Она сердито посмотрела на меня, потом повернула голову и взглянула на дверь комнаты Жизель. У Дафны был прекрасный классический профиль. Линии лица казались особенно совершенными в состоянии гнева. Я подумала, что, похоже, в душе моей действительно жил художник, раз в разгар всего этого я размышляю о греческом профиле Дафны и о том, как перенести его на бумагу.

– Жизель тоже дома?

– Нет, – ответила я. Женщина резко повернулась ко мне.

– Тогда почему дома ты? – взорвалась она.

– Я… плохо себя почувствовала, поэтому и решила пойти домой, – поспешно сказала я.

Дафна устремила на меня свой пронизывающий взгляд, желая найти в моих глазах истинный ответ на свой вопрос, и я была вынуждена виновато отвести глаза в сторону.

– Ты уверена, что это правда? Может, ты оставила девочек, чтобы заняться чем-то еще, например встретиться с каким-нибудь молодым человеком? – подозрительно спросила она. Чувствуя себя теперь уже по-настоящему больной, я все же ухитрилась ответить.

– О нет, я сразу пришла домой. Я хочу спать. Дафна продолжала пристально смотреть на меня, ее глаза были прикованы к моим, просто прикалывали меня к себе, как прикалывают к доске бабочек. Мачеха сложила руки под грудью. Она была одета в шелковый халат и домашние туфли, волосы были распущены, но на лице все еще оставалась косметика, губная помада и румяна. Я слегка закусила нижнюю губу. Я вся была охвачена паникой и представляла себе, что действительно выгляжу больной.

– Что у тебя болит? – требовательно спросила Дафна.

– Желудок, – быстро ответила я. Она усмехнулась, но по выражению ее лица было видно, что она склонна поверить.

– Не пьют ли они там алкоголь? А? – спросила Дафна. Я покачала головой. – Впрочем, ты бы не сказала, даже если бы это было и правдой, ведь верно?

– Я…

– Можешь не отвечать. Мне легко представить, что происходит, когда собирается группа девушек-подростков. Что меня удивляет, так это то, что ты отказалась от веселья только из-за боли в желудке, – заметила женщина.

– Я не хотела портить веселье другим, – ответила я. Дафна подняла голову и мягко кивнула.

– Тогда о'кей, иди спать. Если тебе будет хуже…

– Будет все нормально, – быстро заверила я.

– Прекрасно. – Дафна повернулась, собираясь меня оставить.

– А почему в той комнате горят все свечи? – рискнула я задать вопрос.

Дафна медленно повернулась ко мне.

– На самом деле, – сказала она, внезапно меняя тон на более рассудительный и дружелюбный, – я рада, что ты увидела все это, Руби. Теперь ты понимаешь, что мне приходится время от времени переносить. Твой отец превратил эту комнату… в… святилище. Что сделано, то сделано, – проговорила она холодно. – Возжигание свечей, бормотание извинений и молитв ничего не изменит. Но он не прислушивается к здравым доводам. Все это довольно неловко выглядит, поэтому не обсуждай это ни с кем, особенно при слугах. Я не хочу, чтобы Нина сыпала порошки вуду и бормотала заклинания по всему дому.

– А он там, внутри, сейчас? Дафна взглянула на дверь.

– Да.

– Я хочу поговорить с ним.

– Он не в том настроении, чтобы вести разговоры. Он сейчас сам не свой. Тебе не следует разговаривать с ним и даже видеть его, когда он пребывает в таком состоянии. Потом он еще больше расстроится, если узнает, что ты хотела с ним поговорить, даже больше, чем расстроилась бы ты сейчас, увидев его. Лучше отправляйся спать. Поговоришь с ним утром, – сказала женщина и сощурила глаза от новой мысли, посетившей ее подозрительный мозг.

– И между прочим, что это у тебя такое важное, о чем ты хочешь поговорить с ним немедленно? Что это такое, о чем ты собираешься сказать ему, а не мне? Не натворила ли ты чего-нибудь еще, чего-нибудь ужасного?

– Нет, – быстро ответила я.

– Тогда что именно ты хотела сказать своему отцу? – настаивала Дафна.

– Я просто хотела… утешить его.

– Для этого у него есть священники и доктора, – заявила мачеха. Меня удивило, что она не сказала о себе самой. – Кроме того, если твой желудок беспокоит тебя так, что ты вынуждена была из-за этого вернуться домой, как же ты намеревалась рассиживать и беседовать с кем бы то ни было? – продолжала она тоном обвинителя на судебном процессе.

– Мне немного лучше, – ответила я. Дафна опять взглянула на меня с недоверием. – Но ты права. Мне действительно лучше пойти спать, – добавила я. Дафна кивнула, и я отправилась к себе в комнату.

Она оставалась в холле, наблюдая за мной, пока я не вошла к себе в спальню.

Мне хотелось рассказать ей правду. Мне хотелось описать не только то, что произошло сегодня вечером, но и то, что случилось тогда, когда мы пили ром, и о всех мерзких вещах, которые Жизель наговорила и сделала в школе, но я подумала, что стоит мне только обозначить, что между мной и Жизель война, мы уже никогда не сможем стать такими сестрами, какими нам надлежало быть. Она слишком сильно возненавидит меня. Несмотря ни на что, я все еще надеялась, что мы сможем преодолеть ту пропасть, которую создали между нами все прошедшие годы и разные условия жизни. Я ничего на свете так не хотела и надеялась, что со временем и Жизель так же сильно этого пожелает. В нашем жестоком мире иметь сестру или брата – кого-то, кто бы заботился о тебе и любил тебя, – такая ценность, которой нельзя пренебрегать. Я была уверена, что в один прекрасный день Жизель поймет это.

Я легла в постель и притаилась в ожидании услышать шаги отца. Через некоторое время, уже после полуночи, я услышала их – медленные тяжелые шаги у моей двери. Я услышала, как отец остановился, а затем прошел дальше, к своей комнате, прошел измученный – я была уверена в этом – печалью, которую излил в комнате, превращенной им в мемориал брату. Почему его печаль длилась так долго и была такой глубокой, раздумывала я. Винил ли он во всем себя?

Эти вопросы держались во тьме, подстерегая ответы, будто болотный ястреб свою добычу.

Я закрыла глаза и погрузилась во тьму внутри меня самой, во тьму, которая обещала некоторое утешение.

На следующее утро сам отец разбудил меня, постучав в дверь и просунув голову в комнату. Его лицо сияло, и даже я начала сомневаться, не приснились ли мне события этой ночи. Как мог он так легко перейти от глубокого душевного страдания к радостному настроению, удивлялась я.

– Доброе утро, – сказал отец, когда я села на кровати и протерла глаза от сна сжатыми в кулаки руками.

– Привет.

– Дафна сказала мне, что ты вчера вернулась домой, потому что почувствовала себя неважно. Как сейчас?

– Намного лучше, – ответила я.

– Отлично. Я попрошу Нину приготовить тебе что-нибудь успокаивающее и легкое на завтрак. Просто отдыхай сегодня. Ты положила прекрасное начало урокам рисования и занятиям в школе… ты заслужила выходной и можешь баловать себя и ничего не делать. Бери пример с Жизель, – добавил он со смехом.

– Папа, – начала я. Я хотела рассказать ему все, довериться ему и расположить к себе, чтобы и он не боялся довериться мне.

– Да, Руби. – Он подошел на шаг поближе.

– Мы никогда больше не говорили о дяде Жане. Я имею в виду, что хотела бы поехать к нему с тобой, – добавила я. Но на самом деле я хотела разделить с отцом его груз печали и боли. Папа скупо улыбнулся.

– Ну что ж, это очень мило с твоей стороны, Руби. Это было бы святым делом, конечно, – сказал он, более широко улыбаясь. – Жан подумал бы, что ты Жизель. Потребуется длительное время, чтобы объяснить ему и чтобы он понял, что у него две племянницы.

– Значит, он может понимать?

– Думаю, что да. Я надеюсь, – ответил отец, и его улыбка потухла. – Доктора не так уверены в улучшении его состояния, как я, но они и не знают его так, как я.

– Я помогу тебе, папа, – с искренним желанием сказала я. – Я поеду туда и буду читать ему, и разговаривать с ним, и проводить с ним час за часом, если ты этого хочешь, – выпалила я.

– Это очень добрая мысль. В следующий раз, когда поеду к нему, возьму тебя с собой.

– Обещаешь?

– Конечно, обещаю. А теперь позволь мне пойти вниз и распорядиться насчет твоего завтрака, – попросил он. – Да, – отец повернулся в дверях, – Жизель уже звонила и сказала, что проведет весь день с девочками. Она хотела узнать, как ты себя чувствуешь, и я сказал ей, что передам тебе и попрошу позвонить им попозже, а если ты будешь в состоянии, то и отвезу тебя обратно к Клодин.

– Думаю, я сделаю то, что ты предложил: просто отдохну здесь.

– Прекрасно. Через пятнадцать минут?

– Да, я уже встаю, – сказала я. Отец улыбнулся и вышел из комнаты.

Может, то, что я предложила сделать, самое подходящее. Может, это и есть средство излечить папу от меланхолии, которую описала Дафна и свидетельницей которой я была вчера вечером. Для Дафны это, похоже, только весьма стеснительное обстоятельство. Она едва с этим мирилась, а Жизель все просто безразлично. Может, именно поэтому бабушка Катрин чувствовала, что мое место здесь. Если бы я смогла снять бремя печали с отца, то выполнила бы свой дочерний долг.

Приободренная этими мыслями, я быстро встала и оделась, чтобы спуститься к завтраку. Мы теперь все чаще завтракали вдвоем с отцом, в то время как Дафна еще оставалась в постели. Я спросила папу, почему она редко к нам присоединяется.

– Дафна любит вставать не спеша. Она немного смотрит телевизор, читает, а затем проводит свои многочисленные утренние процедуры, готовясь к каждому новому дню, как к дебюту в обществе, – ответил отец, улыбаясь. – Это цена, которую я плачу за то, что у меня такая красивая и совершенная во всех отношениях жена, – добавил он.

А затем он неожиданно заговорил о моей матери, и глаза его стали мечтательными и устремились вдаль.