Я всегда знала, что Сюзетт Дэйзи, девочка из моего класса, была влюблена в Поля. И, конечно же, она стала добиваться его внимания, но странное дело – когда Поль начал все больше и больше времени проводить в обществе Сюзетт Дэйзи, я почувствовала облегчение, я полагала, что он будет затрачивать больше энергии на нее, чем на ненависть ко мне. Через комнату я наблюдала, как они сидят вместе и едят свой ленч, а вскоре увидела их в школьном коридоре, держащимися за руки. Конечно, какая-то часть меня ревновала, какая-то часть была в ярости из-за несправедливости, и я плакала, видя их счастливыми и смеющимися. А потом узнала, что Поль подарил Сюзетт кольцо своего класса, которое она гордо носит на золотой цепочке, и провела ночь, заливая подушку горючими слезами.
Большинство девочек, когда-то завидовавших мне из-за благосклонности Поля, теперь злорадствовали. А Мариэнн Брустер однажды июньским днем повернулась ко мне – мы стояли в комнате для девочек – и завопила:
– Думаю, ты не считаешь себя какой-то особенной после того, как тебя бросили ради Сюзетт Дэйзи.
Другие девочки заулыбались в ожидании моего ответа.
– Я никогда не считала себя какой-то особенной, Мариэнн, – ответила я. – Но спасибо, что ты думала обо мне именно так, – добавила я.
На какое-то время она растерялась. Ее рот открывался и закрывался. Я смотрела мимо нее, но она вдруг резким движением вскинула голову, отчего волосы сначала упали ей на лицо, а затем были отброшены назад и рассыпались по плечам, и усмехнулась мне.
– Да, это на тебя похоже, – заметила она, держа руки на бедрах и качая головой. – Это на тебя так похоже – быть дерзкой. Не знаю только, чего ты хочешь добиться своей наглостью, – продолжала она, распаляя свой гнев и разочарование. – Конечно, ты нисколько не лучше нас.
– Я никогда и не говорила обратное, Мариэнн.
– Ты даже хуже нас, ты незаконнорожденная. Вот кто ты.
Остальные девочки закивали. Подбодренная этим, Мариэнн схватила меня за руку и продолжала:
– Поль Тейт в конце концов стал благоразумнее. Он принадлежит к таким, как Сюзетт, а не к кайенам низшего класса, как Ландри, – закончила она.
Я вырвала руку и, вытирая слезы, выскочила из комнаты для девочек. Ну и хорошо, пусть все думают, что Поль принадлежит к таким, как Сюзетт Дэйзи, и считают их идеальной парой. Сюзетт была хорошенькой девочкой с длинными светло-каштановыми волосами и надменными чертами лица, но что было более важно, ее отец был богатым нефтепромышленником. Я уверена, родители Поля были в восторге от его выбора новой подруги. Теперь у него не будет проблем с машиной и посещением танцев с Сюзетт.
И все же, несмотря на очевидное счастье с новой девушкой, я не могла не заметить задумчивости в глазах Поля, когда он случайно видел меня в церкви.
Отношения с Сюзетт и прошедшее после нашего разрыва время начали понемногу его успокаивать. Я даже думала, что Поль вот-вот заговорит со мной, но каждый раз, когда он, казалось, готов был направиться в мою сторону, что-то останавливало его, и он отворачивался.
Наконец, слава Богу, учебный год закончился, а с ним прекратились наши, пусть слабые, соприкосновения с Полем. Вне школы мы и в самом деле жили в разных мирах. У него больше не было причин ходить в направлении нашего дома. Конечно, я видела его по воскресеньям в церкви, но он был в компании с родителями и сестрами. Впрочем, он особенно и не смотрел в мою сторону. Время от времени, услышав шум мотора, я выбегала к входной двери в ожидании и надежде увидеть Поля, как обычно подъезжающего на мотороллере к нашему дому. Но это всегда оказывались либо другой мотороллер, либо старая проезжающая мимо машина.
Это были для меня темные дни, дни, исполненные такой печали и муки, что даже утренние пробуждения ото сна давались мне с великим трудом. К тому же жара и влажность этого лета до такой степени насытили каждый день на протоке, что моя жизнь и вовсе казалась невыносимой. Температура воздуха доходила почти до сорока градусов, а влажность приближалась к критической отметке. День за днем болота оставались тихими и неподвижными, не слышно было ни малейшего дуновения ветерка с залива, что принесло бы нам немного облегчения.
Непосильной ношей легла жара на бабушку Катрин. Более чем когда-либо она чувствовала себя подавленной многослойной влажностью. Я ненавидела эту жару, когда бабушке приходилось отправляться лечить кого-нибудь от укуса ядовитого паука или ужасной головной боли. Чаще обычного она возвращалась изнуренной, опустошенной, платье ее было мокрым, волосы прилипали ко лбу, щеки становились красными, как свекла, но походы эти и работа, которую она выполняла, приносили небольшой доход и кое-что из съестного, в то время как от торговли с лотка, практически затихающей в летние месяцы, не было почти никакого проку.
На дедушку Джека тоже рассчитывать не приходилось. Я слышала, что он охотится на аллигаторов с какими-то людьми из Нового Орлеана, которые продавали шкуры животных изготовителям записных книжек, бумажников и всего такого, что делалось из шкур болотных тварей. Я не часто видела деда, но всегда, когда это случалось, он проплывал на каноэ или дрейфовал в шлюпке, попивая какой-нибудь сидр домашнего изготовления или виски: любые деньги, заработанные на аллигаторах, он превращал в еще одну бутылку или кувшин.
Однажды к концу дня бабушка Катрин вернулась из очередной миссии исцеления более изможденной, чем обычно. Она едва могла говорить. Мне пришлось выбежать из дома и помочь ей подняться по лестнице. Она практически рухнула на кровать.
– Grandmere, твои ноги дрожат, – воскликнула я, когда помогала снимать ей мокасины. Ее ноги были стерты и распухли, особенно лодыжки.
– Все пройдет, – повторяла она, – все пройдет. Просто положи мне холодную тряпочку на лоб, Руби, дорогая.
Я поспешила сделать это.
– Я просто полежу здесь немного, пока сердце успокоится, – проговорила старушка и вынудила себя улыбнуться.
– Grandmere, нельзя тебе больше ходить так далеко. Слишком жарко, и ты уже стара для этого.
Она покачала головой.
– Это мой долг. Ради этого Господь Бог и поместил меня сюда.
Я подождала, пока она заснула, а затем отправилась на пироге в хижину дедушки Джека. Вся печаль и меланхолия, владевшие мной последние полтора месяца, обернулись яростью по отношению к деду. Он знал, как трудно нам бывает летом. Вместо того чтобы каждую неделю пропивать свободные деньги, ему следовало бы подумать о нас и навещать нас почаще, решила я. И еще я решила не обсуждать это с бабушкой Катрин, потому что она не захотела бы признать мою правоту и не позволила бы попросить у деда ни пенни.
Летом болото выглядело совсем по-другому. Кроме того что после зимней спячки просыпались аллигаторы – а спали они, откладывая в хвостах жировые запасы, – появлялись еще десятки змей, они сплетались в клубки или прошивали воду зелеными или коричневыми нитями. К тому же над болотом роились целые тучи москитов и других насекомых, слышались хоры жирных лягушек-быков с вытаращенными глазами и дрожащим горлом, неистово сновали повсюду выводки нутрий и ондатр, иногда останавливавшие на мне свой подозрительный взгляд. Насекомые и животные неузнаваемо меняли вид болота, их домики создавали выступы там, где их не было раньше, их паутина связывала растения и стволы деревьев. От всего этого болото казалось живым, будто само оно превратилось в одно громадное животное, меняющее облик с каждой переменой сезона.
Я знала, что бабушка будет встревожена из-за моей поздней поездки через болото и визита к дедушке Джеку. Но мой гнев достиг предела, погнал меня в сторону болота и заставил толкать пирогу шестом с удвоенной энергией. Вскоре я обогнула поворот и увидела хижину деда. Но когда подъехала поближе, уменьшила скорость, потому что испугалась доносящегося из нее грохота.
Я услышала звон сковородок, треск мебели, завывания и проклятия деда. Небольшой стул вылетел из двери, шлепнулся в болото и затонул. За ним последовал горшок, потом еще один. Я остановила пирогу и стала ждать. Некоторое время спустя на галерее появился дед. Он был совершенно голый, волосы всклокочены, а в руках старик держал ременный кнут. Даже с такого расстояния я могла видеть, что его глаза были налиты кровью. Тело деда было покрыто полосами грязи и тины, а на ногах и пояснице краснели царапины.
Старик щелкал кнутом по чему-то в воздухе и кричал перед очередным взмахом кнута. Вскоре я поняла, что он воображал перед собой какую-то тварь, что это пьяный припадок. Бабушка Катрин описывала мне один из них, но я никогда не видела ничего подобного собственными глазами. Бабушка говорила, что алкоголь пропитал мозг деда так сильно, что вызывал у него галлюцинации и кошмары даже днем. Не раз с ним случались припадки в доме, и он уничтожил многое из хороших вещей.
«Я обычно выбегала из дома и ждала, пока он дойдет до изнеможения и уснет, – рассказывала бабушка. – Иначе он мог изуродовать и меня, не сознавая этого».
Вспомнив слова бабушки, я отвела пирогу в маленький пролив, чтобы дед меня не заметил. Старик вновь и вновь щелкал кнутом и вопил так громко, что на горле его вздувались вены. Вскоре кнут зацепился за капкан на ондатр, запутался, и дед не смог его вынуть. Он вообразил, что кнут захватило чудовище. Это вызвало новый приступ ярости, и старик начал выть и размахивать руками так быстро, что стал похож на какого-то человека-паука, по крайней мере с того места, откуда я наблюдала. Наконец изнурение, которое описывала бабушка, овладело им, и он рухнул на крыльцо.
Я подождала довольно долго. Все было тихо.
Убедившись, что дед ничего не чувствует, я подвела пирогу к галерее, заглянула через перила и увидела старика скорчившимся и спящим, не замечающим москитов, пировавших на его коже.
Я привязала каноэ и вошла на галерею. Дед был чуть жив, грудь поднималась и опускалась с большим трудом. Я знала, что не в силах отнести его в дом, поэтому вошла внутрь и нашла одеяло, чтобы накрыть старика.
"Руби" отзывы
Отзывы читателей о книге "Руби". Читайте комментарии и мнения людей о произведении.
Понравилась книга? Поделитесь впечатлениями - оставьте Ваш отзыв и расскажите о книге "Руби" друзьям в соцсетях.