Во время правления предыдущего Папы два великих художника, люди противоположных темпераментов, очень быстро превратились в соперников. Втайне Рафаэль, который был почти на двадцать восемь лет моложе, сожалел о том, что события приняли такой оборот. Буонарроти был настоящим гением. Впервые увидев изваянную в камне «Пиету», Рафаэль расплакался, как и все остальные. Ему казалось, что земля еще не видела такого искусного творения рук человеческих. Они даже работали почти бок о бок, разделенные только коридором: Рафаэль расписывал папские станцы, а Микеланджело – потолок Сикстинской капеллы. Однако вскоре доброжелатели, которым не терпелось разжечь вражду между двумя великим художниками, стали распускать слухи о том, что Рафаэль копирует стиль и краски Микеланджело, и отношения между мастерами были безвозвратно испорчены.

Микеланджело, замкнутый и горячий, порицал не только увлечение Рафаэля женщинами, но и легкость, с которой молодой соперник обретал покровительство богатых и могущественных особ. Когда год назад к власти пришел Лев X, Папа из семейства Медичи, Рафаэлю первому стали предлагать самые лучшие и выгодные заказы. Микеланджело, который был связан тесной дружбой с предыдущим понтификом, не доставалось ничего достойного внимания. Восемь месяцев назад он покинул Рим. Теперь же, когда Рафаэль, заваленный заказами, не справлялся со всеми ими и срывал сроки, пришло время вернуться.

Рафаэль ждал, сидя в одиночестве на холодной каменной скамье, за порогом станцы, убранство которой задумал сам и которую все еще расписывали его ученики. Он устремил взгляд в дальний конец сводчатого коридора, стены которого украшали фрески с изящно выписанными библейскими сценами. Когда высокая дубовая дверь наконец открылась, Рафаэль почувствовал, что краснеет. Микеланджело, в белых облегающих штанах, черном бархатном камзоле, накидке и мягкой шапочке, сначала прошел мимо него, потом остановился.

Рафаэль заметил, как постарел великий Буонарроти. Теперь в волосах Микеланджело проглядывала седина, яркие карие глаза потухли и глубоко ввалились, лицо осунулось. Маленький искривленный нос, который несколько лет назад был сломан, лишь подчеркивал неприглядность облика. Рафаэль встал, и соперники обменялись холодными приветствиями. Какими бы ни были сейчас отношения этих двух людей, их многое связывало.

– Мне следовало догадаться, что я встречу вас здесь, синьор Санти.

– То же самое я должен сказать и о вас, синьор Буонарроти.

Микеланджело осторожно усмехнулся в ответ на эти слова. Его уставшие глаза смотрели внимательно и настороженно.

– Ты всегда был самым шустрым, да, Рафаэлло мио? Жизнь и работа для тебя сплошная игра.

– Жизнь, пожалуй, но ты, как никто другой, должен знать, сколь серьезно я отношусь к своим заказам.

– Этим мы так отличаемся друг от друга, Рафаэль. Мною движет любовь к работе, а тобой – любовь к заказам.

– Нет, не только этим, – сердито парировал Рафаэль. – Я, например, никогда бы не покинул Рим только лишь из-за смены власти. Этот поступок явно подсказан не любовью к работе!

Микеланджело опустил глаза.

– Ну что ж, Рафаэль, я лишь могу сказать, что мы с тобой совершенно разные люди. Это очевидно.

Глядя на стоящего перед ним постаревшего художника, чуть ссутулившегося, с длинными руками, которые стали еще более жилистыми и рельефными из-за проступивших вен, Рафаэль почувствовал неожиданный прилив жалости. Этот человек обладал великим даром от Бога, какой достался и ему самому. И немного найдется таких, кто говорит на одном языке с ними, разделяет их страсть и разочарования творчества. Как же случилось, что они стали непримиримыми соперниками?

– Ты останешься в Риме? – услышал Рафаэль собственный вопрос.

– Я прибыл в этот город исключительно ради того, чтобы лично просить Его Святейшество о выделении денег для надгробного памятника Папы Юлия.

– Ты все еще не отказался от своих намерений? – удивился Рафаэль. Какими бы тесными ни были отношения Микеланджело с почившим понтификом, донимать черствого преемника покойного предложениями обессмертить имя Юлия II, по меньшей мере, неразумно.

– Нет, и эта миссия останется главной целью моей жизни, – убежденно заявил Микеланджело. – Пока я не воздвигну памятник Папе, подобного которому нет и никогда не было.

Рафаэль пожал плечами в тиши огромной пустой залы, где их окружали только неподвижные фигуры стражников. Он не поверил. Вернее, не совсем поверил. Уже давно ходили слухи, что терпение понтифика иссякло и он затеял поиски молодых талантливых художников для выполнения собственного великого замысла, чтобы оставить в веках заметный след, свое наследие.

– Тогда желаю тебе удачи, – произнес Рафаэль и низко опустил голову.

– А я – тебе, Рафаэлло мио. Если ты перестанешь быть своим злейшим врагом, то по праву займешь почетное место в истории. Ты сам всегда мешал исполнению собственных замыслов.

– Да, и не только своих, судя по всему.

– Согласен. Если у меня появится хоть малейшая возможность превзойти тебя в глазах Его Святейшества и вернуть себе львиную долю папских заказов, то я сделаю это не задумываясь, так что берегись!

Микеланджело намекал, что прибегнет к помощи своего беспринципного подопечного, Себастьяно Лучиани. При звуках этого имени у Рафаэля шевелились волосы на загривке. Себастьяно, молодой художник, завидовал Рафаэлю почти с той же страстью, что и его учитель. Он был, определенно, не обделен талантом, но неуемные амбиции мешали ему стать настоящим мастером.

Их как-то пытались стравить друг с другом на огромной вилле состоятельного банкира, близкого друга понтифика и одного из крупнейших жертвователей в казну Ватикана, Агостино Киджи. Когда Рафаэль получил заказ украсить гостиную, выходящую окнами на Тибр, фреской с изображением морской нимфы Галатеи, именно Себастьяно Лучиани поручили роспись соседней стены. Как только работа была выполнена, Киджи отказался т услуг Себастьяно и доверил Рафаэлю росписи всего дворца и двух семейных часовен, положив начало открытой войне между живописцами.

– Спасибо за предупреждение, – сказал Рафаэль.

Соперники кивнули друг другу, как будто вели самую обычную светскую беседу, и Микеланджело удалился. Только на этот раз у Рафаэля появилось плохое предчувствие. Возможно, критики его не далеки от истины, думал он, направляясь в покои Папы. И может статься, что ему, как и предсказывал Микеланджело, некого будет винить, кроме себя, за крушение своей карьеры.

– Ваше Святейшество. – Рафаэль преклонил колени и поцеловал кольцо на пухлом пальце Папы из рода Медичи, который восседал на помосте, убранном тяжелой красной тканью, – сутана из белой парчи, белая шапочка пилеолус на лысеющей голове сдвинута к затылку, на плечи накинута алая бархатная пелерина, отороченная мехом горностая. Понтифика окружали кардиналы в мантиях, епископы, секретари и эмиссары. Его Святейшество собирал их вокруг себя в интересах безопасности и в качестве советников. Комнату наполняли звуки лютни, струны которой перебирал юноша в рясе, сидящий недалеко от понтифика. Позади лютниста стоял другой юнец с серебряным подносом, заполненным марципанами, пирожными с кедровыми орешками и сахарной пудрой, восточными засахаренными фруктами и другими деликатесами, украшенными пышными облачками взбитых сливок.

Они находились во второй ватиканской станце, украшение которой было поручено Рафаэлю. Работы начались при папе Юлии II, который превратил эту великолепную залу с высокими потолками в частную приемную, где встречал высоких сановников. Грандиозность заказа и спешка с его выполнением наводили на мысль, что Божьими наместниками руководила не одна любовь к искусству. Поскольку этим слугам Церкви не дозволялось иметь детей, во всяком случае законных наследников, которых они могли публично признать, живописные шедевры, выполненные по их повелению, должны были даровать понтификам желанное бессмертие. Это было единственное наследие, которое они могли после себя оставить, и они делали все, что от них зависело, не скупясь и не брезгуя любыми средствами, чтобы исполнить задуманное.

Стены станцы должны были украсить пока не завершенные фрески – тонкое, живое и яркое воспроизведение сцен из истории Церкви. Рафаэль и его помощники уже написали «Изгнание сирийского полководца Элиодора из Иерусалимского храма» и «Мессу в Больсене» и сейчас работали над «Освобождением Рима от нашествия Атиллы и гуннов через заступничество апостолов Петра и Павла», в котором намеревались увековечить образ самого Льва X. Войдя в залу, Рафаэль сразу отметил, что подмостки и занавеси, закрывавшие незаконченную часть настенной росписи, намеренно убраны.

– Ваше Святейшество, умоляю простить мне сегодняшнее опоздание. Я наконец-то нашел идеальную натурщицу для образа Мадонны, предназначенного церкви Сан-Систо.

Папа поднял руку в перстнях и неопределенно взмахнул ею в воздухе. Это известие оставило его равнодушным. Мадонна была заказом его предшественника, Юлия II, а у Льва X имелись свои собственные замыслы, которые занимали его куда больше.

Тяжело дыша, понтифик провел рукой по округлому боку под парчой и взглянул на одну из потолочных росписей, изображавшую явление Бога Моисею. Лицо у Льва X было полное, одутловатое, сочные губы напоминали розовый бутон, воткнутый в складки над подбородком. Однако прозрачно-голубые глаза источали доброту, которая быстро возбудила симпатию и преданность в Рафаэле. Спустя минуту Папа снова откинулся на спинку трона, отделанного золотом, драгоценными камнями и алым шелком.

– Скажи-ка мне, Рафаэлло, – Папа погладил подбородок и протянул руку к поблескивающему серебряному подносу рядом с ним, – что ты думаешь о наших весьма непростых отношениях с Францией, особенно осложнившихся теперь, когда молодой и тщеславный Франциск метит в короли? Ты же должен понимать, что уже сейчас, не дожидаясь смерти старого короля, этот юнец пытается заключить союз с Испанией против Генриха Английского. Он наверняка предложит нам присоединиться к этому альянсу.