Месяц подготовки, куча данных и вводных, рассчитано все по минутам, и… – и как ягодка, как перезревший плод в протянутую руку, взяли они тот банк без единого выстрела.

Это был кайф!

Вот только… Только Костя по незнанию среды, в которую так неосмотрительно попал, забыл учесть одно железное правило этой самой среды – в серьезный криминал есть только вход, выхода при жизни не бывает.

Вообще. И никогда.

Но надо отдать должное Кощею, он сделал все, чтобы не засветить Константина, оставляя их связь только на себе и конспирируя, как разведчик-нелегал в тылу врага, что, собственно, почти так и было. Но и сделал-таки при этом его главным стратегом и финансовым управляющим своей группировки.

Вот так.

Полянский выторговал себе несколько условий – их группировка принципиально отходит от традиций жестких разборок и отстрелов, не лезет в дешевый рэкет, а специализируется по серьезным капиталам. И потребовал набрать пацанчиков с головой, спокойных и разумных, для которых важен куш, а не стрельба с разборками.

Попахивали все эти его требования откровенной робингудовщиной. Но вскоре и эта иллюзия развеялась у Кости, как легкая, обманчивая дымка.

Схемы он закручивал крутые и интересные, продолжая при этом регулярно посещать место своей основной работы, некое НИИ, и даже преподавать на физмате, что не мешало ему заниматься основным делом.

Он все рассказал Жене сразу, не умолчав ни о чем, детально продумав, как не засветиться. Деньгами они особо не трясли, сделали дорогой качественный ремонт в квартире, да и все, машину взяли, но старенькую, не шикуя, друзьям и знакомым сказали, что родители воронежские помогли, заняли на машину, теперь вот отдают.

Но вскоре и скрывать нетрудовые доходы не понадобилось – Костя купил антикварный магазин на подставные лица, сделав одним из направлений вложения капитала группировки торговлю произведениями искусства, а Евгению поставил заведовать этим направлением. Только на сей раз ничего ей не сказав и не объяснив, – так, втемную.

А сам начал по-тихому переводить капитал на Запад, готовя для себя и семьи пути отступления. Он собирался уходить.

А поскольку был очень умным, на самом деле гениальным и детально продумал как, то у него получилось бы непременно, все у него получилось бы без сомнения, если бы…

Фатум. Он не успел совсем немного, всего несколько дней…

Кто-то посчитал, что бригада Кощея оборзела внагляк – как-то слишком обогатилась, при этом мало замаравшись, и начались наезды, предъявы «старших товарищей», стрелки и разборки, на одной из которых не в меру ретивый и нервный исполнитель под кайфом застрелил Витю Кощея. Такая вот оперативная ротация кадров.

Можно было посчитать это даже везением для Константина, да только ушлый и недоверчивый уголовник, по крысиной сути своей души, все же рассказал одному из приближенных про Костю и его участие в банде. На всякий случай, перестраховывался, чуял, что тот намыливается уходить, а отпускать свое добро не собирался, вот и сдал напарника, повязать хотел покрепче, чтобы можно было припугнуть в случае, если тот решится свалить.

Только и здесь лазейку оставил, до конца не доверяя никому, и заму своему в том числе, и не назвал имени напарника, и не дал четкого выхода на него, назвав только кличку – Физик.

Просчитать Физика оказалось не так уж и просто – Костя умело зачищал вокруг себя пространство, с дальним расчетом, и развелся с Женей, наладил отношения с родственниками, с матерью и отцом, изобразил влюбленность в девицу, которую они ему подсунули. И четко делал вид, что вычеркнул дочь и бывшую жену из своей жизни, а сам регулярно встречался с женой, тщательно конспирируя их встречи. Тоже без планов и продуманных схем не обошлось, что только придавало пикантности и нового жару их любви. Константин якобы забрал у них все, кроме квартиры, которая принадлежала Жене и Асе по дарственной еще с девяносто второго года.

Родня же мгновенно расчухала финансовую состоятельность «блудного сына», так недальновидно когда-то отлученного от семьи, и ухватилась за него всеми руками-ногами.

Его убили на всякий случай. Тот самый заместитель Кощея, так до конца и не вычисливший Физика, просто тупо отстрелил всех людей, которые несколько раз встречались с авторитетом в его присутствии. Пятерых людей положил. Просто так, на всякий случай. Костя был третьим в этом списке.

Жестокая, звериная дикость девяностых.

Той же исповедальной ночью после похорон Кости Женя поставила дочь в известность, что сразу после сороковин отца уедет в Америку. Она ему обещала, дала слово перед его гибелью, тогда, когда он приезжал к ней накануне. Оказывается, они с мужем давно получили грин-карту, а в Америке и Европе находится основной капитал их семьи, и Костя расписал, как действовать и как поступить с финансами. Небольшой, но стабильный доход у них будет.

Официально же Евгения работает искусствоведом в одной известной американской галерее, специализирующейся на старине, и возглавляет ее российский филиал, поэтому подолгу и часто живет то там, то тут, и это тоже их прикрытие на всякий случай. А Ася останется, но через два года, окончив школу, приедет к ней в Америку, чтобы поступить там в университет.

– Так велел отец. Он все рассчитал, – тихим, мертвым голосом все говорила и говорила мама, и споткнулась на этих словах, замолчала, но смогла сдержаться. – …Даже вариант своей гибели. – Она глубоко вздохнула, посмотрела на дочь и вымученно улыбнулась. – Я буду приезжать как смогу часто, но все равно тебе, наверное, лучше уехать в Воронеж, – предложила, а не распорядилась она.

– Зачем?

– Тебе пятнадцать. Как ты будешь жить одна? – объяснила мама очевидные вещи.

– Нормально. Никто ничего не будет знать. Валентина Григорьевна будет, как обычно, приходить два раза в неделю и вести хозяйство. Ты же считаешься богатой женщиной, раз работаешь в Америке, будешь приезжать часто, у тебя же в России дела и бизнес.

– Но ты девочка, в тяжелом переходном возрасте, как теперь говорят, ты не можешь жить одна, с тобой может случиться что угодно.

– Все плохое со мной уже случилось, – твердо заявила Аська. – У меня убили отца. Опасаться за мой общественно опасный возраст не следует, сама видишь, что я не вступила в войну с социумом и не бунтую. А посему пьянства, наркотиков, дурной компании, секса без разбору, зависаний мутных личностей в хате, беременности и всей остальной хрени можешь смело не опасаться. Мне неинтересно. А когда мне неинтересно, ты знаешь, все без вариантов.


Ася замолчала, слишком глубоко и сильно погрузившись в прошлое.

Они откинули спинки кресел, Ася, подложив летную подушку под шею, повернулась на бок, лицом к Василию, и он устроился на боку, чтобы видеть ее лицо. Они придвинулись поближе друг к другу и разговаривали очень тихо, чтобы никто, кроме них, не слышал их беседы.

– Это стало сильным потрясением для тебя? – тихо, едва ли не шепотом, спросил Ярославцев.

– Да. Очень, – призналась Ася. – Хотя я и не переживала смерть отца как тяжелое горе, но это определенно было серьезной утратой для меня. Мы прожили вместе всего четыре года, и я с отцом сблизилась и сдружилась больше, чем с мамой. У меня не успела сформироваться с ними такая душевная близость, как с мамулей и папулей, и это понятно, но я тяжело переживала его смерть, трудно было еще и потому, что в этот день я потеряла обоих родителей. Мама умерла в ту секунду, когда получила известие о его гибели. Она осталась жить, действовать, двигаться, как-то дальше устраивать ее и мое существование только потому, что дала железное обещание отцу. Без него ей ничего не нужно было, в том числе и ее собственная жизнь. Я постоянно за ней присматривала первые дни, чувствуя это ее неживое состояние, боялась, вдруг в какой-то момент она решит, что данное обещание – это неподъемный для нее груз, и уйдет следом за ним. Именно в те первые, самые напряженные и тяжелые дни я в полной мере осознала одну истину: он был для нее всем, и им двоим, по сути, никто больше не нужен был в жизни. Даже я. Нет, они меня любили, вне всякого сомнения, и отвечали за меня, и боялись, и беспокоились, как и положено родителям, но они были друг для друга всем. В тот момент, когда я это поняла, я перестала быть ребенком и подростком, повзрослев за один день. А еще я поняла, что хорошо, что не жила с ними. Как бы это сформулировать…

– Не страдала от недостатка родительской любви? – подсказал Ярославцев.

– Да, но не совсем, – задумалась Ася, размышляя вслух, – скорее, не мешала им принадлежать только друг другу, а находясь не с ними, я в то же время жила в центре полной любви и заботы. Наверное, так. Мы друг другу не портили и не осложняли жизнь.

– И что, ты осталась жить одна в пятнадцать лет?

– Осталась. Ну как одна, я же не за жизнь боролась. Наша домработница Валентина Григорьевна вела все хозяйство, приходила два раза в неделю. Родители и бабуля звонили два раза в день – утром и вечером – и держали руку на пульсе – как там у меня дела. Если бы я на что пожаловалась, то примчались бы сразу же, через пару часов. Бабуля так и вовсе первые два месяца со мной пожила и, махнув рукой, уехала, сказав: «Я тебе тут не нужна, ты в полном порядке». А я что? Училась себе, во всякие секции и на семинары по искусству ходила, читала много, с подругами гуляла. Домой никого не приводила, мне не хотелось, да и не знал никто, что я одна живу, считалось, что мама в командировке. Не вижу проблем.

– То есть тебе не казалось, что тебя кинули и предали, оставив одну? – выспрашивал, почему-то разозлившись на ее родных, Ярославцев.

– Да ну, мне это даже в голову не приходило. Я же понимала: мама вынуждена была уехать, а родители в тот момент спасали своих учеников и свое детище, бабушка преподавала, все при деле. И знаешь, мне тогда одной хорошо было.

– А меня вот задело, что тебя, подростка, одну оставили, – честно признался Василий. – Ладно, проехали мои реакции и эмоции, – отшутился он и спросил: – А история с медициной тогда началась?