«Моих родных детей я, наверное, замучил бы».

Он не следил за Марией, однако принюхивался к ней, после того как замечал её во дворе в компании курящих подружек и парней. Кажется, сама ещё не курит! Подружки в откровенных нарядах, с голыми, теперь почему-то модными, животами, с какими-то дурацкими блёстками в пупах, с татушками где надо и не надо, и Мария – туда же. Лев, поглядывая на неё, морщился, угрюмился, но покамест помалкивал. Они её друзья, они её одноклассники, не будет вести себя как все – засмеют, отвергнут, запишут в лохини. Что он в силах сделать? Помалкивать, чего-то ждать? По-видимому. Она не любит читать серьёзной, в особенности преподаваемой в школе литературы, но может часами листать модные глянцевые журналы. Он иногда подходил к ней, легонько вытягивал из её руки журнал и – читал ей что-нибудь вслух из высокой литературы. Лев надеялся, что Мария потянется к тому, что он любил в юности и любит поныне. Если она задерживалась со школьной дискотеки, с вечеринки – он ехал разыскивать её, и нередко обнаруживал где-нибудь на лавочке с этими развязными подружками и с парнями, хохочущими, сквернословящими, курящими. Он – повелительно из машины:

– Мария.

– Я скоро.

– Мария!

– Ну, чего?

Она плюхалась на кресло в салоне и всю дорогу надуто молчала. И ещё несколько дней не разговаривала с ним, сердито сторожила глазами. А он думал, покусывая губы, что вчера-сегодня снова спас её, однако что будет потом, когда она повзрослеет, станет студенткой и заявит о своих правах на вольную жизнь – чего хочу, то и ворочу? Пропадёт? Изгадится душой? Люди и обстоятельства затянут её в трясину пошлой, дурной, неправильной жизни? И он может не успеть спасти и направить!

Лев и раз, и два, и три сказал Елене, что Мария водится непонятно с кем. Он не говорил со всякой дрянью, но именно так думал и своё пренебрежение с упрямством доносил красками голосами. Она снисходительно слушала, отвечала уклончиво, посмеивалась.

– Лёвушка, не летай ты в облаках, – как-то ответила она, приласкиваясь к нему, пытаясь усесться на его колени, но он, казалось, непредумышленно, выставил перед ней локоть.

Однако она, несмотря ни на что, поднырнула на колени, потрепала его за ухо:

– Пусть Машка учится жить. Кому в наши времена нужны простофили и лохини?

Слово жить она всегда произносила по-особенному: приподнято, бодро, почти что лозунгом, но одновременно с таинственным шелестящим пришёптыванием.

Лев не вступил в спор. Резко распрямил колени – Елена, охнув, повалилась на бок, замахала руками, но успела ухватиться за его шею. С угодливой беспечностью закатилась смехом. У неё теперь было превосходное твёрдое правило: ругаться – себе в убыток.

Однажды Лев сказал Марии:

– Ты, Мария, не будешь такой, как все. Я не позволю.

Он по-особенному произнёс оба «не»: можно было подумать, подопнул их повыше, будто бы что-то тяжёлое, чтобы виднее было или чтобы сразу в цель влетело.

Мария не поняла, о чём он, зачем, почему. С улыбкой растерянности переспросила, зачем-то наморщила нос. Лев твёрдо и сухо повторил слово в слово.

Она робковато подняла на него свои такие текучие, переменчивые глаза-радуги, а он смотрел на неё прямо, строго, львом, царём зверей, – называла она про себя этот его взгляд. Взгляд не только тяжёлый, тяжкий, но и до предела нагущенный какими-то незнакомыми ей чувствами и переживаниями. Он догадывался: она любила смотреть в его глаза, они удерживали её. Быть может, ей уже нравилось, что мужчина сильнее её, и что она – женщина, а значит, слаба. Если же слаба – может рассчитывать на какое-то снисхождение, на какие-то поблажки. Но сейчас нечто другое в его глазах – из них ударяет беспощадно, до рези, и ей показалось – лучами. Лучами какого-то неведомого ей источника света. Она, хотя тянуло, не смогла пошутить, подурачиться, повести себя фривольно по обыкновению своему, по привычке, даже легковесно думать невозможно ей было. Первой не выдержала – отвела взгляд, потупилась.

Однако, когда Лев оставил её одну, она усмехнулась, возможно, самой себе сказав: посмотрим, кто кого.

Он не видел её усмешки, но знал, что юность склонна быть безрассудной, самоуверенной, беспечной, порой ненормальной. А в современном мире жизнь в особенности шаткая, тряская, поворотливая, – чуть заморгаешься и – занесёт, затянет, погубит. Миллиарды людей нетерпеливо и упрямо упраздняют вековые правила и запреты, а потому жизнь полна всевозможных соблазнов, сомнительных побуждений, – и как же жить неоперённому и природно ненасытному до впечатлений созданию, чтобы не умереть душой раньше своей физической смерти, чтобы остаться нравственно и духовно непорочным, чтобы успеть стать человеком? Что ждёт Марию? Какие ещё напасти поджидают её? Как ему, Льву, помочь ей, если с годами она, уже загребающая по морям по волнам вольной жизни, всё реже будет находиться на его глазах?

Однако Лев знал за собой: он тоже молод, по крайней мере ещё не стар, далеко не стар, к тому же он нетерпелив и деятелен, а потому, слышал-чуял он в себе, чему-нибудь да случиться, рано или поздно.


38


Однажды Лев и мать с дочерью Родимцевы провели новогоднюю ночь в гостевом элитном особняке с ресторанным залом на берегу Ангары, там, где она тихо, но широко выходит из Байкала и начинает своё одинокое, но свободное продвижение в другие земли, к другим небесам. Тогда и наметился разворот в судьбе Льва. Видимо, когда-нибудь должно было произойти что-то если не переломное, то решительное: уже скопились и сжались тайные и явные энергии. Так почему бы не проистечь им в новогоднюю ночь, когда безумствует волшебство, когда люди склонны играть всем, что попадётся им под руку, даже своей и чужой судьбой? Посреди зимы грянуло громом и молнией.

Тот вечер, однако, начинался безмятежно, ничего не предвещая странного, необычного, кроме, конечно, наступления Нового года.

Сам праздник ожидался Львом в одноцветных ровных чувствах: что ж, наступит, так наступит другой, очередной год. Разумеется, предстоит веселье до утра, а потом ещё и ещё плескаться празднеству чувств; конечно, что-нибудь новое, свежее будет вливаться в твою жизнь. Но чего он, Лев, ещё не знал о праздниках, даже таких прекрасных и единственных, как новый Новый год? И что ещё такого особенного можно будет узнать о жизни, даже в самом что ни на есть свежеиспечённом году?

За несколько часов до боя курантов, Льва, когда он правил своим американским домоподобным джипом, следуя к истоку Ангары, внезапно охватило томление, стала давить нервность, множилось недоверие: всё же что этот Новый год принесёт? Неужели по-прежнему господствовать в жизни Льва той же смутности и неясности пути, той же свинцовости и тусклости чувств? Или всё-таки раскроются, распахнутся, наконец, перед ним долгожданные дали жизни и судьбы? Те желанные дали жизни и судьбы, которые, возможно, позволят ему сказать самому себе: а что, я, кажется, вполне счастливый человек.

Но и другая мысль приласкивалась: не уютнее ли жить-быть по-старому, так, как оно ведётся у тебя издавна?

Лев правил джипом без свойственного ему задора, на вялых, перебойно малых скоростях, угрюмился, покусывал губу. Рядом с ним сидела тихая, маленькая, сжавшаяся, в белой шубке, в красной вязаной шапочке Мария и пристально, с детской увлечённостью всматривалась в заваленную снегом гористую тайгу, провожала взглядом необычные деревья, горы, строения. Лев приметил её вспыхивающие волнительным румянцем щёки, выбивающийся из-под шапочки тоненький стреловидный локон, – наконец, улыбнулся Марии, даже подпихнул её в плечо. И она ему улыбнулась и подпихнула его в плечо.

«И чего ты, царь зверей, беспрестанно хнычешь? Не порть людям праздник своей кислой протокольной рожей!»

– Красная шапочка, волка не боишься?

Мария в своей привычной насмешливости бойким голосом отозвалась задиристо:

– Волков бояться – в лес не ходить.

– А надо ли ходить в лес?

Мария вмиг преобразилась – по-старушечьи, беззубо шамкая, молвила:

– Надо, не надо, мил человек, а приходится: грибочков да ягодок охота пожевать. Зимы у нас длинные, делать сутки напролёт неча – будем уплетать за обе щеки да языками чесать. Заходите в гости.

– Поглодать кости? Спасибо, загляну. Если львов не боитесь.

– Бойся, не бойся, мил человек, а всё одно – эх! – когда-нибудь да помирать.

– Мрачно, да мудро.

Льву чудится – посветлело окрест, хотя уже потёмочно, в груди какая-то струнка тоненько, кузнечиком зазвенела. Однако за спиной услышал Елену, о которой отчего-то совсем забыл, – она, явно в предвкушении славного празднования, стала намурлыкивать модный мотивчик. Струнка сорвалась, свет поблекнул, – неприютно стало Льву, снова он ужался. Елена облачена в тяжёлую, до пят соболью шубу, напомаженная, надушенная, навитая, и ей жарко, ей неловко сидеть во всём этом облачении. Попросила, чтобы Лев включил охладитель воздуха, однако он не отозвался, зачем-то утянул голову в плечи и впервые за этот рейс мощно налёг на газ на высокой передаче. Его жилище на колёсах мощно и грубо протряхнуло по наледям, опасно накренило попеременно на обе стороны. Елена, как подскользнувшаяся, замахала, забила руками, с неё отпрыгнула длиннохвостая лисья шапка.

Мария прыснула в ладошку. Лев тоже чуть было не засмеялся, поспешил перед самим собой притвориться сердитым: «Над бедной женщиной издеваешься? А ещё царём прозываешься, хотя и звериным!»

Просторный, ярко освещённый двор заведения был заставлен не менее пышными и не менее амбициозными, чем у Льва, автомобилями: несомненно, собралась деловая элита, всевозможные сливки. Лев, однако, был холоден к подобным встречам, к «великосветскому» общению. Нынешний Новый год он намеревался отметить, и впредь так поступать, в чинновидовском доме, чтобы было всюду, и, главное, в душе, тихо, степенно, ясно, светло. И – тепло; чтобы и ты грел, и тебя грели в человечьем единении и уюте. Однако Елена, кажется, год от году молодея, временами воспламенялась всевозможными желаниями и проектами, была неугомонна, изобретательна, – и затягивала Льва в разношёрстные компании, в чужие дома, к «нужным», но посторонним людям. Он видел – она не могла насытиться ни знакомствами, ни встречами, ни нарядами, ни теми бесконечными удовольствиями и соблазнами, которые отовсюду предлагаются, сыплются мишурой, забивают зрение и ум, назойливо путаются под ногами. Чтобы нынешний Новый год «проскучать» хотя и в великолепном загородном доме Льва, но дома, – она и слышать не пожелала. «Ей хочется жить, – понимал печальный Лев. – Что ж, пусть будет вся эта тщеславная бестолковщина для Марии уроком: смотри и знай, как не надо жить».