Вирджиния Эндрюс - Руби

– Давайте-ка пойдем на чердак, – предложила хозяйка дома, – достанем вещи моей бабушки Монтень и оденемся так, как если бы жили в двадцатые годы.

Было заметно, что девушки проделывали это и раньше.

– Поставим старую музыку, – добавила Клодин. Антуанетт и Жизель взглянули заговорщицки друг на друга, и мы стали подниматься по лестнице. Из двери чердака Клодин бросала нам различную одежду, назначая, кому что надеть. Мне достался старомодный купальный костюм.

– Давайте не показываться друг другу, пока не соберемся внизу в гостиной, – заявила Клодин. Казалось, эта игра шла по какому-то заранее разработанному сценарию. – Руби, ты можешь переодеться в моей комнате.

Клодин открыла дверь в свою красивую комнату и жестом пригласила меня войти. Затем она назначила комнаты для Жизель и Антуанетт, а Терезе и Деборе предложила пойти вниз и самим найти себе место. Сама же Клодин решила воспользоваться комнатой родителей.

Я вошла в комнату девушки и закрыла дверь. Старомодный купальный костюм выглядел таким смешным, когда я приложила его к себе перед зеркалом Клодин, стоящим на туалетном столике. Костюм мало что оставлял открытым. Я подумала, что люди в те дни не очень-то жаловали загар.

Представляя себе, как будет интересно и смешно, когда мы все начнем разгуливать в старомодной одежде, я решила скорей натянуть на себя купальный костюм. Я расстегнула юбку, сняла ее, расстегнула пуговицы на блузке, быстро сбросила и ее. И только начала надевать костюм, как раздался стук в дверь.

– Кто там?

В дверь заглянула Клодин.

– Как дела?

– О'кей. Но будет, пожалуй, великовато.

– Моя бабушка была крупной леди. О, нельзя оставлять под костюмом белье. Они этого не делали, – сказала девушка. – Сними с себя все, надень костюм и спускайся вниз.

– Но…

Клодин закрыла дверь. Я пожала плечами своему отражению в зеркале и расстегнула бюстгальтер. Потом спустила трусики. Как раз когда они достигли колен, я услышала приглушенный смех. Меня бросило в жар, я резко повернулась и увидела, что раздвижная дверка гардероба у меня за спиной рывком распахнулась и из него с истерическим хохотом вывалились три парня – Билли, Эдвард и Чарльз. Я завизжала и бросилась к своим вещам. В этот момент мелькнула вспышка. При следующей вспышке фотоаппарата я бросилась к двери.

Жизель, Антуанетт и Клодин появились из комнаты родителей, а Дебора и Тереза поднимались по лестнице. Все они широко улыбались.

– Что здесь происходит? – спросила Клодин, изображая невинность.

– Как вы могли сделать такое? – кричала я. Парни прошли за мной к двери комнаты Клодин и уставились на меня, продолжая смеяться; я оглянулась кругом, ища место, где могла бы спрятаться, и бросилась в другую открытую комнату, захлопывая за собой дверь и спасаясь от непрекращающегося смеха. Быстро, как только могла, я оделась. Слезы гнева и недоумения заливали мне щеки и скатывались с подбородка.

Все еще дрожа, но в страшном гневе, я глубоко вздохнула и вышла. На площадке, однако, никого не было. Я сделала еще один глубокий вздох и спустилась вниз по лестнице.

Голоса и смех доносились из гостиной. Я задержалась у ее двери и увидела, что молодые люди развалились на полу и попивали коктейль из водки и клюквенного сока, а девушки сидели вокруг них в креслах и на диванах. Я с ненавистью устремила взгляд на Жизель.

– Как ты могла позволить им сделать такое? – потребовала я ответа.

– Ах, перестань портить нам настроение, – заявила моя сестра. – Это была просто шутка.

– Шутка? – воскликнула я. – Тогда дай я посмотрю, как ты сама разденешься перед ними, а они будут нащелкивать снимки. Давай-ка, вставай, – обратилась я к Жизель. Парни вопросительно взглянули на нее.

– Я не настолько глупа, – парировала девушка, и все засмеялись.

– О нет, конечно, – произнесла я. – И в основном потому, что не так доверчива. Спасибо за урок, милая сестричка, – кипела я. Потом развернулась на каблуках и прошествовала к парадной двери.

– Куда ты? Ты не можешь сейчас пойти домой. – Жизель бросилась вслед за мной. У двери я повернулась.

– Я не намерена оставаться здесь. После такого – ни в коем случае.

– Перестань вести себя как младенец. Уверена, ты позволяла парням на протоке разглядывать тебя без одежды.

– Нет, никогда. Все дело в том, что люди на протоке намного лучше, чем все вы здесь, – выпалила я. Жизель перестала улыбаться.

– Ты собираешься рассказать об этом? – спросила она.

– Зачем? Что это изменит? – ответила я и вышла.

Я быстро шагала по замощенным улицам и дрожала, мое сердце тяжело стучало – я старалась пробегать пятна желтого света, отбрасываемые уличными фонарями. Я не заметила ни одного пешехода, ни одной проезжающей мимо машины. Я не могла дождаться, когда доберусь домой и поднимусь наверх.

Первое, что я собралась сделать, это закрыть на ключ дверь между моей комнатой и комнатой Жизель.

У дверей меня встретил Эдгар. Как только он взглянул на меня, на его лице отразилось беспокойство.

Я поспешно смахнула остатки слез, но, в отличие от моей сестры, чья кожа была подобно коже аллигатора, моя кожа была тонкой, будто сделанной из хлопковой ткани. Любая маска, за которой бы я попыталась спрятать обман, могла бы с равным успехом быть сделана из стекла.

– Все ли в порядке, мадемуазель? – участливо спросил Эдгар.

– Да, Эдгар. – Я вошла в дом. – Отец внизу?

– Нет, мадемуазель. – Что-то мягкое и печальное в его голосе вынудило меня повернуться и взглянуть ему в глаза. Они были темны и полны отчаяния.

– Что-нибудь случилось, Эдгар? – быстро спросила я.

– Месье Дюма удалился к себе на остаток вечера, – ответил слуга так, будто все было понятно само собой.

– А… мама?

– Она тоже отправилась спать, мадемуазель, – сказал он. – Могу я что-нибудь предложить вам?

– Нет, спасибо, Эдгар, – ответила я. Слуга кивнул, повернулся и ушел прочь. В доме царила мрачная тишина. Большинство комнат не было освещено. Люстры из пластин в виде слезинок, висящие надо мной в холле, были тусклыми и безжизненными и придавали лицам на портретах мрачное и даже зловещее выражение. Меня вновь охватила паника, но уже от ощущения пустоты и страшного одиночества. По позвоночнику пополз озноб, погнавший меня к лестнице и к манящему уюту кровати в спальне наверху. Однако, когда я добралась до верхней площадки, я вновь услышала это… звуки рыданий.

Бедный папа, подумала я. Какая великая печаль и какое страдание приводят его так часто в комнату брата и все еще, после стольких лет, заставляют плакать как младенца. С чувством жалости и сострадания я приблизилась к двери и тихо постучала. Я хотела не только поговорить с отцом, утешить его, но и жаждала и его сочувствия и утешения.

– Папа?

Так же как и раньше, плач прекратился, но никто не подошел к двери. Я постучала еще раз.

– Это Руби, папа. Я вернулась с вечеринки. Мне необходимо поговорить с тобой. Пожалуйста. – Я прислушалась, приложив ухо к двери. – Папа?

Не слыша ни звука, я попробовала ручку двери и обнаружила, что она поворачивается. Я медленно приоткрыла дверь и заглянула в комнату, длинную темную комнату с опущенной шторой, но освещенную дюжиной свечей, мерцающих в темноте и отбрасывающих тени искаженной формы на кровать, остальную мебель и на стены. Тени исполняли призрачный танец, напоминающий мне тех духов, которых бабушка Катрин могла изгонять своими ритуалами и молитвами. Я замешкалась. Мое сердце бешено билось.

– Папа, ты здесь?

Мне показалось, что сперва я услышала шарканье ног, и вошла в комнату. Я никого не увидела, но свечи, расставленные в подсвечниках на туалетном столике и окружавшие десятки фотографий в серебряных и золотых рамках, привлекли мое внимание. На всех фотографиях был изображен красивый молодой человек, и я могла только предполагать, что это мой дядя Жан. Снимки запечатлели его начиная с детского возраста и заканчивая молодыми годами. На нескольких фото отец стоял рядом с братом, но большинство снимков были портретами Жана, причем некоторые были выполнены в цвете.

Очень красивый мужчина, подумала я, и волосы его похожи на волосы Поля – такая же смесь блондина и шатена. На каждом цветном снимке можно было заметить мягкий зеленовато-голубой оттенок тепло улыбающихся глаз, прямой нос, не слишком длинный, но и не короткий, красиво очерченный рот с ровным рядом молочно-белых зубов. По нескольким снимкам, где Жан был изображен в полный рост, я поняла, что у него была стройная фигура, мужественная и изящная, как у тореадора, с тонкой талией и широкими плечами. Короче говоря, отец не преувеличивал, когда описывал мне достоинства своего брата. Любая девушка сочла бы дядю Жана привлекательным мужчиной.

Я оглядела комнату и даже при тусклом свете свечей увидела, что в ней ничего не было ни нарушено, ни изменено со времени несчастного случая. Постель была приготовлена и, казалось, ждала своего владельца. Все представлялось пыльным и нетронутым, но и на туалетном столике, и на ночной тумбочке, и на письменном столе, и на комоде все находилось на своих местах. Даже пара домашних туфель оставалась у постели, будто готовая принять утром босые ноги моего дяди.

– Папа? – шепнула я в самый темный угол комнаты. – Ты здесь?

– Что это ты тут делаешь? – услышала я голос Дафны, резко повернулась и увидела ее стоящей в дверях с руками, упертыми в бока. – Почему ты вошла сюда?

– Я… думала, что здесь папа.

– Немедленно уходи, – приказала она и отступила от двери. Как только я вышла в коридор, Дафна протянула руку, схватила дверную ручку и закрыла комнату. – Почему ты дома? Я думала, вы с Жизель на пижамной вечеринке.