Вирджиния Эндрюс - Руби

Помни меня такой, какой я была до того, как мы узнали правду, и я буду помнить тебя именно тем Полем. Может быть, ты прав, может быть, мы никогда не будем любить кого-нибудь еще так же сильно, как любим друг друга, но мы должны попытаться. Я буду часто думать о тебе и представлять тебя на твоей красивой плантации.

Всегда с любовью,

Руби.

Я опустила письмо в почтовый ящик напротив автобусной станции, затем села, проглотила слезы и стала ждать. Наконец прибыл автобус. Он ехал из Сент-Мортинвилля и делал остановки в Новой Иберии, Франклине и Морган-Сити, прежде чем прибыл в Хуму, поэтому свободных мест почти не было. Я отдала билет водителю и прошла в заднюю часть автобуса, где увидела свободное место справа от хорошенькой женщины с кожей цвета темной карамели, черными волосами и бирюзовыми глазами. Когда я села, она улыбнулась, открывая зубы молочной белизны. На женщине была яркая розовая с голубым крестьянская юбка, черные босоножки и розовый хальтер,[16] на руках позвякивало бесчисленное множество браслетов. Волосы были повязаны белой косынкой – что-то вроде тюрбана с семью узлами, концы которых торчали вверх.

– Привет, – сказала она. – Тоже едешь в мокрую могилу?

– Мокрую могилу? – Я села рядом с ней.

– Новый Орлеан, милочка. Так называла его моя бабушка, потому что там нельзя похоронить кого бы то ни было в земле. Слишком много воды.

– Неужели?

– Именно так. Всех хоронят в склепах, мавзолеях и печах – в общем, над землей. А ты этого не знала? – спросила она, продолжая улыбаться. Я покачала головой. – Значит, в первый раз едешь в Новый Орлеан. Да?

– Да.

– Знаешь, ты выбрала самое лучшее время для своей поездки, – заявила она. Я заметила, какими блестящими были ее глаза и как она была возбуждена.

– Почему?

– Почему? Господи, милочка, это же Марди-Гра.[17]

– О… нет, – проговорила я, думая, что это как раз было наихудшим временем для поездки. Я читала и слышала, что творится в Новом Орлеане на Марди-Гра. Мне бы следовало сообразить, почему эта женщина была так разодета. Весь город будет праздничным. И это не лучшее время для того, чтобы пожаловать в дом моего отца.

– Можно подумать, милочка, ты только вышла из болота.

Я глубоко вздохнула и кивнула головой. Женщина рассмеялась.

– Меня зовут Энни Грей, – сказала она, протягивая тонкую гладкую ладонь. Я пожала ее. На всех пальцах были надеты красивые кольца, а кольцо на мизинце выглядело так, будто было сделано из кости в форме крошечного черепа.

– Я Руби. Руби Ландри.

– Приятно познакомиться. У тебя родственники в Новом Орлеане? – спросила она.

– Да. Но я не видела их… никогда.

– Ого, ничего себе.

Водитель закрыл дверь и вывел автобус со станции. Мое сердце пустилось вскачь, когда я увидела, как мы проезжали мимо магазинов и домов, которые были знакомы мне всю жизнь. Мы миновали церковь и школу, автобус проезжал по дороге, по которой я ходила почти каждый день. Затем мы задержались на перекрестке, и автобус повернул в сторону Нового Орлеана. Я много раз видела этот дорожный знак и много раз мечтала, что когда-нибудь и я последую в этом направлении. И вот теперь это случилось. Вскоре мы неслись уже по автотрассе, и Хума уходила все дальше и дальше. Я не могла не смотреть назад.

– Не оглядывайся, – быстро проговорила Энни Грей.

– Что? Почему?

– Плохая примета, – ответила она.

Я быстро повернулась и стала смотреть вперед.

– Почему?

– Принесет неудачу. Скорей перекрестись три раза, – приказала женщина. Я видела, что она совершенно серьезна, и сделала, как она говорила.

– Ну вроде достаточно, – сказала я. Это ее рассмешило. Она наклонилась и подняла свою маленькую матерчатую сумку. Порывшись в ней, Энни вынула что-то и вложила мне в руку. Я уставилась на эту вещь.

– Что это?

– Кусочек шейной кости черной кошки. Это гри-гри, – заявила она. И, видя, что я все еще не понимаю, пояснила: – Волшебный талисман, он принесет тебе удачу. Мне дала его бабушка. Это вуду,[18] – добавила Энни шепотом.

– О нет, я не хочу отнимать у тебя твой талисман, – сказала я, протягивая амулет обратно.

Энни покачала головой.

– Неудача теперь посетит меня, если возьму его обратно, и еще худшая ждет тебя, если ты его отдашь, – заявила она. – У меня есть еще несколько, милочка. Не беспокойся. Бери, – сказала она, сжимая мои пальцы вокруг кошачьей кости. – Спрячь, но носи с собой все время.

– Спасибо, – проговорила я и сунула кость в сумку.

– Уверена, что эти твои родственники с нетерпением ждут тебя, а?

– Нет, – ответила я.

Энни подняла голову и улыбнулась, будто не поняла моего ответа.

– Нет? Разве они не знают о твоем приезде? Некоторое время я смотрела на нее, а потом вновь уставилась на дорогу, выпрямившись на сиденье.

– Нет, – повторила я. – Они даже не знают о моем существовании.

Автобус прибавил скорость, свет его фар скользил в ночи, он вез меня вперед, к ожидавшему меня будущему, будущему, которое представлялось мне таким же темным, таинственным и пугающим, как это неосвещенное шоссе.

Энни Грей была так возбуждена прибытием в Новый Орлеан на Марди-Гра, что болтала без умолку всю оставшуюся часть пути. Я сидела сдвинув колени и положив на них нервно сжатые руки, но все же благодарная ей за разговоры. Слушая ее описания празднования предыдущих Марди-Гра, на которых она бывала, я не имела времени на сожаления и беспокойство о том, что меня ждет, как только я сойду с автобуса, и хоть какое-то время могла отвлечься от беспокойных мыслей, столпившихся в самых темных уголках моего мозга.

Энни жила в Новой Иберии, но бывала в Новом Орлеане по крайней мере с полдюжины раз, навешала свою тетю, которая, как она сказала, была певицей в знаменитом ночном клубе во Французском квартале. Моя попутчица собиралась теперь жить у тетки в Новом Орлеане.

– Я тоже буду певицей, – хвасталась она. – Тетя устраивает мне первое выступление в ночном клубе на улице Бурбон. Ты ведь, конечно, слышала о Французском квартале, милочка?

– Я знаю, что это самая старая часть города и что там много музыки и люди все время устраивают вечеринки, – ответила я.

– Правильно, милочка, и там еще лучшие рестораны, много прекрасных магазинов и много-много антикварных и художественных галерей.

– Художественных галерей?

– Ага.

– Ты когда-нибудь слышала о Галерее Доминика? Она пожала плечами.

– Я не смогла бы отличить одну от другой. А что?

– Там выставлены некоторые мои картины, – гордо проговорила я.

– Серьезно? Ну ничего себе. Ты художница. – Видно, это произвело на Энни впечатление. – И говоришь, что даже не была раньше в Новом Орлеане?

Я покачала головой.

– О, – пропищала она и сжала мою руку. – Тебя ждет целая куча удовольствий. Ты должна сказать мне, где остановишься, и я пришлю тебе приглашение прийти и послушать мое пение, как только заключу контракт, о'кей?

– Я еще не знаю, где буду жить, – пришлось признаться мне. Это замедлило волну ее возбуждения. Она откинулась на спинку своего кресла и внимательно рассматривала меня с. удивленной улыбкой.

– Что ты имеешь в виду? Я думала, ты сама сказала, что едешь жить к родственникам.

– Да, это так… Я… просто я не знаю их адреса. – Мои глаза мельком встретились с ее, прежде чем скользнули в сторону. Я почти ничего не видела, но всматривалась в пейзаж, проносящийся мимо: в этот момент он представлял собой расплывшееся пятно темных силуэтов с одиноким светящимся окном какого-то дома.

– Но, милочка, Новый Орлеан немного больше, чем центр Хумы, – смеясь, проговорила Энни. – У тебя хоть есть номер их телефона?

Я опять повернулась к ней и покачала головой. Кончики моих пальцев покалывало, наверное, потому, что они были крепко сжаты.

Улыбка Энни увяла, она с подозрением сощурила свои бирюзовые глаза, и взгляд ее переместился на мой маленький чемоданчик, а затем вновь на меня. Она кивнула головой и отстранилась от спинки кресла, видимо, убежденная, что ей теперь все понятно.

– Ты убегаешь из дому, да?

Я закусила нижнюю губу, но не смогла помешать глазам наполниться слезами. Я кивнула.

– Почему? – быстро спросила она. – Ты можешь рассказать все Энни Грей, милочка. Энни Грей хранит тайны лучше, чем банковский сейф.

Я проглотила слезы и подавила комок в горле, чтобы быть в состоянии рассказать ей о бабушке Катрин, о ее смерти, о водворении в дом дедушки Джека и о том, как быстро он устроил мое замужество с Бастером. Энни спокойно дослушала меня до конца. Ее глаза выражали сочувствие. Затем они яростно вспыхнули.

– Это старое чудовище! Настоящий Papa La Bas, – пробормотала она.

– Кто?

– Сам дьявол, – заявила Энни. – У тебя есть что-нибудь, что принадлежит ему?

– Нет, – ответила я. – А что?

– Чтобы угомонить его. Я бы его околдовала. Моя прабабка, ее привезли сюда рабыней, она была Мама – королева вуду, и она передала мне по наследству множество секретов, – прошептала Энни, причем ее глаза были широко раскрыты, а лицо приблизилось к моему. – Ya, ye, ye li konin tou, gris-gris, – проговорила она нараспев. Мое сердце тяжело застучало.

– Что это означает?

– Часть молитвы вуду. Если бы у нас был клочок волос твоего деда, кусочек его одежды, хоть даже старый носок… он никогда бы не побеспокоил тебя снова, – заверила она меня и покачала головой.