– Конечно помню, – засмеялась она. – Отец тогда показал мне, где раки зимуют!

– А теперь она выросла и стала красавицей, уверенной в себе женщиной, у которой целая жизнь впереди.

Я только могу себе представить, как прекрасна наша Маргарита на картинах такого художника!

– Приходите к нам в мастерскую. Увидите своими глазами.

– Это невозможно!

Рафаэль наклонил голову на бок.

– Вы не хотите?

– Что вы! Я не смею об этом мечтать. Я бедный священнослужитель, и мне не пристало выходить за пределы своего прихода, который мне знаком и понятен.

Рафаэль сдержал улыбку, приложив к губам палец, на котором поблескивало золотое кольцо.

– А как вы тогда отнесетесь к тому, что мои помощники придут сюда и украсят стену храма изображением Успения Богородицы?

– Зачем вам брать на себя такие хлопоты? – недоумевал священник – У вас наверняка достаточно срочных заказов от влиятельных людей, способных к тому же заплатить столько, сколько заслуживает ваш: талант!

– Затем, что это место и вы, падре, дороги синьорине Луга. Ее счастье делает счастливым меня. А вторая ниша на той стене так и просит, чтобы в нее поместили маленькое изображение Мадонны. Я готов написать его для вас собственноручно.

– Ни я, ни эта церковь никогда не забудут того, что вы для нее сделаете, синьор Санти. Если вам когда-нибудь понадобится наша помощь, мы исполним любую вашу просьбу, – с искренней благодарностью сказал священник.


Прошло шесть недель, наступил новый год, и в церковь Санта-Доротеа явился молодой, хорошо одетый посыльный из мастерской синьора Рафаэля с пакетом. Внутри свертка падре Джакомо нашел маленькое круглое и удивительно тонко выписанное изображение Мадонны, одетой весьма необычно: в тюрбане, голубой шелковой робе и зеленой шелковой шали. Пресвятая Дева смотрела прямо на падре глазами, полными спокойной, безмятежной любви к младенцу, играющему у нес на руках. Падре безошибочно узнал в нем младшего сына Легации Перацци, Маттео. На заднем плане священник узрел юного Иоанна Крестителя, написанного с другого ее отпрыска – Луки. Мадонна была прекрасна и неподвластна времени. У Той, что воплощает вселенскую любовь и всепрощение, было лицо простой девушки из семьи пекаря, Маргариты Луги.

16

На закате холодного дня, когда солнце заливало горизонт красноватым светом, Рафаэль стоял возле раскопок Домус Ауреа – дворца, принадлежавшего печально знаменитому римскому императору Нерону. Десятки рабочих в свободных рубахах, перехваченных кожаными поясами, в темных штанах, пыльной обуви и грязных шапках, сновали перед ним, как муравьи. Они приносили и уносили корзины с почвой и камнями, осколками целого мира, который когда-то назывался Золотым Домом.

Чудо из камня разрушили до основания и засыпали землей по велению преемника Нерона, Траяна, который хотел поскорее освободиться от прошлого, чтобы на обломках его воплотить собственные грандиозные замыслы. Имя им было Колизей. Теперь же попасть в сохранившиеся подземные залы можно было только спустившись туда в подвешенной на веревке корзине.

Рафаэлю вменялось в обязанности надзирать за раскопками в этой части города и в нескольких других местах. Как будто мне нечем себя занять, думал Рафаэль, морщась от усталости. Весь прошлый вечер он провел в Ватиканском дворце, трудясь над новыми фресками. Потом они с Джулио несколько часов обсуждали позу и цветовое решение каждой фигуры. Он не видел ни Маргариты, ни собственной кровати вот уже двое суток. От усталости он едва держался на ногах, а рабочий день его был только в самом разгаре.

В это время Джулио и Джанфранческо Пенни работали над фресками в Ватикане, а Джованни да Удине и целая группа других помощников недалеко от них наконец взялись за ванную комнату, которую Биббиена хотел украсить изображениями фруктов и животных. Здесь, как и в росписи коридора, уже завершенной Рафаэлем, следовало воспроизвести мотивы Домус Ауреа, милые сердцу Биббиены. Слава Рафаэля распространилась настолько широко, что на столе его валялись нераспечатанными письма от королей, герцогов и принцев со всего мира с просьбами написать их парадные портреты и послания с предложением новой работы в Риме. Все это время Микеланджело был во Флоренции, вместе с Себастьяно Лучиани строя планы свержения Рафаэля с пьедестала.

– Вы готовы, синьор?

Голос широколицего чумазого рабочего вывел его из задумчивости.

– Готов, насколько к этому можно подготовиться, – ответил он. Ему предстояло погружение в темное и тесное пространство, где в воздухе клубилась густая смесь пыли, песка и гари. Он собирался взглянуть на историю, когда-то разрушенную, утратившую величие и похороненную без почестей.

Рафаэль застыл, вцепившись в борт плетеной корзины, которую опускали на веревке в узкий проход четверо вспотевших рабочих. Дорогу ему освещала единственная лампа.

Удивительно, сколько сокровищ и тайн скрывали эти глубины! Но спускаться сюда Рафаэлю всегда было неприятно. Замкнутое пространство, затхлая сырость и удушье из-за нехватки свежего воздуха заставляли представлять, что он в гробу. Это место возрождало старый страх – умереть молодым, как отец и мать. Он боялся уйти из жизни, не успев сделать главного, и эта боязнь была его навязчивым спутником, пока он не встретил Маргариту. Эта женщина не просто подарила ему новую жизнь – она наполнила его волей к жизни. Рафаэль вздрогнул и еще крепче ухватился за края корзины почувствовав, как воздух вокруг него становится холодней Домус Ауреа теперь напоминал катакомбы… и могильный склеп.

Корзина раскачивалась и дергалась, но продолжала спускаться вниз. Пространство под ним неимоверно расширилось. Это место прозвали за форму Восьмиугольной комнатой. Больше двух лет отсюда ежедневно поднимали десятки корзин с землей и песком, но землекопы до сих пор еще не достигли пола древнего сооружения. Оно стало своеобразным временным хранилищем для предметов искусства и обихода, всего того, что не разворовали люди Траяна.

Придет день, и он подарит Маргарите дворец, не хуже этого. Им владело желание возвысить ее и при каждом удобном случае всеми возможными способами напоминать о том, как много она для него значит.

Самое дорогое, самое прекрасное и самое редкое его сокровище.

Рафаэль выбрался из корзины. Вокруг него снова закопошились рабочие в мокрой от пота, грязной одежде. Один из них пытался развернуть пергамент со схемой раскопок Рафаэль вышел на середину некогда прекрасной залы.

Крышу здания когда-то венчал огромный купол с отверстием на вершине, сквозь которое проникал солнечный свет. Говорят, что именно здесь снискавший дурную славу император провел последние дни перед самоубийством.

Советники подробно описали Рафаэлю, каким когда-то был дворец. Построенный Нероном после великого римского пожара, он был украшен картинами, фресками, фонтанами, обставлен изысканной мебелью. Даже сейчас в прилегающих к залу комнатах рабочие, ведущие раскопки, все еще находили частицы былой роскоши: то золотой лист, то фрагмент мрамора, то драгоценный камень, то резную слоновую кость. О славных временах напоминали сильно пострадавшие росписи на потолках, которые теперь кропотливо восстанавливались под руководством Рафаэля. Именно эти фрески вдохновили прежнего понтифика, Юлия II, на мысль послать сюда художников, чтобы те скопировали все, что сохранилось, а потом воспроизвели в Ватикане. В этом же стиле Рафаэль расписал коридор, ведущий к покоям Биббиены, помня об интересе кардинала к Золотому Дому и его сокровищам.

Рафаэль стоял и при свете факелов наблюдал за работой людей на лесах, которые под его началом спасали остатки фресок Над ним парили образы Одиссея, предлагающего чашу вина Полифему, и Ахиллеса на острове Скирос перед Троянской войной.

Через круглую дыру, не более метра диаметром, в каменной стене Восьмиугольной комнаты можно было попасть в другие помещения. В мрачном лабиринте подземелий Домус Ауреа царили пыль и сырость. Тот, кто желал его обследовать, должен был передвигаться ползком в кромешной тьме. Рафаэлю это совсем не нравилось. Давящая теснота и спертый воздух могли кому угодно внушить мысли о могиле. Он влез в дыру и быстро пополз, стараясь не уронить латунную лампу, которой освещал себе дорогу.

Оказавшись во второй комнате, он увидел еще одну группу людей. Они восстанавливали слой штукатурки, который грозил обвалиться. Здесь раньше располагался нимфеум. Комната была хороша, несмотря на плачевное состояние: потолок с падугами, цилиндрические своды, ниши для статуй и останки большой конструкции, которая должна была имитировать водопад – приют уединенных размышлений прекрасных патрицианок. Рафаэль отряхивал грязь с одежды, когда к нему подошел, улыбаясь, черноволосый мужчина с густыми кустистыми бровями, небритый, заляпанный грязью, взъерошенный.

– Как идет работа, Николо? – спросил Рафаэль смотрителя.

– Сегодня просто замечательно, синьор, – ответил тот и указал на фреску, выдержанную в желтых тонах.

Оглядываясь, Рафаэль думал о том, что когда-то эта комната поражала великолепием. Раньше стены были облицованы большими пластинами полированного мрамора, которые, увы, не сохранились. Потолочные фрески тоже сильно пострадали, но представляли тем не менее огромную ценность для понтификов. Папа Лев, как и Юлий до него, желал, чтобы гротескные[5] росписи воспроизвели в коридорах его дворца. Ради этого он продолжал выделять деньги на трудоемкие и кропотливые раскопки захороненных руин Неронова дворца.

– Странно, но как раз сегодня мы кое-что нашли, – сказал Николо, протягивая Рафаэлю некий предмет, осторожно зажатый между мясистыми большим и указательным пальцами его руки.

Рафаэль прищурился и поднес лампу поближе, рассматривая изящное золотое кольцо, украшенное ярким рубином идеальной квадратной формы.

– Его нашли прямо здесь? – изумленно спросил он, озирая каменную крошку, пыль и мечущиеся по стенам тени. В покоях Поппеи и Нерона…