Остаются минуты до нового года, до нового счастья. Лев предупредительно, но с жуткой, скребущей хрипотой покашлял в ладонь. Он до спазм озлобления на самого себя осознаёт, что виноват, что, в конце-то концов, нельзя же так, когда люди хотят праздника, радости, добрых перемен. Но он не может справиться со своей душой: она уже сильнее или, возможно, больше его самого. Дёрнул за ногу Марию, пощекотал за бока Елену, – чуть оживились его «умирающие дамы». Без трёх двенадцать. Вскрыл шампанское; хотел, чтобы стрельнуло, запенилось, да в мгновение отчего-то передумал, поприжал пальцем рвущуюся пробку. Сиплым простудным пискливым кашлем выбивался наружу газ. Большие деревянные часы сорвались и выпалили заскорузлым боем. Все трое с недоумением посмотрели на «сдуревшие» часы: что такое, кто там буянит, к чему призывает или чего требует?

– С Новым годом, – на завершении бравого боя часов придавленно-глухо проговорил Лев. А хотел – громко, как-нибудь подъёмно, свежо, однако, кажется, и голос не слушался.

Неловко, молниеносным скользом или, напротив, неуклюжим грубым стуком, чокнулись бокалами, пригубили. И поняли, что шампанское нехорошее, видимо, поддельное – пресно-кислое, с прогорклым душком пробки. Но промолчали. Только Елена допила до конца, не поморщилась.

– С Новым годом, мамочка! – со склонённой головой прижалась Мария к матери, чмокнула её в подбородок, хотя намеревалась в щёку. – И вас, дядя Лёва, с Новым, – сморщила она губы и даже не взглянула на него. – Выше хвост.

– Слушаюсь и повинуюсь, господин дрессировщик.

Льву хочется улыбнуться, быть приятным, однако губы и мускулы щёк вроде как свело. Он, кажется, уже совсем не может справиться с собой.

Мария подошла к окну, на носочках змейкой вся вытянулась и пристально посмотрела на облитый светом ресторанный особняк с блещущим танцполом. Там – ах! какая музыка, возгласы нормальных людей, всплески света, россыпь петард и бенгальских огней. Там – жизнь, праздник, свобода, там просто-напросто клёво. А здесь – кислый, как переквашенная капуста, дядя Лёва, туполобо вперивший взгляд ниже телевизора, и притворно, до приторности весёлая мама. В придачу никчемные рога и угасающий камин.

Вдруг Мария сорвалась с места, подпорхнула к двери:

– Я – ко всем! Как хотите! Чао!

И – нет её, лишь парок стужи схватился и тотчас растаял у дверного косяка, точно на самом деле улетучилась, испарилась. Льву несомненно – девушка взбунтовалась, нешуточно, до отчаяния, и её уже не усмирить, не водворить в прежние хотя и хлипкие, но рамки, если только – силой. И чего ещё ожидать от неё? Куда, к кому, зачем она кинется завтра, послезавтра? А через год, через два что ей взбредёт на ум?

Какая-то яркая и яростная, но сумбурная и перепутанная мысль змеёй-молнией вспыхнула в голове Льва и, причудилось ему, ослепила его.


39


Он рывком встал с дивана – фотоаппарат судорожно завибрировал и с треском упал на пол. Кажется, разбился, наконец-то.

– Что с тобой, Лёвушка?

– Веди, куда хотела.

– Ты трясёшься. Замёрз, что ли?

– Отогреюсь… в толпе.

В зале ко Льву тотчас, возможно, что поджидали, подошли, но сдержанно, с притворной неторопливостью, разные важные компаньоны. Он им нужен, он им до чрезвычайности желанен, и они налипали к нему со всех сторон, словно он был мёдом. Этим мёдом были его деньги и непринуждённое, лёгкое, фартовое умение добывать ещё больше денег. Но он понимает, что ему, несомненно, искренно, душевно рады. Отовсюду протягивали руки, его обнимали, похлопывали, подавали вино, искательно чокались первыми и с многословной дружелюбностью поздравляли. Можно было подумать, что он именинник и торжество устроено исключительно в его честь.

Лев знает, что надо улыбаться, и он механически растягивает непослушливые губы, однако воспаляющимися глазами рыскает по залу, как зверь, вышедший на охоту. Не видно чертовки! Елена рядом с ним вся рассыпается утончённой вежливостью, восторженными улыбками, тоненькими возгласами. Она со Львом, с этим чистокровным, богатым, крепким мужчиной, следовательно, она – настоящая светская львица, леди, дама, вообще нечто высшее, успешное, обласканное судьбой. Так она думала о себе, так ей страстно хотелось, чтобы было в действительности. Но она догадывалась, хотя ещё не до конца верила, что действительность никогда и ни для кого не бывает такой, какой человек представляет её. Елена изящно, но с предусмотрительной цепкостью держалась за локоть Льва, однако он, казалось, не совсем замечал её, не понимал хорошенько, зачем она рядом с ним. Он искал глазами, но не находил Марию, – вот что важно, вот что ужасно и уже даже невыносимо.

Густо и нагромождённо благоухала шарами и мишурой пушистая, породистая ёлка, пышно блистали сытно, как окорока и колбасы, свисавшие с потолка гирлянды, с суетливой угодливостью вертелись зеркальные шары на стойках, выстреливая сотнями острых лучей под такт оглушительной музыки, сновали однотипные услужливые официанты, с выражением презрительной значительности ёрзал возле своей аппаратуры лысый, по-модному предельно тщательно обритый, но младенчески юный, розовенький ди-джей, лениво поверчивая губами спичку, как делал, зачем-то вспомнилось Льву, Сталлоне в каком-то фильме. Кругом бездна закусок, питья, запахов, блеска, нарядных весёлых людей, свечей, – чего только не было, чтобы почувствовать себя счастливым, значимым, удовлетворённым. Однако всё знакомо и всё скушно Льву. Он не видит Марии, а потому совершенно не понимает, что надо веселиться, что надо праздновать, как люди, вовсю пользуясь благами. Ни одной ясной мысли, ни одного охлаждающего чувства. В голове путаница, дым. Куда его снова втягивают коловращения судьбы?

Оскаливаясь улыбкой, Лев попытался сбежать от компаньонов: он обязан найти Марию. Что с ней, где она? Но эти скучные ловкие липкие люди напирают отовсюду – не оторваться, не обхитрить. Кто тянет в сауну, потным шепотком обещая развлечения. Кто, с нервной усмешечкой, с мелкой вибрацией голоса, сманивает за игорный стол в отдельный кабинет, надеясь сорвать с богатенького лоха солидный куш. Кто простовато предлагает выпить и закусить и в развязности властно кричит официанту. Кто вздумал лезть с анекдотом, очевидно набиваясь в друзья. Кто подошёл познакомиться, с пытливостью и оценкой заглядывая в глаза, но и важничая, всячески выказывая свою независимость и значимость. И столько наплёскивается слов, лишних, бесполезных для Льва слов, столько чужих и чуждых глаз смотрит на него, столько нагромождено противной ему людской суетливости!

Наконец, он перестал им улыбаться. Стоял, молчал, с ленцой покачиваясь на носочках и глубоко засунув руки в карманы брюк. Стал сух и каменист до сдавленного в горсти пренебрежения. Он знает за собой, что не сможет себе позволить быть вульгарным и грубым, но он может позволить себе молчать, просто молчать. Он – над толпой. Он догадывается и опасается, что эти или какие-нибудь другие люди могут заболтать, затереть, загадить его душу. А ему во что бы то ни стало нужно, чтобы в его жизни всё же состоялась истинная высота – высота духа, высота чувств, высота помыслов, высота поступков. Высота всей его последующей жизни, насколько будет ему отмерено.

Подпорхнувшие дамы, особы местного почти бомонда, жёны и подруги компаньонов Льва, потянули Елену в зал боулинга, где покорно сыплются кегли, бархатисто шуршат катящиеся шары, следом – восторженность возгласов. Елена ещё не освоила этой забавы, играла раза два, – не понравилось, не поняла суть шика. Но катать по дорожке шар, сбивая им кегли, модно, модно до ужаса, до писка, к тому же Елене страстно хочется быть в кругу избранных, и бесспорно, что они признают её своей, если тянут за собой. Она горда, она благодарна, она, наконец, счастлива; может, не совсем, но почти, почти счастлива. Приласкиваясь к Льву, она уговаривала и его с собой, и при этом надзирала неусыпно, как поглядывают на её льва, на её ласкового зверя, наверняка завидуя, ожидающие её дамы. Он, задумчивый, напряжённый, сумрачный, сказал «Нет», чуть разжав губы, и – отошёл в сторону. Отошёл и от неё, и от компаньонов. Отошёл решительно, возможно, дерзко выражая: хватит, надоели, пустые вы люди! Побрёл по залу, всматриваясь в толпу: где же Мария? Что с ней? И Елена, и компаньоны насторожились. Однако Елена тут же широко и приятно улыбнулась всем и ей ответили тоже приятными, но несколько скованными в снисходительности улыбками. Она жизнерадостным шагом направилась с дамами, держа бокал с шампанским на кокетливом отлёте руки.

Ресторан гремел музыкой. В полумгле – столпотворение, перемешанность людей, красок, огней, закусок, столов, стульев. Ничего не разобрать, окружающее видится Льву едино-однообразным, несуразным, бессмысленным. Даже ёлка неинтересна ему, и маскарадные костюмы не привлекают, и заглядывающие в его глаза женщины равнозначны для него. Бритвы-лучи с нарастающим весёлым изуверством полосовали по живой мотавшейся массе. Льву представляется, что сверкают молнии, что грохочет гром, что трещит земля. Чему-нибудь да быть! Озирается. Вертится. Рыскает глазами. Марии не видно. Чувство страха и отчаяния становятся уже невыносимыми, удушающими, до того, что в груди подчас стремительно съёживалось и немело. Да где же, где же Мария?! Что с ней?!

Он метался по залам, по закуткам, по коридорам и переходам, заглядывал в окна, выбегал раздетым на мороз. Нет Марии! Его ослепляют, обжигая глаза, бьющие повсеместно вспышки. Он злится, злится до лютости, и злость минутами захлёстывает рассудок. Если бы рядом был один из этих выстреливающих шаров, возможно, расшиб бы его кулаком.

Наконец – кто там, кто там? Она! Нашёл!

Лев обессиленно привалился к стене и ненасытно смотрел на Марию. Она веселилась, танцевала. Кто ещё из здесь собравшихся может быть настолько грациозно тонок, но и одновременно до смешного неуклюж в своей естественной недоразвитости? Кто ещё из здесь собравшихся может быть, танцуя, простодушен, но и одновременно лукаво вёрток, изобретателен? Только она – необыкновенная, многообразная, непостижимая Мария!