– Тебе, Мария, нравится в Чинновидове?

– Нравится. Чинно тут.

Лев улыбается: душевно выразилась: чинно! Да, она человек не простой, она умница, она тонко чувствует и всё, всё понимает.

– А что значит чинно?

– Красиво и строго. Да ты что меня точно бы ученицу проверяешь? Дневник не подать ли, господин педагог?

– Просто хотел услышать, одинаково ли мы с тобой понимаем и чувствуем.

– И, что, одинаково?

– Одинаково, полагаю.

– Как солдаты? – не удержалась она, чтобы не подковырнуть во весь свой замах иронии.

– Ага. Как рядовые армии любви, – усмехнулся он. Помолчали, напоследок вглядываясь в концевые чинновидовские уголки. – Мы с тобой когда-нибудь поселимся здесь капитально. На славу заживём. А пока нам надо укрыться. – Он кашлянул беспричинно и прибавил в смущении: – От людей.

Она насторожилась, отчего-то поприжалась вся, однако промолчала. И он не стал разъяснять и втолковывать, убеждая и уламывая. Сдержанная, чинная у него дама. Что, куда иголка, туда и нитка? Но кто нитка, а кто иголка?

Вынеслись на трассу; вскоре проскочили утыканный, перемешанный разнообразными огнями и всполохами автомобильных фар Иркутск. Поехали к Байкалу уже в ночи, под густым чёрным небом с колкой звёздной пыльцой. Сначала дорога стлалась по равнине, больше прямиком, и Лев гнал, азартно, даже рисково, обгонял все автомобили, попадавшиеся на пути. Он чувствовал, что Марии нравятся скорости, виражи, гонки, что она жаждет и переживает обгоны, и ему хотелось быть молодцеватым перед ней. «Она взрослеет, а я, похоже, ударяюсь в детство. Пацанею!» Потом дорогу повело и закрутило извивами, серпантином по горам и сопкам. То слева, то справа вырывались из тьмы пропасти с осыпями, с поваленными деревьями, с тушами снеговых груд, и Лев, как не хотелось ему ещё чем-нибудь поразить и позабавить Марию, присёк своё лихачество – поехал осторожно, тихо, хотя раньше любил пронестись по этим горным местам завзятым гонщик, нередко рискуя жизнью. Теперь есть для чего жить и дорожить жизнью, – чувствовал и переживал он. Так тянулось десятки километров, и Марию разморило в тепле и покачке, – она задремала. Её голова, опущенная на грудь, Ванькой-встанькой покачивалась на тонкой шее, и смешила, и умиляла Льва. Он свернул в выдолбленный в скале аварийный тупик: пусть поспит. Легонько опустил спинку её сиденья, и она сразу и блаженно свернулась калачиком, не просыпаясь. Утомилась бедолага, столько всего на неё свалилось, – долго смотрел он на неё, что-то, видимо, пытаясь угадать, провидеть. Потом приник лбом к рулю, однако уснуть не смог: душа трепетала, кровь бродила, как в хмелю.

Мария очнулась на рассвете. Потянулась, зевнула, не сразу открыла глаза, очевидно блаженствуя. А когда открыла, то тотчас глянула на Льва так, словно бы хотела спросить: где же снова по твоей милости я оказалась? Он понял: её влекло поворчать, выказать характер. Какие мы строгие! – усмехнулся он. И, может быть, она и выговорила бы ему, уколола бы в своей обычной ухватке, однако ненароком увидела в зеркале своё подпухшее, «страшное» лицо, «мартышку», как она порой любила в таких случаях выразиться.

– С добрым утром, принцесса… на горошине.

– Не смотри на меня в упор! – отвернулась и склонилась она к боковому окну, поспешно растирая ладонями глаза и щёки. – С добрым утром… принц… на колесе. Что, мы уже приехали?

– Ещё нет. Километров шестьдесят осталось. – Он лукаво подмигнул: – Ты ничего не хочешь? Вон кусты. Сбегай.

– Поехали. – Она зачем-то притворилась перед собой, что рассердилась.

Но не проехали и километра, она, зардев и наёжившись, попросила-таки остановиться. Сбегала в кусты, не единожды оглядевшись. Вернулась сумрачная и нахохленная. Он деликатно не смотрел на неё прямо. Понимал: ещё такие неродные друг другу, но уже, уже вместе. Однако вскоре Мария забыла, что надо быть недовольной чем-то, ворчливой, – понемногу раскрывалась неведомая для неё земля, и она с ненасытностью ребёнка смотрела по сторонам, вертясь, озираясь, спрашивая у Льва: а что это, а вон то, а как оно называется? Он охотно пояснял, рассказывал.

Потом перед ними, окончательно выехавшими из скалистого, серого ущелья, покатилась к западу обширная долина, лучезарно осенённая всходившим за их спинами солнцем. «Солнце будто бы подталкивает нас своми лучами вперёд, помогает нам», – невольно подумалось Льву, и ему хотелось об этом сказать Марии. Но не посмеётся ли она над ним, такая неисправимая злоязычница? Ничего, они ещё о многом наговорятся! По правую руку дыбились горящие снегами и льдами хребты и гольцы Саянских гор, по левую – вал за валом глухих таёжных лесов. Мир вокруг первобытен, безлюден, затаён, но густо ярок, солнечен, бескраен, прекрасен, как, возможно, ничто в этом мире. А какое над ними небо – сияющее зовущее, зацветающее миллионами оттенков синевы и глубины! Да, да, несомненно, столько всюду разлито примет того, что его и его юную Марию ждёт счастливая жизнь! Мария так и налезала на стёкла, вглядываясь во все пределы; не выдержала – открыла боковое окно и высунулась чуть не по плечи наружу. Лев видел, что она улыбалась и схватывала ртом воздух. Душа его умиротворялась, нежилась.

– Не простынь, Маша.

– Сколько ещё до нашего места?

«До нашего, сказала? Это больше её сердце, а не только разум, говорит».

– Километра два до сворота, а потом полтора до нашего.

– У-у-у, клёво! Мы будем в этой долине жить!

На свороте с шоссе на узкую, укатанную гравийную дорогу – цветастый, крикливо пышный, весь в завитках и зазывных картинках рекламный таблоид:


Замок «Драйв». Господа, вас ждёт отменный стол, мягкая постель, камин. А также к вашим услугам удобная охраняемая автостоянка, идеальное, на любой каприз турснаряжение, опытные услужливые проводники и инструкторы и многое, многое чего ещё. Милости просим в любое время дня и ночи! Вы испытаете настоящий драйв!


Лев затормозил перед таблоидом, с хозяйской неспешностью, раскачко вылез из машины, ломиком мощно и ловко – «У-у, медведь какой!» – протянула Мария – выворотил столбик с этой бесцеремонно влезшей в этот совершенный природной строй надписью, резко-грубо заволок всю конструкцию в кусты, зачем-то притопнул по надписям раз и другой. Отряхнул-отёр руки, издали с притворной сумрачной веселостью подмигнул Марии:

– Нам здесь с тобой никого не надо. Согласна?

Её нос на крылышках вздрогнул, губы поджались. Отозвалась с вязкой певучестью:

– Ага-а-а. – И отчего-то засмеялась, но тихонько, пристиснуто.

«Ясно, девчонка ещё, – развалко уселся Лев за руль; газанул так, что рой щебня выскочил из-под колеса, но, свернув с трассы, по гравийке поехал бережно, медленно. – Вижу, не понимает, о чём я ей сказал. Ничего, разберётся, и жизнь наша утрясётся помаленьку».

– Надеюсь, в яму ты меня теперь не запихнёшь? – прищурилась она с игривой воинственностью.

– Я тебя вон на ту, самую высоченную, сосну заброшу. Прямо сейчас. Будешь оттуда каркать.

– Зачем оттуда? Я могу и здесь. Карр! Карр! Ну, как оно?

– Вредина, гляжу, ты ещё та.

– Сам такой.

«Что-то совсем уж мы дети детьми, особенно я… молодящийся старичок».

– Мир? – протянул он ей руку.

– Угу, – с притворной неохотой подала она ему свою ладонь остренькой кокетливой лодочкой.

Дорога замысловато петляла в разлапистом, мрачно-тенистом ельнике, который, можно было подумать, упрятывал подход вперёд и одновременно отсекал отход назад. И дорога, и эти ели тоже, наверное, помогали укрыться от людей, – подумалось Льву. А Мария зачем-то обернулась через плечо и увидела за собой лишь непроницаемую, густо-зелёную, вислую стену. Невольно взглянула на Льва. Он понял: тревожится, а может, и боится.

– Теперь, Мария, мы вместе. Не робей.

– Я и не робею, – отозвалась она зачем-то бодренько и даже не без дерзинки, однако тут же смутилась. Протянула: – Мра-а-ачный лес.

– Что хочешь – тайга кругом.

– Мы что, будем жить в зимовье? Как таёжники?

– Нет, в добротном доме. Даже со всеми удобствами. – Он немного помолчал, покусывая губу, и спросил: – А если бы пришлось в зимовье или в шалаше жить и можно было бы удрать – жила бы со мной?

Она не сразу ответила:

– Не знаю.

– Молодец. Не врёшь.

Остановились на укатанной, просторной, но плотно и кряжисто окаймлённой елями площадке. Когда вышли из автомобиля, Лев приобнял Марию за плечо. Она не напряглась, не отстранилась, а даже, показалось ему, чуть-чуть принаклонилась к его боку.


52


– Вот он, твой дворец, принцесса.

– Мой… дворец? – зачем-то поднялась Мария на цыпочки и вытянула шею.

Перед ними ухоженный, любовно обжитой уголок. Высокие, с башенками ворота, в обе стороны от которых – затейливая, ажурного кованого металла ограда. Тут же на входе лавочки, урны для мусора, выложенная тротуарной плиткой дорожка. Лев открыл ключом калитку – пропустил Марию первой во двор. Он широк, с клумбами, с вазонами, но пока пустыми. А главное – дом: великолепный двухэтажный, но небольшой кирпичный особняк затаённо и чуждо смотрел на них шестью тёмными, отражающими угрюмую прозелень округи окнами. Дом этот, конечно, не замок, совсем не дворец, однако выстроен в своеобразном, новомодном готическом, духе. Он с четырьмя остроконечными башенками, с раскидистой шатрообразной крышей; флюгером господствовал в вышине горделивый шпористый петух, – что-то во всём этом от декораций к съёмкам сказочного фильма. Крыльцо и веранда широкие, гостеприимные, полагал Лев. Ещё видны постройки, поразбросанные по декоративно пёстрой сосновой с берёзами роще, – видимо, гостиничные домики, складские помещения и баня.

– Целое хозяйство теперь у нас с тобой, Мария. Поместье, можно сказать, – не без значительности в голосе уточнил Лев.