Диана Хэгер - Рубин Рафаэля

– Я не прошу вас служить мне, Елена. Мне очень нужна дружба и поддержка надежной женщины, которая помогла бы мне не потеряться в сложном и пугающем мире, где я неожиданно оказалась. Признаться, иногда я боюсь его до смерти. Мне очень нужно, чтобы кто-нибудь научил меня вести себя как подобает настоящей даме, чтобы я не опозорилась в присутствии друзей Рафаэля. Пока я избегала таких встреч, но рано или поздно мне предстоит на них пойти.

– Но вы и так настоящая дама, синьора Луги!

– Но не такая, как вы, получившая благородное воспитание!

– Мне трудно поверить, что вы готовы пойти на такое. И имею в виду: взять меня к себе, учитывая все обстоятельства.

– Не труднее, чем поверить, что вы наконец поможете мне научиться тому, чего я не умею. – Маргарита робко улыбнулась. – Мне очень нужна подруга, которой я могла бы доверять. Джулио доверяет вам, значит, вы достойны доверия. Давайте начнем с того, что вы станете моей горничной и компаньонкой. А дальше мы уже решим с вами вдвоем.

– Но то, что произошло между мной и…

– Давайте не будем говорить о том, чего уже не изменить и что никак не влияет на наше будущее. Совсем недавно, будучи молодой глупышкой, я считала, что женщине не пристало самой зарабатывать на жизнь для себя и своей семьи. Узнав же о вас, о вашей решимости и силе духа, я устыдилась своих убеждений. Мне стыдно потому, что, глядя на вас, я понимаю, что такое истинное достоинство. Поэтому давайте не будем долго задерживаться на нашем прошлом и начнем жизнь сначала. Если, конечно, вы не против.

В подкрепление своих слов Маргарита жестом предложила Елене присесть рядом с ней. Поколебавшись всего мгновение, Елена примостилась на краешке обитого гобеленом кресла с резными ножками и подлокотниками.

– Тогда расскажи мне обо всем. Ты, правда, выросла в такой вот роскоши? – спросила Маргарита, оглядывая великолепную библиотеку, по-прежнему не в силах поверить в свое счастье.

– Правда. Но благодаря переменам, происшедшим в моей жизни, я поняла, что богатство может исчезнуть так же быстро, как появилось. Мудрая женщина всегда будет об этом помнить, кем бы она себя ни считала.

– Я вижу, что у нас с тобой больше общего, чем могло показаться с первого взгляда. – Они снова замолчали, но теперь молчание было полно раздумий и воспоминаний.

– Значит, ты согласна? – спросила Маргарита, внимательно наблюдая за гостьей.

– Если вы уверены в том, что сами этого хотите.

– В этом я совершенно уверена.

Елена поклонилась, выражая почтение девушке, которая в свое время могла так же почитать ее саму.

– Тогда я сочту за честь служить вам, синьора.

– Я очень надеюсь на то, что мы не будем госпожой и служанкой, а в один прекрасный день просто станем подругами, – искренне ответила Маргарита. – Похоже, в этой новой жизни мне не обойтись без друга.

– Как ты можешь быть такой добросердечной? – позже спросил у нее Рафаэль. Они лежали вдвоем на большой кровати темного дерева и слушали шелест дождя за окном.

– Дело не в этом.

Он повернулся на бок и, опершись на локоть, стал разглядывать ее в сиянии горящей свечи.

– А для меня как раз в этом. Я считал себя художником, способным заглянуть в душу каждому человеку. Но оказывается, что ты тоже видишь мою душу насквозь.

Она провела пальцами по его скуле.

– Елена добрая и мягкая девушка. И я не сделала ничего такого, чего бы ты не сделал ради меня.

– Ты каждый день делаешь для меня такие вещи, которые никогда бы не пришли мне в голову.

– Ты мне льстишь.

– Неправда, – запротестовал он. – Когда-то давно, еще до тебя, я жил, каждый день наслаждаясь тем, что мир и его люди могут мне дать. Мне стыдно признаться, но я уже считал, что так и должно быть, что весь мир мечтает меня ублажить, и вел себя соответствующе.

– Пока дочь булочника не отказала тебе на холме Джаниколо.

– Да, до того самого дня. – Он улыбнулся. Потом его лицо неожиданно стало серьезным. – И поэтому я хочу подарить тебе кое-что особенное.

– Довольно уже об этом. Ты уже подарил мне весь мир. Чего еще мне желать?

– Я уже говорил, что хочу тебе что-то подарить, – настаивал Рафаэль. – И значение этого подарка ты поймешь в тот же миг, как его увидишь. Эта вещь так же редка и бесценна, как ты.

– Похоже, ты действительно что-то задумал, – Промолвила она с полуулыбкой.

– Точно, – подтвердил Рафаэль, который ни на секунду не забывал о рубиновом кольце и предпринял множество попыток узнать о том, какую судьбу ему уготовил понтифик. Теперь, когда Его Святейшество остался доволен новой Мадонной, вряд ли что-либо – или кто-либо – помешает ему завладеть кольцом. Оно предназначалось для Маргариты, а не для мстительного честолюбца Биббиены.

Весна уступила место лету, и Елена ди Франческо-Гвацци стала компаньонкой Маргариты. Джулио и Рафаэль снова объединились. Слишком многое от этого зависело, слишком много дел им предстояло, чтобы подолгу задерживаться на прошлых ошибках. Джулио вернулся в мастерскую и днем работал в Ватикане, заканчивая фрески в обеденной зале, а по ночам возвращался в свои комнаты на Виа деи Коронари. Рафаэль проводил почти все свободное время с Маргаритой, но из уважения к женщине, на которой его вынуждали жениться, переезжать к возлюбленной не стал, сохранив за собой прежнее жилище.

Теперь, когда все личные затруднения были разрешены, Рафаэль заставил себя вновь погрузиться в работу, стараясь умиротворить ропщущих, считавших, что он стал недостаточно внимательно относиться к заказам. До Джулио дошли слухи, что понтифик раздумывал над тем, не отдать ли ему новый важный заказ стареющему Микеланджело Буонарроти.

Мало того, говорили, что Агостино Киджи из всех художников выбрал Себастьяно Лучиани для росписи залы, где заканчивались работы над фреской «Бракосочетание Амура и Психеи». Учитывая, что Киджи когда-то отказал Лучиани в пользу Рафаэля, это не могло не настораживать.

Пока множились слухи о скором падении Рафаэля, сам он работал в поте лица. По ночам, когда зрение изменяло ему или уставшая от кисти рука переставала слушаться, изнеможенный, голодный и снедаемый страстью, он возвращался на Виа Алессандрина, чтобы провести несколько пылких часов с Маргаритой. По утрам он вставал, не дожидаясь рассвета, и снова шел работать.

После возвращения Джулио Рафаэль стал работать еще плодотворнее. Особенно много картин было написано с Маргариты. Сначала он рисовал ее красной сангиной, потом писал маслом, воплощая ее черты в облике очередной Мадонны. Ему не давала покоя идея превратить набросок, который он сделал с нее в первую ночь в новом доме, в завершенную картину. Он представлял ее себе в образе Пресвятой Девы. Вот она сидит в кресле и держит на руках Маттео. Взгляд ее, обращенный на дитя, полон материнской любви. Скромные одежды подчеркивают ее земную, а не божественную ипостась.

Портрет-тондо, вписанный в крут, волшебным образом оживал прямо на глазах у смотрящего. Все, кому довелось его видеть, были поражены мастерством художника. Однако посреди нескончаемых трудов над ватиканскими заказами, фресками для виллы Киджи, которые Рафаэль изо всех сил старался завершить вовремя, и разработки сложных конструкций для собора Святого Петра всю последующую осень Рафаэль был одержим мыслью писать Маргариту снова и снова. Только после многочисленных Мадонн ему хотелось запечатлеть ее как Маргариту Луги, в той же манере, что и Маддалену Дони и своего друга Кастильоне. Он хотел изобразить красивую, спокойную женщину, грациозную, исполненную достоинства, какой она стала.

– Я никогда в жизни этого не надену, – заразительно смеялась она, глядя на роскошное платье, легшее в изножье ее кровати теплым сентябрьским воскресеньем. В полосе света, просочившегося в щель между полуоткрытых ставней, все оно казалось затканным золотом и расшитым дорогими каменьями, пышные рукава белого шелка украшало затейливое золотое шитье.

– Конечно, наденешь, – улыбнулся Рафаэль. – Ты просто должна это сделать. Я намерен написать тебя в этом платье и отступать от своего намерения не собираюсь.

– Весь мир будет смеяться над простолюдинкой, разряженной как благородная дама!

Он взял ее за подбородок и приподнял голову так, чтобы она смотрела прямо ему в глаза, светящиеся обожанием.

– Ты и есть благородная дама, дама сердца Рафаэля Урбинского.

– Ты заставляешь меня поверить в невероятное, – грустно вздохнула она.

– А ты верь, потому что это чистая правда, для тебя и для меня. Потому что другого ты от меня не услышишь.

В алькове их большой спальни стоял мольберт и резной венецианский стол, уставленный всем, что необходимо для занятий живописью. Имелся здесь бочонок с кистями, тушь, перья, ящички с цветными мелками, белила, чтобы он мог рисовать в любую минуту, когда его посетит вдохновение. Хотя по закону дом принадлежал Маргарите, присутствие Рафаэля в нем ощущалось везде. Его одежда висела в ее гардеробной комнате, его любимое вино стояло в ее кладовых. Рисунки с изображением Маргариты, Донато и детей валялись почти в каждой комнате, ожидая своего часа, чтобы послужить эскизами к новой картине.

– Синьорина ди Франческо-Гвацци! – позвал он Елену, которая всегда держалась поблизости от хозяйки, на тот случай, если она ей понадобится.

Елена вышла на зов из маленькой гардеробной, находившейся возле спальни. Теперь стараниями Маргариты она была одета наряднее: пышное платье из голубого шелка, с разрезными рукавами, расшитыми золотом, и голубая шапочка под цвет платья.

– Пожалуйста, помогите синьоре переодеться, немедля.

Когда минуту спустя он увидел Маргариту в новом уборе, из груди его вырвалось восхищенное восклицание. Она медленно шла к нему, залитая солнечным светом, невероятно прекрасная. Как это у нее получалось – каждый раз заново удивлять его своей красотой? Она все время заставляла его желать – нет, умирать от желания! – и это чувство лишь крепло с течением времени. Он смотрел на нее, и жажда обладания смешивалась в нем с тягой творить, воссоздать образ той, которой он страстно, до боли, хотел владеть до конца своих дней. Грациозная посадка ее головы, осиянной золотым солнечным ореолом, навела Рафаэля на мысль о естественном благородстве.