– Предполагаю, что это учитель Руби, – сказал он.

– При таких обстоятельствах, – начала Дафна, – не думаешь ли ты, что следует отложить это?

– Отложить? Но… – Отец посмотрел на меня, я быстро опустила глаза. – Мы не можем просто отослать его прочь. Он тратил время, ехал сюда…

– Тебе не следовало быть таким импульсивным, – заметила Дафна. – В следующий раз я хочу, чтобы ты обсудил это со мной, прежде чем дать девочкам какое-то задание или сделать что-нибудь для них. В конце концов, я их мать.

Отец сжал губы будто для того, чтобы удержать во рту какие-то слова, но лишь кивнул головой.

– Конечно. Больше этого не случится, – заверил он жену.

– Простите, месье, – сказал Эдгар, подходя к двери, – но прибыл профессор Эшбери. Вот его визитная карточка, – доложил он, передавая карточку отцу.

– Проводи его в дом, Эдгар.

– Хорошо, месье.

– Не думаю, что понадоблюсь для этого дела, – сказала Дафна. – Мне нужно ответить на несколько телефонных звонков. Как ты и предсказывал, все наши знакомые хотят услышать историю исчезновения и возвращения Руби. И этот рассказ меня уже утомил. Нам бы следовало напечатать его и раздавать друзьям, – добавила она, поворачиваясь на каблуках и выходя из кабинета.

– Пойду и приму пару таблеток аспирина, – сказала Жизель, быстро выпрямляясь. – Ты расскажешь мне о твоем учителе позже, Руби, – сказала она с улыбкой. Я не стала улыбаться в ответ. Когда она вышла из кабинета, Эдгар привел профессора Эшбери, а у меня не было времени, чтобы рассказать отцу правду о том, что случилось накануне вечером.

– Здравствуйте, профессор Эшбери, – сказал отец, протягивая руку вошедшему.

Герберт Эшбери выглядел на пятьдесят с небольшим лет, был ростом в пять футов и девять дюймов, одет в серую спортивную куртку, светло-голубую сорочку, темно-синий галстук и темно-синие джинсы. У него было худое лицо, все черты которого резко выделялись. Костлявый и немного длинный нос, рот с тонкими и гладкими, как у женщины, губами.

– Как поживаете, месье Дюма? – Голос профессора я сочла довольно мягким. Мужчина протянул длинную руку, пальцы которой полностью обхватили кисть отца. На мизинце профессора было красивое, ручной работы серебряное кольцо с бирюзой.

– Прекрасно, спасибо, и спасибо за то, что приехали и согласились заняться с моей дочерью. Разрешите представить вам мою дочь Руби, – гордо сказал папа, поворачиваясь ко мне.

Из-за узкого лица и резко скошенного к границе волос лба глаза профессора Эшбери казались больше, чем были на самом деле. Темно-карие, с серыми крапинками, они цеплялись за все, на что он смотрел, и держались так крепко, что профессор казался загипнотизированным. В данный момент его глаза сосредоточились на моем лице, так что я невольно почувствовала себя неловко.

– Здравствуйте, – поспешно сказала я.

Он прочесал своими длинными пальцами дикие пряди редких светло-каштановых с сединой волос, сгоняя их со лба, сверкнул улыбкой, но вскоре глаза его вновь стали серьезными.

– Где вы учились живописи до настоящего времени, мадемуазель? – спросил он.

– Совсем немного в средней школе, – ответила я.

– В средней школе? – переспросил он, опуская вниз уголки рта, будто я сказала «в исправительной школе». Профессор повернулся к отцу, ожидая объяснений.

– Именно поэтому я и посчитал, что для нее было бы огромным благом сейчас брать частные уроки у имеющего хорошую репутацию и высокочтимого преподавателя, – сказал отец.

– Я не понимаю, месье. Мне сказали, что несколько работ вашей дочери были приняты одной из наших картинных галерей, и я полагал, что…

– Это правда, – ответил отец, улыбаясь. – Я покажу вам одну из ее картин. Пока единственную, которой располагаю.

– О? – Лицо профессора Эшбери выражало недоумение. – Только одна?

– Это целая история, профессор. Но приступим к главному. Пожалуйста, сюда, – подсказал отец и провел профессора в свой кабинет, где все еще на полу у письменного стола стояла моя картина, изображающая голубую цаплю. Некоторое время профессор рассматривал ее, а затем шагнул вперед, чтобы поднять картину.

– Можно? – спросил он папу.

– Конечно, пожалуйста.

Профессор Эшбери поднял картину и какое-то время держал ее на вытянутой руке. Затем он кивнул головой и медленно опустил полотно.

– Мне это нравится, – объявил он и повернулся ко мне. – Вы передали ощущение движения. Картина реалистична и тем не менее… в ней присутствует что-то таинственное. Заметно умное использование теней. Фон тоже схвачен довольно хорошо. Вы провели какое-то время на протоке?

– Я прожила там всю жизнь, – ответила я. Глаза профессора Эшбери загорелись интересом. Он покачал головой и повернулся к папе.

– Простите, месье, – сказал он. – Я не хочу вмешиваться в чужие дела, но мне показалось, вы представили Руби как вашу дочь?

– Я сделал это, и она действительно моя дочь, – ответил отец. – Но она не жила со мной до сих пор.

– Понимаю, – проговорил профессор, вновь переводя взгляд на меня. Казалось, он не был поражен или удивлен полученной информацией, но чувствовал, что должен продолжить оправдание своего интереса к нашей личной жизни. – Я люблю побольше знать о своих учениках, особенно тех, кого беру частным образом. Искусство, настоящее искусство, оно идет изнутри, – говорил он, прикладывая ладонь правой руки к сердцу. – Я могу научить ее технике, но то, что она приносит на полотно, – это что-то, чему нельзя научить и чего не может дать ни один преподаватель. Она приносит себя, свою жизнь, свой опыт, свое видение, – сказал он. – Понимаете, месье?

– Э… да, – ответил папа. – Конечно. Вы можете все узнать о ней, если пожелаете. И все же главное – что подсказывает вам опыт, верите ли вы в способности моей дочери?

– Абсолютно, – заявил профессор Эшбери. Он вновь посмотрел на мою картину и опять повернулся ко мне. – Возможно, она станет самым талантливым моим учеником из всех, что у меня когда-либо были, – добавил он.

Мой рот раскрылся, а лицо отца осветилось гордостью. Он просиял широкой улыбкой и кивнул головой.

– Я так и думал, хотя и не эксперт по живописи.

– Чтобы увидеть, какой здесь скрыт потенциал, не нужно быть экспертом по живописи, – заметил профессор, еще раз переводя взгляд на мою картину.

– Позвольте тогда показать вам студию, – предложил отец и повел профессора по коридору. Я последовала за ними. На профессора студия произвела огромное впечатление, как произвела бы и на любого другого человека. Так мне кажется.

– Лучше даже, чем у меня в колледже, – прошептал он, будто не хотел, чтобы его услышали попечители.

– Если я во что-то поверю, то уж отдаюсь этому полностью, профессор Эшбери, – заявил отец.

– Я вижу, что это так. Очень хорошо, месье, – проговорил он с некоторой помпезностью. – Я принимаю вашу дочь в состав моих учеников. При условии, конечно… – добавил он, переводя глаза на меня. – При условии, что она безусловно готова принять мое обучение.

– Я уверен в ее согласии. Руби?

– Что? О да. Спасибо, – быстро проговорила я. Я все еще поглощала предыдущие комплименты профессора Эшбери.

– Я проведу вас еще раз через основы, – предупредил он. – Научу дисциплине, и только когда сочту, что вы готовы, только тогда отпущу на волю ваше собственное воображение. Многие рождаются одаренными, – рассуждал он, – но только некоторые, наиболее дисциплинированные, способны развить свой талант.

– У нее есть это свойство, – заверил профессора отец.

– Посмотрим, месье.

– Пойдемте ко мне в кабинет, профессор, и обсудим финансовую сторону, – предложил отец. Профессор Эшбери, глаза которого все еще были прикованы ко мне, кивнул. – Когда она сможет приступать к занятиям, профессор?

– В следующий понедельник, месье, – ответил он. – Несмотря на то что у нее одна из лучших студий в городе, я все-таки время от времени, возможно, буду приглашать ее посетить мою студию, – добавил он.

– Это не будет проблемой.

– Très bien,[20] – проговорил профессор Эшбери. Он кивнул мне и вышел вместе с отцом. Мое сердце стучало от возбуждения. Бабушка Катрин всегда верила в мой талант живописца. Она не была достаточно образованна и мало знала об искусстве, и тем не менее в глубине души была убеждена, что я добьюсь успеха. Сколько раз она уверяла меня в этом, а теперь вот учитель живописи, профессор колледжа, только раз взглянув на мою работу, заявил, что, весьма возможно, я стану лучшей его ученицей.

Все еще дрожа от радости, я поспешила наверх, чтобы сообщить об этом Жизель. Мое сердце было так переполнено радостью, что в нем больше не находилось места для гнева. Я выпалила Жизель все, что сказал профессор. Она, примеряя разные шляпки около своего туалетного столика, выслушала меня, а потом повернулась, изображая недоумение на лице.

– Ты и в самом деле хочешь проводить часы с учителем рисования после целого дня школьных занятий? – спросила она.

– Конечно. Это совсем другое. Это… то, что я всегда мечтала делать.

Жизель пожала плечами.

– Я бы не стала. Поэтому никогда и не настаивала на учителе пения. Так мало времени остается на развлечения. Все тебе находят и находят какие-то дела: учителя заваливают домашними заданиями, придумывают разные тесты, и, кроме того, нужно как-то приспосабливаться к распорядку дня наших родителей. Как только ты познакомишься с кем-нибудь из молодых людей и заведешь друзей, тебе вряд ли захочется терять время на обучение живописи, – заявила моя сестра.

– Это не потеря времени.

– О, ради Бога, – вздохнула Жизель. – Вот, – сказала она, бросая мне темно-голубой берет. – Примерь. Мы поедем во Французский квартал немного развлечься.