила голову ему на грудь. – Действительно, а как еще.

Они заснули под утро, обессиленные, опустошенные и потрясенные мощью пережитых чувств.

Долго доверительно и иронично шептались, устроившись в кровати, и целовались коротенькими поцелуями, а потом незаметно провалились в сон, а проснувшись одновременно и непонятно от чего, соединились еще раз перед занимавшимся рассветом, когда самые первые, молодые, алые лучи солнца прорезали пространство комнаты и легли на разгоряченные их тела.

Проснулись поздно, долго копошились в постели, болтая о пустяках и перекидываясь ироничными фразами и шуточкам. Выбрались из кровати, завтракали в номере, подтащив стол к панорамному окну и балдея от открывающегося из него великолепного вида на Байкал.

На экскурсию они все же отправились. Вернее, как – их таки убедили и уговорили.

Уж каких там небылиц понарассказывали о них, пока они спали, но встречали Ярославцева и Асю, когда они спустились в холл отеля, как героев, кто-то даже принялся аплодировать.

Сегодня заступил на вахту другой администратор – солидный импозантный мужчина лет сорока пяти, сменивший на посту заботливую и любезную Веронику Михайловну, он и предложил поездку по Байкалу по самым живописным и прекрасным местам. С самым лучшим проводником, который расскажет то, что мало кто знает, и покажет самые удивительные красоты.

Понятно, что по ближайшим окрестностям, а не по всему Байкалу, являющемуся самым большим и глубоким в мире пресноводным озером. И самым красивым, с их точки зрения.

Администратор настолько вкусно рассказывал о поездке, так рекламировал того самого знающего проводника и то, что лично для них двоих спасательная служба дала разрешение на посещение некоторых закрытых для всех мест, что Ася с Василием не могли устоять перед широтой такого предложения.

И не пожалели ни разу!

Поездка оказалась непередаваемо прекрасной! То, что им показали, то состояние, которое они пережили, любуясь этой неповторимой величественной и мистической красотой, невозможно описать словами и объяснить.

По просьбе Ярославцева, в одном из особо величественных мест они остановились, выключили мотор автомобиля, вскарабкались на каменный уступ, нашли особо удачное смотровое место, сели и долго молча просто смотрели, впитывая в себя нечто неповторимое – силу и энергию этого места, мощь этой красоты.

Вот так и сидели, смотрели и молчали, очищая душу и разум, наполняясь чем-то необъяснимо высоким.

А вернувшись назад, поблагодарив искренне и от сердца всех, кто организовал им эту незабываемую поездку, поняли, что хочется продлить и сохранить подольше в себе навеянное Байкалом чувство. Даже не разговаривали – сели к панорамному окну, обнялись и молчали, продолжая все еще испытывать то удивительное состояние очистившейся и наполнившейся чем-то светлым и сильным души.

Разговорились позже, когда пообедали. Официант убрал стол и ушел, увозя тележку, они устроились на кровати, поверх одеяла, вытянув ноги, обнявшись.

– Твоя очередь рассказывать о себе, – напомнила Ярославцеву Ася.

– Тебе как, конспективно или расширенную версию автобиографии? – посмеивался Василий.

– Хотелось бы подробную ретроспективу, но сейчас можно и чуть более сжато, а потом ты будешь долго рассказывать и посвящать меня в детали, добавляя красок и отвечать на все мои вопросы, – снизошла Ася.

– Ну, у меня не столь насыщенная жизнь, как у тебя. А все достаточно прямолинейно и в общем-то просто, – скромно признался Ярославцев.


Как он уже упоминал, родился Василий в династической семье геологов. То есть его отец был геологом, доктором наук, отец его отца, дед Василия, тоже был геологом и доктором тех же самых наук и профессором, преподававшим долгие годы на геофаке. И прадед Василия тоже был геологом – он поступил в университет еще при последнем императоре России, а закончил его и занялся наукой аккурат в семнадцатом году.

Но революцию делали все же не дураки, и геологоразведку никто не отменял даже в то страшное время, хоть до двадцать четвертого года, пока власть полностью не установилась на всей территории страны, с этим были определенные трудности.

Прадед не сгинул, не попал в опалу и под «раздачу» тридцать седьмого года не угодил. Скорее всего, потому, что большая часть жизни геолога состоит в основном из длительных и ну очень далеких экспедиций в таких местах, где ничья нога не ступала.

Ничего, собственно, существенно и не изменилось в их профессии за эти годы, кроме разве что современной научной аппаратуры, применения новых высокотехнологичных методов поиска и анализа месторождений и пород, современной навигации и средств связи, ну и того, что группы забрасываются вертолетами, а не тащатся по тайге и тундре месяцами на лошадках.

А так – все как и было сто лет назад.

Работа геолога – это всегда дикие места, трудный походный быт и ежесекундное противостояние природным силам. Группа забрасывается вертолетом или на лодках, обеспечивается всем необходимым для автономного существования минимум на три-четыре месяца, а порой и на весь сезон, который, например, на Дальнем Востоке длится с марта по октябрь.

И вот вы топаете с места выгрузки на точку, ставите базовый лагерь, кухню и камеральню – это такая специально оборудованная палатка, где обрабатываются результаты полевых работ.

И вперед! Подъем в семь утра, руководитель ставит задачи на день, и геологоразведчики выходят на маршруты, к вечеру возвращаются, нагруженные по самое «не могу» образцами пород. Баня, ужин и хозяйственные заботы по лагерю, которые делятся на всех – дров запасти, воды наносить, участок убрать. И участвуют все без скидок на должности.

Ко времени отбоя они упахиваются так, что себя не помнят и еле ноги волочат, а с утра все сначала, и в неделю только один выходной. Такая вот каторжная работа.

А еще к этому трудовому подвигу плюсом «бонусы»: кровососущие насекомые, которым глубоко пофиг вся ваша навороченная современная химия – спасают только энцефалитные костюмы, накомарники и, как ни смешно, народные средства защиты, можно сказать, проверенные веками репелленты.

Ну и дикие животные, как же без них. Медведи, любопытные, агрессивные и крайне опасные, к тому же есть среди них и дурные, хотя медведь очень разумное и хитрое животное.

На случай встречи с ними у руководителя партии в советское время было ружье, теперь же разрешены только фальшфейеры, ракетницы и резкие свистки. Но опытные геологи знают, как правильно себя вести и избежать опасных встреч.

Какая там, на хрен, воспетая в бардовских песнях советских времен походная романтика, к лешей маме! После тяжелейшей изматывающей работы, необходимости выживать, часто в очень непростых погодных условиях, после реальной каждодневной борьбы «не цепляет» не то что романтика, а даже сказочной красоты природа, на созерцание которой не остается никаких сил.

Но почему-то поколение за поколением тащились мужчины их рода в эти непереносимые, тяжелейшие условия, в которых каждый день как подвиг, и несло их, неусидчивых скитальцев, и звала и не давала покоя неистребимая тяга к тяжелой, настоящей мужской работе.

Может, потому, что в этой суровой походной жизни выпадали редкие минуты отдыха, когда вдруг видишь, воспринимаешь всей душой красоту тайги, и замирает она, душа твоя, и происходит нечто настолько сильное с тобой в эти моменты, когда чувствуешь полное единение с природой и меняется что-то внутри, и ты меняешься, соприкасаясь с чем-то высоким, непонятным, пробирающим до восторженной слезы…

А может, потому, что приходится преодолевать в себе инертность, страх и глупость, доказывая самому себе, что способен на многое, что мужик и умеешь отвечать за себя и людей и делать то, что должно. А может, нравится тот колоссальный жизненный опыт и практические навыки, закрепляющиеся навсегда в тебе на уровне рефлексов, опыт выживания в диких условиях и умение сливаться с природой, слышать и чувствовать ее.