Зашло солнце, и холодный зимний дождь наполнил воздух промозглой сыростью. Елена подбросила еще одно полено в большой камин, обогревавший хозяйскую спальню. Рафаэль и Маргарита ужинали на первом этаже. Ожившие языки пламени осветили Джулио, который вошел в комнату и закрыл за собой дверь. Он подошел к очагу и присел на маленький стульчик рядом с ней.

– С твоей стороны было очень любезно поехать вчера с нами и с синьором Рафаэлем, – произнес он с восторгом в голосе.

Он искал ее глаза с выражением теплой нежности. Елена готовила Маргарите ночной убор. Когда она поймала взгляд Джулио, на ее лице проступила мягкая улыбка.

– Синьора Лути часто говорила, что в этой жизни она может доверять немногим. Мне она доверяла, и я не могла бросить ее в беде.

– Ты родилась, чтобы думать о празднествах и пышных пирах, о поиске достойной партии. А не для того, чтобы застилать кровати и готовить ночные сорочки.

– Я уже говорила тебе, что все это в прошлом, растаяло как сон. Поверь, Джулио, я очень благодарна за то, что получаю здесь. – Она склонила голову и посмотрела на него. – Я ведь так и не поблагодарила тебя за то, что заступился за меня перед хозяином. Ты не должен был рисковать своей работой и будущим ради меня.

– Ради тебя я готов на все, что угодно.

– А ради Рафаэля?

Он встал и шагнул к ней, сокращая расстояние между ними, и накрыл ее руку своей. Она не обернулась, по-прежнему расправляя шелковую сорочку Маргариты, не показывая, что чувствует искру, пронзившую их при соприкосновении.

– Ты когда-нибудь думаешь о том, что между вами произошло? – спросил Джулио с чуждой застенчивости горячей открытостью.

– Нет. Никогда. Как, думаю, и он.

– Тогда скажи, ты думаешь обо мне?

Только теперь Елена повернула к нему милое пухленькое личико. В выразительных глазах Джулио она увидела искреннее восхищение, которое удивило и напутало ее одновременно. Но все же они были не ровня. Он ближайший друг и помощник знаменитого Рафаэля, прекрасный художник, а она… Она не смела хотя бы мечтать, что у ее сказки будет такой же счастливый конец, как у истории синьоры Луги.

– Не надо, – пролепетала она, когда он крепко взял ее за руку и снова попытался поцеловать. – Ты заслуживаешь лучшей партии, чем я.

Он потянулся, чтобы прикоснуться к ее волосам и заглянуть ей в глаза.

– Все мы чего-то боимся в этой жизни. Раны могут быть разными, но душу терзают они одинаково.

Ей было больно на него смотреть.

– Я же говорила тебе, что теперь не нужна ни одному порядочному человеку.

– Ты нужна мне, Елена. Очень нужна, и я хочу, чтобы ты стала моей женой. – Наклонившись вперед, Джулио дотронулся до ее лица. Нежность этого прикосновения едва не заставила ее заплакать. – Но я готов ждать – столько, сколько потребуется, пока ты не захочешь этого также сильно, как хочу я.

35

Рафаэль был рад, что его больше не подталкивают к примирению с понтификом. То, что приближенные Папы деликатно называли «досадным недоразумением», отвратило мастера от сплетаемых в высших сферах интриг, которые отвлекали его внимание все лето и зиму. Дороже всего за печальное происшествие заплатил Рафаэль.

Он просто не мог больше писать.

Новые заказы множились, а старые не двигались с места. Рафаэль все время проводил с Маргаритой. Глухой к любым просьбам, от кого бы они ни исходили, Рафаэль неизменно отказывался возвращаться в мастерскую или Ватиканский дворец. Даже Джулио отказали в приеме, когда он пришел к учителю в первые дни после возвращения Маргариты и заявил, что хочет поговорить о работе.

Через несколько месяцев, весной 1516 года, Джулио снова вернулся в дом синьоры Луги, чтобы потолковать о недостатке, найденном в изображении Карла Великого на ватиканской фреске. Но Рафаэль снова настоял на том, чтобы Джулио сменил тему разговора или уходил. Объявив Рафаэлю и Маргарите о приходе Джулио, Елена почтительно склонила голову и вышла, плотно прикрыв за собой дверь.

– Ты должен вернуться к работе, любовь моя, – заметила Маргарита, продевая нитку в иглу.

Рафаэль с легким шлепком закрыл книгу.

– У меня достаточно денег, и я не собираюсь бежать на чей-то зов.

– Все-таки ты должен.

– Я уже сказал, что больше не буду писать.

Она отложила вышивание и присела у его ног, положив руки ему на колени. Заглянув в беспокойное лицо, она мягко промолвила:

– Я не позволю тебе.

Рафаэль смахнул волосы с лица.

– У меня пропало к этому всякое желание! Я больше не чувствую страсти, того порыва, который раньше заставлял меня браться за кисть!

– Она вернется. Она у тебя в крови.

Он покачал головой и посмотрел в сторону.

– Ты слишком в меня веришь.

– Для этого Господь поставил меня рядом с тобой.

Он чуть заметно улыбнулся, и эта улыбка ослабила начавшее копиться напряжение.

– А было время, когда я не мог склонить тебя к простому доверию.

– Это было в другой жизни.

Потом в сладострастном порыве, который удивил и обоих, она принялась медленно расстегивать лиф свое го платья. За время, проведенное вместе, она научилась искусству соблазнения и сейчас начала медленный любовный ритуал, чтобы разжечь его страсть. Она наблюдала за движением его глаз и губ, пока он молча смотрел, как шелковая ткань соскальзывает с груди на талию.

– Напиши меня, – попросила она. – Вот так. Напиши всю.

Он отвернулся.

– Я же сказал. Не могу.

Маргарита взяла его руку и положила на свою нагую грудь. Он снова посмотрел на нее, а она улыбнулась:

– Можешь!

Рядом с ними на столе стояла глиняная чашка с кистями. Она взяла одну из них и протянула ему.

– Можешь, – повторила она. – Я хочу, чтобы ты написал меня такой… счастливой… изменившейся… благодаря тебе… красивой и свободной.

– Любовь моя, я…

– Позволь мне увидеть себя твоими глазами, через творение твоей кисти. Не Мадонну, не знатную даму, а твою спутницу, твою любовницу. Женщину, которую ты любишь.

– Но я не хочу! – крикнул он. – Я должен их всех наказать!

– Разве не себя ты наказываешь этим в первую очередь? Тыі художник! – Она снова взяла его руку и провела ей между грудями, по животу и ниже. Она позволила себе откинуть голову и насладиться его прикосновением. Роскошные волосы рассыпались по ее плечам. Рафаэль вдохнул и почувствовал запах розы, который всегда источала ее кожа. Потом она снова посмотрела на него. Ее взгляд был полон решимости.

– Скажи, что не представляешь меня такой на полотне. Страстной… свободной… Скажи, что не можешь написать женщину, которую сам создал!

– Нет, свидетелем рождения которой я стал, – поправил он ее, стараясь совладать со сбившимся дыханием, которое выдавало возбуждение.

Она снова протянула ему кисть.

– Напиши меня такой для нас. Покажи мне, какой ты меня видишь и чувствуешь.

Он решительно привлек ее к себе и поцеловал, жадно, страстно прижимаясь к ее обнаженной груди.

– Маргарита, ты удивительная женщина!

– Влюбленная женщина.

Он снова ее поцеловал.

– Влюбленная в мужчину, который тебя боготворит!

Они обняли друг друга, и он стал гладить изгибы ее тела, руки, ноги, будто слепой. Изнемогая от пылкой истомы, Маргарита тем не менее отстранилась от него и попросила:

– Сначала сделай набросок. Начинай!

Она потянулась к столу и достала бумагу.

– Сделай его для нас!

– Я не могу ни о чем думать. Мне мешает желание!

– Так воспользуйся им! Преврати его в ту страсть, которая помогала тебе творить! Соблазни бумагу! – Она провела пальцем по его шее. – Ласкай ее мелком, будто это моя плоть.

Он со стоном зажмурил глаза и взял у нее мелок. Рафаэль понял, что ему никогда не насытиться этой женщиной.

– Хитрая бестия!

– Рисуй меня… – Она поцеловала мочку его уха, нежно теребя ее губами. – А потом…


Ее неожиданно подкосила лихорадка. Мария уже мучилась этой болезнью летом прошлого года, и нынешнее лето, судя по всему, не обещало избавления от хвори. Как назойливые комары, слетевшиеся со всего Тибра к вилле на Виа деи Леутари, компаньонки синьорины Биббиены роились вокруг ее широкой дубовой кровати. Три врача понтифика и сам кардинал отошли в сторонку, чтобы обсудить серьезность заболевания. Масляные лампы мигали и коптили в большой, завешенной шпалерами комнате, отбрасывая на стены и мебель причудливые тени.

– Я не понимаю! Два дня назад, когда я уезжал, она была здорова! Что вы мне на это скажете? – рычал кардинал на Констанцию Джаколо, старшую даму в окружении его племянницы.

– Может быть, все еще дает о себе знать сердечный недуг, ваше преосвященство. Она так и не оправилась от той встречи с синьором Рафаэлем в саду Ватикана, прошлой зимой, – спокойно предположила Констанция. – Мы пытались отговорить ее от той злополучной прогулки, зная, что она обязательно встретит его возле слоновьего загона. Это было, когда пропала его любовница, и…

– Что значит «вы пытались»? – бушевал кардинал. – Почему не преуспели?

– Синьорина Биббиена сказала, что должна увидеть синьора Санти, чтобы не терять надежды на будущее. Я не стала с ней спорить, ваше преосвященство, ведь она так долго старалась воскресить свою помолвку.

– Опять Рафаэль Санти! Я проклинаю тот день, когда впервые услышал это имя!

Он покачал головой и отвернулся. Кардинал терпеть не мог оправданий, равно как и проявлений слабости. Мария молча наблюдала за ним из кровати, чувствуя, что дядя ею недоволен. Она видела, как ему хотелось обвинить во всем Рафаэля. Она и сама пыталась это сделать в тот день, когда, униженная и уязвленная, вернулась домой из его мастерской. Конечно, сердечная драма не пошла на пользу ее здоровью, но оно никогда не было особенно цветущим. Если уж и пенять на что, так только на собственное тело, хилое от рождения. Но сможет ли дядюшка это понять?