Но из этого ничего не вышло, девочку они найти уже не смогли.

— Значит, расспросим ее позже, — утешил Северн жену, легонько щелкнув по носу. — Она просто ошиблась, ты напрасно переживаешь.

— Девочка намеренно лжет, Северн!

— Возможно. Сейчас я должен идти. Не забудь, я хотел бы расспросить ее вместе с тобою.

Северн тоже боится, что она побьет эту лгунью? Гастингс прижала руки к животу. Опять накатила дурнота. Ухватившись за спинку кресла, она молча глядела, как муж выходит из зала, а потом и сама направилась во двор подышать воздухом. День выдался прекрасным, но Гастингс было не до этого.

— Ты спасла его куницу, — раздался голос Марджори. — Тебе удалось добиться этим гораздо большего, чем если бы ты отравилась своим вином.

— Что ты сказала Марджори?

— Если Элиза права, а я в этом уверена, тебе удалось добиться больше, чем простая жалость. Ты же спасла этого проклятого зверя. Опрокинув кубок, ты позволила кунице лизнуть отравленного вина, и у тебя появился шанс, Гастингс. Неплохой шанс.

— Ты думаешь, я смогла бы отравить Триста? Ведь он же чудом не умер.

— Ревнивая женщина пожертвует чем угодно, чтобы устранить соперницу. Видимо, ты не побоялась даже убить ребенка.

Гастингс почесала за ушами козу Джильберту. Та жевала кожаную подвязку оружейника. Надо уговорить его не убивать за это козу, возможно, ее молоко понадобится ребенку. Ребенку, которого она, по мнению Марджори, не побоялась бы убить. От одной этой мысли у нее кровь застыла в жилах.

— Да, Марджори, я ревную. И хотя это чувство мне противно, от него никуда не денешься. Но скоро ты уедешь отсюда. Скоро выяснится, зачем лгала девочка, которая почему-то тебя обожает. Она понимает, что ты заришься на мое место, и готова чем угодно помочь тебе. Однако ты мне не соперница. Я графиня Оксборо, а не ты. Или ты хочешь быть содержанкой моего мужа? На здоровье.

Марджори засмеялась. Неужели в этой женщине нет изъяна? Пожалуй, если не принимать во внимание ее душу.

— Гастингс, меня обожает не одна Элиза. Не только она желает мне счастья. По-твоему, я вернусь в Седжвик?

— Да.

— Увидим. Впрочем, это не важно. Ты сегодня уже не такая бледная и не так похожа на старуху. Справишься ли с обязанностями хозяйки Оксборо?

— Уже справилась, Марджори.

— А вот и сумасшедшая мамаша Северна.

— Она выздоровела. Даже Ведунья не уверена, было ли настоящим безумием то, что ее поразило. Хотя сейчас уже все равно, она опять здорова.

— Ты наблюдала за ней не так внимательно, как я. У нее дикий взгляд, и ходит она скованно. Ее надо посадить под замок.

— Твои мысли становятся все яснее, Марджори. Очень темные и извращенные мысли. Не ты ли отравила мое вино?

Казалось, Марджори вот-вот ударит ее. Дыхание прерывалось, нежные ручки сжались в кулаки, и она прошипела:

— Северн хоть раз говорил о своей любви в тот момент, когда входит в тебя? Целовал ли он тебя в ухо, шепча, какая ты красавица, как ты ему нужна, какое наслаждение ему даришь?

Гастингс отвернулась от нее и поспешила навстречу леди Морайне. У нее из головы не шел тот флакончик. Вечером она подольет Северну любовного зелья.

— Значит, сучка вылезла из норы и заговорила с тобой в открытую, Гастингс.

— Да. — Обещала, что не остановится, пока не займет место хозяйки Оксборо?

— Нет, Элиза обвинила меня в том, что я сама добавила яд и нарочно отравила Триста. Марджори ее поддерживает. Мол, я хотела вызвать у Северна жалость. — Гастингс потрепала козу, почти успевшую дожевать подвязку. — Скорее, Джильберта, а то оружейник тебя застанет. Я решила сегодня вечером напоить Северна любовным зельем.

— Хорошо. Признаюсь, я и ведать не ведала о любви сына и Марджори. Конечно, муж не допускал меня к общению с мальчиками, боялся, что тогда они вырастут излишне мягкими. Это было еще до того, как у меня помутился рассудок.

— Ваш рассудок в порядке. Дело в чем-то ином.

— Ведунья способна на любое чудо, — засмеялась леди Морайна, ласково похлопав Гастингс по руке, — Ты всегда в это верила, так поверь и сейчас.

— Я верю, даже сомневаюсь, надо ли вам принимать лекарство. Может, в этом уже нет нужды.

Затем Гастингс приступила к обычным хлопотам. Отправила слуг чистить отхожие места, вонь от которых разносилась по всему замку, взглянула на работу искусных прях, обученных еще матерью, обсудила с Макдиром блюда на несколько ближайших дней, прополола грядки в цветнике и подвязала водосбор. Солнце уже достигло зенита и начало припекать. Рана побаливала, и Гастингс слегка помассировала бок. Вдруг что-то заслонило ей солнце. Рядом стоял Макдир, который обычно не высовывал носа из кухни.

— Куница вылакала весь бульон, но я беспокоюсь. Она бегает не так шустро, как раньше. Это ничего, Гастингс?

— Ничего, Трист с каждым часом поправляется. Он съел бульон, а потом еще немного хлеба. Северн не спускает с него глаз, по-моему, он даже на мечах упражняется, не выпуская Триста из-под туники.

Макдир помялся, теребя неуклюжими пальцами цветы аллиума, и сказал:

— Хорошо, что ты вернулась, Гастингс.

— Конечно. А ты разве не ладил с Марджори?

— Ах, она прекрасна, словно утренняя звезда. — Повар с чувством прижал руки к груди. Даже ты, Макдир!

— Но знаешь, Гастингс, эта женщина холодна как лед. Она все время строит козни и прикрывается ослепительной улыбкой. Приглядывай за нею, Гастингс. Людям известно про яд, и многие считают, что вино отравила она.

— Я не желаю за ней приглядывать. Я желаю от нее отделаться.

— Ну так отправь ее восвояси, Гастингс. Прямо сегодня.

Возвращаясь в зал, Гастингс думала о том, что больше всего на свете ей хочется, чтобы Северн любил только ее, и пусть тогда возле него увивается Марджори или еще какая-нибудь красавица. Однако ей совершенно не хотелось добиваться этого с помощью зелья.

Бок разболелся не на шутку, видимо она слишком усердствовала в цветнике. Гастингс с трудом поднялась в спальню. Через два дня Ведунья снимет швы, и тогда Северн накажет жену за бегство. И, может быть, тогда он вернется к ней в постель.


Северн восседал в своем кресле и выглядел холодным и неприступным. Обычно он разговаривал с девочкой, сидя на корточках и понизив голос. Но не сейчас.

— Подойди ближе, Элиза. Не кривляйся, у меня нет времени, чтобы тратить его впустую.

Та сделала несколько шагов, отчаянно заламывая пальцы, но Северна, видимо, совершенно не трогал детский испуг.

— Ты обвинила мою жену в том, что она сама отравила себя. Объясни, почему ты так считаешь. — Девочка задрожала. — Хватит! Ты возвела на Гастингс тяжкое обвинение и должна отвечать, иначе пеняй на себя.

Элиза, к удивлению Гастингс, смело выдержала его взгляд, затем посмотрела на Гастингс, и детское личико, такое чистое и невинное, отвратительно сморщилось.

— Я видела ее. Да, да, видела, как она пробралась в зал, оглянулась, нет ли кого рядом, и высыпала порошок в свой кубок.

— Когда? — подался вперед Северн. — Когда именно ты застала Гастингс за этим занятием?

— Вчера, перед самым обедом.

— Что на ней было надето?

— Надето? — Элиза оглянулась в поисках Марджори.

— Так что же, Элиза? Смотри мне в глаза. Девочка готова была заплакать, сбежать.

— Не помню, — прошептала она.

— Это же было только вчера, Элиза.

— Платье того самого цвета, от которого она становится как желтушная.

Северн рванулся вперед, чтобы ухватить Элизу за руку.

— Стой на месте и послушай меня, Элиза. Я ни разу не видел, чтобы зал оставался пустым хотя бы на одну минуту. Ты говоришь, здесь никого не было, кроме Гастингс и тебя?

— Да. Она меня не видала. Я умею прятаться.

— Мадам Агнес! Подойдите сюда и расскажите, чем занималась Гастингс перед обедом.

— Она была со мной, вашей матушкой и Алисой. Мы помогали ей надеть шафрановое платье, и она оставалась с нами, пока не пришло время спуститься к обеду.

— Надо ли, чтобы это подтвердила и моя мать? — обратился Северн к Элизе. — Или Алиса?

— Ненавижу тебя! Ненавижу Гастингс! Хочу домой, с Марджори!

Девочка бросилась к опекунше, прижалась к ней всем телом, спрятав лицо в складках ее платья.

— Прости меня, Гастингс, все это не очень-то приятно.

Он замер, глядя на Марджори, старавшуюся утешить Элизу. Черт побери, при виде ее красоты у него всякий раз тяжелело в паху. Да и у кого бы на его месте не тяжелело? В этот миг Марджори подняла на Северна невинные очи.

— Можешь забрать девочку в свою комнату, — приказал он. — И не забудь объяснить ей, что нехорошо лгать. Мне совершенно не нравится, как ты воспитываешь ее, Марджори. Элиза очень изменилась, стала пронырлива, все чаще лжет. Мне это не нравится.

У Гастингс отнялся язык от изумления. Он осуждает свою богиню? Но ведь Северн прав. Элиза очень изменилась, стала двуличной. Неужели виновата только Марджори? С другой стороны, вряд ли Элиза сама могла связать шафрановый цвет платья с желтухой. Наверняка это сказала Марджори, а девочка лишь повторила, желая уязвить Гастингс.

Северн повелительно махнул рукой, и Марджори с Элизой поспешили из зала.

— Обедать будете у себя в комнате. Марджори и виду не подала, что слышит его приказ.

Гастингс едва удержалась, чтобы не броситься мужу на шею. Он сделал выбор и теперь без промедления отправит их в Седжвик.

— Надеюсь, хотя бы у мадам Агнес хватает совести говорить правду, — заявил Северн. — А моя мать скажет что угодно, лишь бы покрыть тебя. И Алиса тоже.

Вот так. Руки Гастингс непроизвольно потянулись к серебряной вазе с холодной водой. И она выплеснула ее на мужа.

— Ублюдок!

Трист высунул наружу мокрую мордочку, недоуменно взглянул на Гастингс, потом на хозяина.

Тот немедленно поднялся. Испуганная Гастингс отскочила, но успела отбежать лишь фута на три. Северн подтащил ее обратно, стараясь не задеть рану, и повернул к себе лицом.