– Ты не возражаешь? Я рад этому, Angrezi, ничто не может убедить меня позволить тебе остаться. Особенно теперь, когда опасность так близка, даже в Виндхэвене, где я надеялся хотя бы на относительное спокойствие. И когда ты с каждой секундой все больше оплетаешь меня своими чарами.

Он был уже совсем рядом, его лицо покрывали глубокие тени. Баррет подняла глаза на пульсирующую жилку, бьющуюся на виске, над белесым зигзагом шрама, пересекающего лицо от брови до подбородка.

– Ты слышишь? Завтра ты уедешь. С первыми лучами солнца.

Медленно и грациозно Баррет поднялась со стула, уронив при этом шаль, соскользнувшую с плеч. Свет лампы немедленно проник сквозь полупрозрачную ткань ночной рубашки, обрисовав в мельчайших подробностях ее прекрасное тело. Пэйджен почти перестал дышать.

– Не пытайся отговорить меня, сокол. Я предупреждаю, у тебя ничего не получится.

Ее тонкие пальцы осторожно прошлись по бледному шраму, пересекающему его глаз. В следующее мгновение, поднявшись на цыпочки, она повторила этот путь своими губами, остановившись на секунду, чтобы поцеловать поцарапанную кожу под глазом. Дыхание Пэйджена с шумом вырвалось из легких.

– О Господи...

Она обхватила широкие плечи, ощутив твердые как гранит мускулы, напряженно перекатывающиеся под покрытой сажей рубашкой. Его глаза были наполовину закрыты, на лице отражалось усилие воли, граничащее с болью.

Так это случится завтра. Остается только одна ночь...

Слова были еле слышными, почти осязаемыми в раскаленных волнах страсти, окружающих двух неподвижных людей.

Возможно, она произнесла эти слова, возможно, он. Скорее всего они оба. Баррет подняла руку и осторожно прикоснулась к его нижней губе, прослеживая ее чувственный изгиб. Пэйджен вздрогнул.

– Остановись, Angrezi.

Она не подчинилась. Вместо этого она придвинулась ближе. Пэйджен сжал зубы и запрокинул голову, как от непереносимой боли. Или от невыразимого наслаждения.

– Нет, – вырвалось у него.

Баррет не отвечала, она стала слишком мудрой, чтобы доверять словам, когда прикосновения могли убеждать так настойчиво, так красноречиво. Она медленно придвинулась ближе, наслаждаясь ощущением его напряженного тела, улавливая солоноватый запах его горячей кожи. Да, это было ее. Это было настоящее и реальное. Никакие подлые уловки Ракели не смогли бы испортить этого ощущения. Все вокруг исчезло, как будто в мире ничего не существовало, кроме этой комнаты, кроме оглушительного стука ее сердца.

И Баррет не могла подумать об отъезде, пока она не испытает это таинственное наслаждение в последний раз. Она чувствовала его разгорающийся жар и упивалась безошибочной уверенностью, что он теряет способность сопротивляться. Забыв обо всех условностях и застенчивости, забыв обо всем, кроме дикого желания полностью узнать его, насколько можно узнать другого человека, Баррет прижималась своим мягким телом к его напряженному торсу.

Она слегка покачнулась, вплотную приникнув к его телу, причиняя мучительную боль мужчине, который все еще сопротивлялся. Она чувствовала, что он вздрогнул, что его сердце забилось, что его неудержимая сила огнем прожигает ее тонкую ночную рубашку. И тогда она наклонила голову, коснулась горячим влажным кончиком языка затененного углубления между его ключицами, потом захватила зубами кожу и неожиданно прикусила ее.

Резкий стон вырвался из горла Пэйджена. Неуловимым движением он схватил ее руки, сжав пальцы так сильно, что ощутил каждую косточку и сухожилие на запястьях. Он отвел глаза.

– Проклятая колдунья, – сказал он резко, перехватывая ее запястья в одну руку и отталкивая ее другой. – Всегда одно и то же, с тех пор когда я впервые увидел тебя. Похоже, я ни на секунду не смог тебя обмануть?

Баррет была слишком поглощена своим собственным голодом, чтобы улыбнуться, почувствовать торжество при его признании. Она только прижалась ближе, сгорая от желания.

– Пожалуйста, Пэйджен. – Ее слова прозвучали робкой, неуверенной просьбой.

– Теперь не надо просить. Я уже не смогу остановиться.

Упругий и горячий язык Пэйджена прикоснулся к ее уху, заставив Баррет по-кошачьи выгнуть спину.

– Твое тело шепчет мне, Angrezi, о жарких снах и таинственных уголках. О, Шива, мы достигнем самых вершин рая.

Она почувствовала прикосновение прохладной гладкой поверхности к бедрам – стол из розового дерева, поняла Баррет. Дрожа от опаляющей страсти, она поняла, что Пэйджен даже не собирался дойти до кровати. Он стягивал тонкий шелк с ее плеч, пока рубашка пышными фалдами не упала вокруг талии. Потемневшие и полубезумные от страсти глаза пожирали ее пышную обнаженную красоту, ослепительно блиставшую в золотистом свете лампы.

– Проклятие, Angrezi. – Пэйджен захватил вздувшиеся и порозовевшие соски сильными шершавыми пальцами, тянул и поглаживал их, пока она не застонала. – Я никогда не испытывал ничего подобного. Возможно, ты тоже...

И тогда он уронил голову ей на грудь. Каждый уголок, которого он коснулся, разгорался буйной жаждой жизни. Он трогал ее языком и гладил, шепча странные незнакомые слова в таинственной мольбе.

У Баррет не было и мысли остановить его, все было забыто, кроме неописуемой радости, которую он доставлял ей. Она сжала его плечо и принялась нетерпеливо расстегивать рубашку. Затаив дыхание, она стянула влажное полотно с напряженных плеч. Пэйджен застонал.

– Это безумие, самое страшное безумие, но я овладею тобой, Angrezi. И на этот раз я возьму не только твое тело, но и душу!

Сгорая от страсти, Баррет прижала губы к его груди. От его кожи пахло чаем, дымом и эвкалиптом, это был солоноватый и загадочный запах мужчины. Его кожа напоминала теплый бархат, покрывающий горячую сталь. Баррет казалось, что она сходит с ума, но это ничуть не тревожило ее. Она ухватила зубами упругий завиток и резко дернула. Пэйджен напрягся, пробормотал что-то на хинди, развел в стороны ее бедра и прижался к ее лону своими напряженными мускулами. Он был огромен и горяч и сгорал от вожделения. Баррет почувствовала страх, но только на секунду, так как огонь желания сжигал все. Мучительно медленно она истязала его саднящую кожу, подчиняясь таинственной мудрости, которая не имела ничего общего ни с памятью, ни с какими-либо знаниями. Внезапно она вобрала в себя мудрость всех женщин, когда-либо живших на свете, всех женщин, когда-либо любивших мужчин.

– Ей-богу, я буду любить тебя всю, Angrezi. Я буду наслаждаться каждым бездыханным стоном, каждым неистовым содроганием. Когда я войду в твое тело, ты почувствуешь меня каждой клеточкой тела. Я проникну так глубоко, что ты никогда не сможешь забыть меня.

Одним движением он сорвал с нее одежду и отбросил ее, и теперь между ними не было ничего, кроме влажного душистого воздуха. Она извивалась и царапалась, подобно дикой кошке, и Пэйджена восхищала ее неуемная страсть. Позже, он знал, он будет сожалеть об этом безумии, но теперь был не в силах остановиться, отказаться от такой редкой красоты, не изведав ее.

Он освободил свою мужественность, даже не остановившись, чтобы стянуть бриджи. Ослепляющее желание было настолько сильным, настолько жестоким, что он не мог думать, он едва мог дышать.

Они были так близко к смерти. Он мог потерять ее навсегда.

Пэйджен с грохотом сбросил со стола хрустальные флаконы и оправленные в серебро щетки, а потом опрокинул ее на спину. Затаив дыхание, он ощутил ее жар и понял, что она готова принять его. Ее тело было гладким и шелковистым, горящим от страсти. Пэйджен был настолько близок к небесам, насколько грешнику вроде него было позволено добраться.

– Пора, Циннамон? Скажи мне.

– Пора, моя любовь. Боже... не заставляй меня ждать.

Он вздрогнул от этой просьбы, пораженный ею даже больше, чем откровенными ласками. Возможно, это была любовь, наконец расцветшая на обломках его жизни.

– Сможет ли Господь простить мне, что я не могу остановиться? Я должен владеть тобой, Angrezi. По крайней мере сейчас, если не могу владеть тобой всегда.

Тогда он устремился в ее тело, его твердое пульсирующее копье проникло в бархатное тепло, и Пэйджен застонал, когда почувствовал, что ее тело с радостью отзывается на его вторжение. Сгорая от желания и ожидания чуда, Баррет запрокинула голову, загипнотизированная таинственной властью его обладания.

Пэйджен овладевал ее телом с яростью и восторгом, таким неудержимым, что он граничил с мучением, не сдерживая своих эмоций, чувствуя, что его душа проникает в нее.

Или, возможно, это была ее душа, проникающая в его тело. Он без остановки твердил ее имя, и в его голосе звучали одновременно обещание и просьба. Пэйджен осыпал ее словами любви на всех языках, которые когда-либо знал. Он торжествующе вскрикнул, как только она напряглась под его тяжестью, и ее ногти впились в его плечи.

– Пэйджен, о Боже, я... о-о-о!

Она задрожала, чувствуя, что ее тело начали сотрясать судороги наивысшего наслаждения их близостью, слиянием мягкости женщины и напряженной стали мужчины.

Свет струился вокруг них, не только видимый, но и осязаемый, и горячие серебряные волны, древние, как само время, казалось, поднимают ее, проникая в каждый нерв, в каждую капельку крови, с каждым колебанием приближая ее к вершинам рая. Пэйджен прижимал ее к себе, наслаждаясь каждой мягкой волной дрожи, каждым приглушенным прерывистым всхлипыванием, оставаясь все еще твердым как камень внутри ее тела.

И когда ее дрожь прекратилась и ее темно-голубые глаза открылись, ослепленные от вожделения и еще чего-то, что Пэйджен наконец осмелился признать любовью, он начал снова погружаться в ее лоно, то продвигаясь глубже, то отступая, лаская и дразня бархатные лепестки ее женственности. Она неистово сжала его, вздрогнув от сознания, что восторженное наслаждение снова охватывает ее. И каждый раз, когда он останавливался и отступал, словно не решаясь погрузиться в нее до конца, он обрекал ее на немыслимые мучения, которые в то же время были бесконечным и немыслимым счастьем.