Тем не менее я начала подумывать, не смогу ли помочь ему измениться. Иногда такие трагические события, как это, заставляют людей более серьезно задуматься о своей жизни. Мне казалось, я слышу слова бабушки Катрин: «У тебя есть хороший шанс превратить лягушку-быка в прекрасного принца». А может быть, дедушке Джеку и нужен был такой шанс. В конце концов, размышляла я, убирая клочки волос, нападавших вокруг бочки, нравится мне это или нет, но дед – единственный мой родственник из кайенов.


Пришедших на похороны людей было даже больше, чем накануне. Непрерывный поток кайенов прибывал с расстояния многих миль вокруг, чтобы выразить последнюю дань уважения бабушке Катрин, чья репутация распространилась значительно дальше по округу Тербон и окружающему его району, чем я себе представляла. И многие из тех, что прибыли, рассказывали прекрасные истории о бабушке, о ее практической мудрости, ее чудодейственном прикосновении, ее замечательных снадобьях и ее умении давать людям надежду.

– Да что там говорить! Когда твоя бабушка входила в комнату, полную испуганных и растерянных людей, обеспокоенных состоянием их родственника, создавалось впечатление, будто кто-то зажег во тьме свечу, дорогая Руби, – сказала мне миссис Аллард из Лафайетта. – Нам будет недоставать ее, ужасно недоставать.

Люди вокруг нее закивали головами и выразили мне свои соболезнования. Я поблагодарила их за добрые слова и наконец поднялась, чтобы что-нибудь выпить и перекусить. Я бы никогда не подумала, что просто сидеть около гроба и приветствовать пришедших попрощаться с бабушкой столь изнурительное занятие, но непрерывное эмоциональное напряжение взымало намного большую дань, чем можно было предположить.

Дедушка Джек, хотя и не пил с утра, устроил шумный прием на парадной галерее. Время от времени он громко возмущался или выдавал что-нибудь на свои излюбленные темы: «Эти проклятые подъемные краны, вздымающие свои головы над болотом, изменяющие вид местности, который оставался неизменным в течение сотен лет, и ради чего? Просто чтобы сделать какого-то жирного креольского нефтедобытчика в Новом Орлеане богатым. Я говорю, мы выживем их всех отсюда, я говорю…»

Я вышла через заднюю дверь и закрыла ее за собой. Конечно, приятно, что столько людей пришло выразить свое уважение бабушке и утешить нас, но как это оказалось тяжело вынести. Каждый раз, когда кто-то подходил, чтобы пожать мне руку или поцеловать в щеку, это вызывало слезы на моих глазах и сдавливало горло до того, что оно начало болеть сильнее, чем при простудах. Каждый мускул в моем теле был натянут, как стальная проволока, от потрясения, вызванного кончиной бабушки. Я немного прошлась в направлении канала и почувствовала, что голова моя закружилась.

– Ох, – простонала я, поднимая руки ко лбу, и готова была упасть. Но неожиданно пара крепких рук подхватила меня и удержала на ногах.

– Осторожно, – проговорил знакомый голос. На мгновение я позволила себе опереться на плечо подошедшего, а потом открыла глаза и увидела Поля. – Тебе лучше присесть вот здесь, у этого камня, – сказал он, направляя меня к валуну. Мы часто сидели с Полем на этом валуне и бросали мелкие камешки в воду, считая расходившиеся круги.

– Спасибо, – ответила я и позволила Полю подвести меня к камню. Парень быстро сел рядом со мной и взял в рот стебелек болотной травинки.

– Прости, что не пришел вчера, думал, что вокруг тебя будет так много народу… – Поль улыбнулся. – Хотя нельзя сказать, что сегодня меньше. Твоя бабушка была хорошо известна и очень любима на протоке.

– Я знаю. Но до нынешнего дня не могла оценить, до какой степени она была любима, – проговорила я.

– Так обычно и бывает. Мы не понимаем, какое большое значение имеет кто-то, пока этот человек не покинет нас, – ответил Поль, и скрытое значение его слов отразилось в его теплом взгляде.

– О Поль, она ушла, моя Grandmere ушла, – воскликнула я, падая в его объятия и начиная плакать по-настоящему. Поль отбросил назад мои волосы, и когда я взглянула на него, то увидела, что в его глазах стояли слезы, как будто моя боль передалась и ему.

– Я хотел бы быть здесь, когда все случилось, – сказал он. – Я хотел бы быть рядом с тобой.

Мне пришлось дважды проглотить комок в горле, прежде чем я смогла вновь заговорить.

– Я никогда не хотела прогонять тебя прочь, Поль. Мне пришлось говорить те слова, и они разрывали мне сердце.

– Тогда почему ты это сделала? – тихо спросил парень. В его глазах было столько боли. Я могла понять, каково это для него, и могла заметить выступившие на его глазах слезы. Как несправедливо! Почему мы двое должны страдать так ужасно за грехи наших родителей? – думалось мне.

– Почему ты это сделала, Руби, почему? – спрашивал Поль, он молил об ответе. Я понимала его смятение. Мои слова, слова, сказанные недалеко от этого места, были так неожиданны, так внезапны, они заставили его сомневаться в реальности. Гнев был единственным способом, который помог ему справиться с такой неожиданностью, такой бессмысленной неожиданностью.

Я отвернулась от Поля и закусила нижнюю губу. Мой рот хотел дать свободу словам и оправдать мой поступок.

– Дело не в том, что я не любила тебя, Поль, – начала я медленно. И вновь повернулась лицом к другу. Воспоминания о наших недавних поцелуях и обещаниях обреченными мотыльками пропорхали на свечу моего жгучего отчаяния. – И не в том, что не люблю, – добавила я тихо.

– Тогда в чем же? Что это могло быть? – быстро спросил он.

Мое сердце, разрываемое горем и такое усталое от печали, начало стучать, как массивная, тяжелая бочка, так медленно, как ужасные барабаны в траурных процессиях. Что сейчас важнее, спрашивала я себя: уничтожить ложь между Полем и мной, между двумя людьми, питающими друг к другу такую редкостную любовь, любовь, которая требовала честности, или оставить все как есть, поддерживать ложь, чтобы не дать Полю узнать о грехах его отца и, значит, сохранить мир в его семье?

– Что это было? – снова допытывался он.

– Дай мне немножко подумать, Поль, – сказала я и посмотрела в сторону. Парень нетерпеливо ожидал, сидя рядом со мной. Я была уверена, что его сердце билось так же быстро, как и мое.

Я хотела сказать Полю правду, но что, если бабушка Катрин не ошиблась? Что, если со временем Поль возненавидит меня еще больше за то, что я оказалась вестником такой опустошающей новости?

О бабушка, думала я, разве не наступит такое время, когда истина должна быть раскрыта, а ложь и обманы – разоблачены? Знаю, маленькими мы можем оставаться в мире фантазий и выдумок. Может, это даже необходимо, ведь если нам так рано рассказать столько безобразной правды о жизни, мы были бы уничтожены раньше, чем смогли бы обзавестись твердым панцирем, необходимым для защиты от неумолимых стрел коварной судьбы, несущих самые горькие истины о том, что и бабушки и дедушки, и матери и отцы, да и сами мы тоже, увы, смертны. Нам все равно предстоит понять, что мир не заполнен только мелодично звучащими колокольцами, мягкими, чудесными вещами, восхитительными запахами, приятной музыкой и бесконечными надеждами. В нем есть все, в этом мире, – и ураганы, и беды, и болезни, и надежды, которые никогда не сбываются.

Конечно, Поль и я теперь уже достаточно взрослые, думала я. И конечно, нам легче вынести правду, чем и дальше продолжать жить с этим обманом.

– Очень давно здесь кое-что произошло, – начала я, – кое-что, что вынудило меня в тот день произнести те ужасные слова.

– Здесь?

– На нашей протоке, в нашем небольшом кайенском мире, – кивнула я головой. – Правда об этом случае была быстро скрыта, потому что она принесла бы огромные страдания многим людям, но иногда, а может, и всегда, когда правда бывает похоронена подобным образом, она имеет привычку выходить наружу, выталкивать себя вверх, на солнечный свет.

– Ты и я, – продолжала я свой рассказ, глядя в недоумевающие глаза Поля. – Это и есть та правда, которая когда-то была похоронена. Теперь мы на солнечном свете.

– Я не понимаю, Руби. Какая ложь? Какая правда?

– Никто в те далекие времена, когда была похоронена правда, не предполагал, что мы с тобой так возвышенно полюбим друг друга.

– Я все еще не понимаю, Руби. Как это многие годы назад кто-то вообще мог о нас знать? И почему бы это имело значение, если бы и знал? – спросил Поль, и его глаза сузились от непонимания.

Было очень трудно открыть правду и сделать это простыми словами. Почему-то я чувствовала, что если бы Поль пришел к пониманию сам, если бы слова сложились в его голове и были высказаны им самим вместо меня, то это было бы менее болезненно.

– В тот день, когда я потеряла свою мать, ты тоже потерял свою, – наконец проговорила я, и слова мои были похожи на крошечные горячие угли, падающие с моих губ. Как только я произнесла их, жар сменился ознобом, ознобом таким сильным, будто на мою шею лили ледяную воду.

Взгляд Поля скользнул по моему лицу, ища более ясного ответа.

– Моя мать… тоже умерла?

Он поднял глаза, парень был в недоумении, его мозг перебирал все возможные варианты. Затем его лицо сделалось пунцовым, и он снова стал вглядываться в меня, на сей раз его глаза были требовательными и почти безумными.

– Что ты хочешь сказать… что ты и я… что мы… находимся в родстве? Что мы брат и сестра? – спросил Поль. Уголки его рта поползли вверх в недоверчивой усмешке.

– Бабушка Катрин решила рассказать мне все, когда увидела, что происходит между нами, – объяснила я.

Поль потряс головой, все еще сомневаясь.

– Ей было очень тяжело сделать это. Теперь, оглядываясь назад, я вижу, что сразу же после этого признания возраст стал прокрадываться в ее походку, в ее голос и сердце. Старые страдания, когда их возвращают к жизни, жалят еще сильнее, чем тогда, когда были только причинены.