Кэтрин Коултер - Розовая гавань

— Но я не могу принять твое имя, Фоук Трент.

— Северн, — перебил его Грилэм, — тебе не нужно отказываться от своего родового имени. Оно весьма древнее, и ты можешь с гордостью его носить. Ты лишь присоединишь родовое имя Трентов к своему собственному. То есть тебя станут называть Северн Лэнгторн-Трент, барон Лугез, эрл Оксборо. Король Эдуард дал на то свое согласие и благословил ваш союз.

«Это должно сработать», — напряженно размышлял Фоук, в который раз досадуя на слепоту. Голос молодого человека казался глубоким и сильным, и Грилэм клялся, что Северн происходит от здоровых предков.

— Моя дочь произведет хорошее потомство, — сказал эрл. — Она прекрасно сложена, как и ее мать. Она молода, ей восемнадцать лет. Ты должен родить сыновей, Северн, много сыновей. Они станут продолжателями обоих наших родов, сохранив их для будущего.

Как ни странно, в этот момент Северн вспомнил про Марджори и словно наяву увидел волшебный блеск ее серебристых локонов, живой огонь синих глаз, сверкавших, когда она смеялась, и темневших в минуты страсти. За многие месяцы он впервые подумал о ней. А ведь еще больше времени прошло с тех пор, как ее выдали замуж за другого. Марджори осталась в далеком прошлом, и не следует позволять ей смущать его покой. Северн обратился к Фоуку:

— Грилэм сказал, что ее зовут Гастингс. Довольно странное имя и для мужчины, и для женщины.

Фоук хотел улыбнуться, но бессильные мускулы не сумели приподнять даже углы рта. Он чувствовал, как погружается в пучину вечного забвения, но пересилил себя.

— По традиции это имя носят все старшие дочери нашего рода. В честь победы норманнов[2] и нашего славного предка Даммона Трента, которому Вильгельм даровал эти земли в награду за верность и отвагу и, конечно, за сотню вассалов, сражавшихся на стороне Вильгельма. — Глаза эрла закрылись, казалось, он уже мертв, но прерывающимся от боли и слабости голосом он добавил:

— Ступай и вернись сюда, когда будешь готов. Постарайся не терять времени.

— Дай мне пару часов.

Знаком приказав вошедшей женщине остаться с эрлом, Грилэм увлек Северна за собой.

— Если мы быстро разыщем Гастингс, то сможем управиться за пару часов, — на ходу заметил Грилэм. — Обычно она копается у себя в цветнике.

Надо закончить все сегодня же. Боюсь, Фоук не доживет до рассвета.

— Как тебе угодно. Трист голоден. И прежде чем дать свое имя девице Гастингс, я должен его накормить. — Северн извлек куницу и прижал зверька к щеке. — Нет, не пытайся сожрать мою перчатку, Трист. Я дам тебе свинины. Никто из его сородичей не ест ничего, кроме крыс, мышей или цыплят. Но когда я сидел в темнице Луи Меллифона под Руаном, у Триста на обед было столько крыс, что их хватило бы на целый полк куниц. Ему даже не требовалось охотиться, он дожидался, пока какая-нибудь крыса подберется слишком близко, и хватал ее. Когда я сбежал из тюрьмы, Трист наотрез отказался от крыс. Я даже испугался, что он умрет от голода, но он начал есть свинину и яйца. Как ни странно, эта пища пошла ему впрок.

— Он только сейчас высунул мордочку, — заметил Грилэм. — Кажется, ему не очень понравилось в спальне Фоука.

— Он не забыл, как пахнет болезнь и смерть. Немногим из нас удалось выйти из темницы живыми.

— Зато теперь он может вдоволь есть свинину, — пробормотал Грилэм, задержавшись на винтовой лестнице. — Северн, я знаю Фоука и Гастингс десять лет. Гастингс была смышленой девчушкой и оправдала мои надежды. Отлично разбирается в травах, освоила искусство врачевания, образованна, воспитана. И совершенно не похожа характером на мать. Лучшей наследницы Оксборо вряд ли можно желать: она прекрасно знает, как управлять таким владением. Дай мне слово, что станешь хорошо с нею обращаться.

— С тебя довольно и того, что я согласен взять ее в жены, — отчеканил Северн, — защитить от стервятников, которые уже наверняка летят сюда, прослышав о близкой смерти эрла. И содержать ее сыновей.

— Если бы не этот брак, тебе пришлось бы стать вассалом другого человека. И хотя ты остался бы по-прежнему бароном Лугезом, твои земли некому было бы возделывать.

— У меня ничего не осталось.

— Теперь у тебя будет достаточно денег, чтобы привести все в порядок. Ты получишь в жены Гастингс. Она присмотрит за Оксборо, когда тебе придется уехать в другие имения.

— А вот моя мать не смогла ни за чем присмотреть. Когда я вернулся в Лэнгторн, то обнаружил ее в помойной яме. От страха она не смела высунуться наружу. По-моему, она даже не узнала меня. Да и что взять с женщины с ее женским рассудком, который оказался во власти демонов. Она совершенно помешалась, Грилэм, и не в состоянии управлять Лэнгторном. С какой стати мне ожидать чего-то иного от твоей Гастингс? Или от любой другой женщины? Кстати, что ты имел в виду, когда уверял, что она не похожа на мать?

— Ее мать изменяла мужу. Фоук застал ее в постели сокольничего и забил кнутом до смерти. Гастингс совершенно не похожа на мать.

Тут Грилэм вспомнил про девицу, которую Северн некогда хотел взять в жены, про какую-то Марджори. Рассказал он об этом давно и, кажется, тогда еще на что-то надеялся. Вспоминает ли он о ней?

— Это мы увидим, — ответил Северн. Он был суровым человеком, но справедливым, по крайней мере по отношению к другим мужчинам. Большего Грилэм все равно сделать не может. Кроме того, он скучал по жене и сыновьям и хотел поскорее вернуться к ним. Он надеялся, что Гастингс смирится с выбором отца. Хотя это и не имело особого значения.

Ричард де Лючи гневно смотрел на испачканную кровавой рвотой ночную рубашку жены. Как бы он хотел, чтобы это был погребальный саван! Почему она никак не подохнет, черт бы ее побрал?! Она застонала и выгнулась от боли. Гладкое лицо покрылось страдальческими морщинами, открытый рот искривился.

С какой легкостью он мог бы придушить ее, если бы не священник, четверо женщин, суетившихся у кровати, да его собственный слуга, уже более трех часов не покидавший пропахшую смертью комнату.

Ричард знал, что Северн Лэнгторн уже рыщет вокруг Оксборо, знал обо всех переговорах и о том, что король Эдуард дал свое согласие. Но если бы у него в руках оказалась Гастингс Трент, то плевать он хотел даже на согласие римского папы. Победителем станет тот, кто первым овладеет ею и сделает своей женой.

Он с хрустом заломил пальцы. Нужно было подсыпать весь белый порошок. Тогда она наверняка тут же бы отдала Богу душу, а не уползла в эту спальню, где уже второй день валяется в собственных нечистотах.

А если бы она только пискнула, что ей не нравится вино, он попросту велел бы его выпить или силой влил ей в глотку. Она бубнила одну из своих невыносимых молитв, когда пила вино, в которое он всыпал чудесный порошок, добытый у цыганки. Взамен он отдал красную шаль, семь лет назад подаренную им невесте на свадьбу.

Вдруг она не умрет? Ричард так сжал кулаки, что побелели костяшки пальцев. Тогда он обязательно изловит цыганку и вздернет на первом же суку. Она снова застонала и попыталась встать. — Лежите тихо, дитя мое. Леди Джоан, лежите тихо.

Грудь умирающей заходила ходуном в поисках глотка воздуха. Ричард с ненавистью уставился на жену. Черт бы тебя побрал, сдохни же скорее!

И тут леди Джоан без нового приступа скончалась. Последний глоток воздуха покинул открытый рот, глаза широко распахнулись, невидящий взгляд остановился на лице мужа.

— Все кончено, милорд, — произнес священник и добавил:

— Вот и все. Бедная леди ужасно страдала от заворота кишок, но зато теперь она вернулась к нашему Создателю, и ее бессмертная душа свободна от земных тягот. Мне, очень жаль, милорд.

До Ричарда де Лючи вдруг дошло, что малый явно чего-то ждет. Чего? Что муж с рыданиями бросится на бездыханное тело?

— Готовьтесь к похоронам да уберите комнату, — приказал Ричард служанкам и, пересилив себя, на миг склонил голову у смертного одра жены.

Но через минуту он уже торопливо выскочил из спальни, едва не растоптав маленькую дочь Элизу, которая пряталась за креслом у двери. Она упала, придавленная креслом, однако Ричард этого даже не заметил.

Наконец-то сука умерла. Джоан Ротэм подохла. Ричард бежал по главному залу, зовя слуг. Ах как мало рыцарей у него в замке. Ничего, очень скоро он наймет столько людей, что не сможет их счесть. Только надо поспешить. Этот чертов Северн Лэнгторн чересчур близко подобрался к Оксборо.

Не прошло еще и часу, как Ричард выехал из замка Седжвик, его боевой конь свеж и рвется в галоп, он мигом проскачет семнадцать миль, отделяющие Седжвик от замка Оксборо, что высился на берегу Северного моря.

Она выйдет замуж за дьявола в серой одежде. Через два часа. Нужно вернуться в замок, принять ванну, и служанки наденут на нее чудесное шелковое платье шафранового цвета, которое госпожа Агнес начала шить для Гастингс, когда той исполнилось двенадцать лет.

Нет, еще не пора. Она ехала верхом на своей Марелле, серой породистой лошадке со звездочкой во лбу, и гадала, не захочет ли этот человек забрать ее лошадь себе, ведь он, кажется, не признает иных цветов. Сегодня Гастингс обошлась без седла, лишь накинула уздечку на изящную голову Мареллы, вывела ее из конюшни на замковый двор и, легко вскочив на лошадь, проехала мимо Бимиса, оруженосца отца. Ему подчинялись три рыцаря с оруженосцами и пятьдесят солдат. Огромный двор был вытоптан дочиста, трава и деревья росли только в восточном углу, где находился яблоневый сад.

Бимис взмахнул рукой, хотел окликнуть ее, позвать назад, но ему помешал оружейник Скуибс. Гастингс осторожно миновала двор, запруженный женщинами, детьми и домашней скотиной, затем слегка тронула пятками бока лошади, проехала под решеткой ворот в восьмифутовой толщины стене и оказалась на подъемном мосту, перекинутом через глубокий ров, сделанный ее прапрадедом. Здесь она миновала еще одну стену, уже не такую мощную, как та, что защищала двор.