– Кунжутное. – Она оттолкнула тарелку на середину стола. Пиппа посмотрела на Барри, он пожал плечами.

Неожиданно Винс сосредоточился на Рене и произнес:

– Откуда ты, лесная нимфа? – и поцеловал ее в шею. Рене театрально застонала и запрокинула голову.

На некоторое время разговор прекратился.

Когда Пиппа поставила перед Винсом тарелку лапши с тушеным мясом, он повернулся к Рене и сказал:

– Пиппа – моя любимица.

Ну и что он этим хотел сказать? Пиппа подала тарелку Барри, налила вина и подождала возобновления беседы. Ничего.

– Я думаю, чертить газовые трубы – не лучший способ почувствовать, что значит быть архитектором, – сказала она, чтобы прервать молчание.

Винс жевал, как в трансе. Его пестрые волосы стояли дыбом.

– Я знаю нескольких великолепных архитекторов, которые в данный момент живут на пособие по безработице, – заявила Рене. – Никто сейчас ничего не строит.

Посмотрите на Рене, она прожила целый день, но: высокие каблуки, серьги, браслет, прозрачный шарф, идеальный макияж Пиппа не смогла бы и вокруг квартала обойти в обтягивающих шортах, обязательно порвет, обольется да еще потеряет что-нибудь.

– Так вы думаете, мне не стоит пытаться стать архитектором?

– Пиппа, – неожиданно сказал Винс, – постарайся выучить все, что тебе нужно выучить, сейчас, потому что это факт: к двадцати четырем или двадцати пяти годам у человека пропадает память, а с ней и всякое желание узнавать что-то новое.

– Фигня полная, – убежденно сказал Барри. Винс пожал плечами.

– Сейчас – твое время, Пиппа, так что трудись не покладая рук.

Она посмотрела на него внимательно. Поучает, что ли? Непонятно. Она убрала тарелки.

– Я думаю снова побриться налысо. – Пиппа глянула на Барри. – Что скажешь?

– Я думаю, это было бы ошибкой, – сказал он.

– Но мне нужно что-то изменить.

– Рене, что можно сделать с этими волосами? – повернулся к ней Барри.

Рене сделала глоток вина.

– Может, помыть?

– Мяу! – отозвался Барри.

– Уж кто бы говорил о волосах… – со злобным самодовольством бросила Рене. Барри улыбнулся, но отвечать не стал.

Сразу после основного блюда Рене вышла, цокая каблуками, и Винс последовал за ней в спальню. Это было обидно.

Барри включил телевизор и сел на диван. Пиппа убирала посуду, поглядывая на извилистые залысины, тянущиеся к макушке Барри, и Винс ей сейчас сильно не нравился. Она принесла Барри кофе без кофеина, кусок торта и села рядом, грея руки над чашкой.

– Ты тоже полигамный?

– В те моменты, когда мне невероятно везет, я становлюсь моногамным.

– Мне не нравится, как он поступает, – сказала она, все больше переходя на сторону Барри. – Совсем.

Вот тогда-то Барри и пообещал ей оплатить семестр обучения, если она познакомит его с будущей женой. Она допила кофе, стоя на кухне и наблюдая, как он смотрит репортаж о баскетбольном матче, выключив звук. Она решила не рассказывать Дарье про это предложение, и про бархотки тоже.

Остатки ужина Пиппа забрала домой в пластиковом контейнере, и там, слушая хлопки и шелест, которые обычно доносились сверху по вечерам – будто этажом выше играли в кегли живыми птицами, – они с соседками подъели морковный торт и просидели до поздней ночи, обсуждая, как мало их родители подходят в качестве примера для подражания.

Маленький желтый стикер

Выходя на улицу утром, Винс обнаружил на входной двери очередной маленький желтый стикер, на котором значилось: «Винс, пожалуйста, позвони смотрителю насчет отопления. Барри».

В Лос-Анджелесе жизнь был так легка, Винс почти не замечал, что живет. Он проводил шестьдесят процентов времени в разъездах: Токио, Лондон – туда, где наклевывались сделки. Но здесь, в Нью-Йорке, столько неизбежных трений, что просто невозможно не вспоминать каждую минуту о том, что живешь. Мингус Ресник закрыл отделение в Лос-Анджелесе, пятерых из управления уволили, партнеры делили офисный персонал. Желудок у него был не в порядке. Мать постоянно звонила и напоминала про семейные обязанности. Он чувствовал, что, возможно, разочаровал ее. Вроде как нужно было принимать решение.

Он понимал, что надо найти собственную квартиру. Купить мебель. Но зачем заморачиваться с арендой, если на самом деле ему хватило бы комнаты размером с кладовку? Он надеялся, что, если поселится с Барри, все пойдет по-новому, но сейчас ему хотелось, чтобы Барри просто съехал. Квартира была чудесная, и он раньше никогда не жил в верхней части Вест-Энда.

Нужно сосредоточиться и разобраться со своими женщинами. Но как скажешь: «Так не может дальше продолжаться», если «так» означает – раз в месяц? Иногда, уже в постели, в самом разгаре, он вдруг забывал, где находится. Кто она? Ей нравится быстро или медленно? Он скучал по Лос-Анджелесу.

Винс прицепил на холодильник записку для Пиппы: «Дорогая Пиппа, будь ангелом, позвони, пожалуйста, смотрителю про отопление, пока цветы не вымерзли. Спасибо! Винс». Он сунул в карман записку от Барри и ушел на весь день. Барри требовал от него слишком много энергии.

Пересекая Вест-Энд, Винс снова встретил того чудовищного человека. Этот человек носил костюм и ходил с кейсом, как будто все в порядке, но, очевидно, он побывал в страшной катастрофе. Кожа у него была красная и в пятнах, большая часть уха отрезана, а на шее – длинные красные шрамы. Как может этот человек смотреть на себя в зеркало по утрам? Чем он занимается в этом костюме? Вы бы доверили свои дела тому, кто похож на Болотную Тварь?

– Ничего страшного не случится, если ты дашь мне денег! – окликнула его немытая женщина, сидевшая у стойки с украшенными елками. – Я не скажу, где взяла.

Не имело смысла притворяться, что ее там нет, поэтому он кивнул ей, не оборачиваясь; никого не хотелось обижать. Он подозвал такси.

Мингус Ресник перенес нью-йоркское бюро в старомодное здание среди магазинов дорожных сумок и технических училищ в Ист-Энде, в районе 30-х улиц. Здесь были закопченные жалюзи и черно-белый линолеум на полу. Слабый отголосок гранитных полов Всемирного финансового центра. Винс просмотрел сводки с лондонской биржи и «Прайм» и пошел на кухню вслед за своей секретаршей, Клаудией.

– Доброе утро, солнышко, что так рано проснулась? – пропел он.

– Что? – переспросила та, вроде бы возмущенно.

Клаудиа была в него влюблена. Она записывала и передавала ему сообщения от его женщин – какая бессмыслица.

Он постарался вести себя любезно.

– Твоя мама не пела тебе этой песенки? – спросил он, и она прошмыгнула мимо него. Что ей от него нужно?

Фотография отца на первой полосе «Уоллстрит джорнал». Винс разглядывал маленькие серые точки, стараясь смотреть на каждую в отдельности. Утро он провел, анализируя приток денежной наличности от продажи оборудования с получением его обратно в аренду: он занимался этим в Мехико. Позвонила Лора, чтобы он встретил ее в пятницу в Ла-Гардии.

Ему нужно было реструктурировать две сделки к понедельнику, и он не мог позволить себе очередной раз тратить выходные на Лору, из этого никогда не получалось ничего хорошего. Нужно что-то сделать. Перестать с кем-нибудь встречаться. Что-нибудь.

Билли Фридман вошел со словами:

– В 1986-м я продал голландский пенсионный фонд, которому принадлежал кондоминиум на семьсот человек, в Ньюпорт-Бич. Угадай, что было дальше?

– Это один из твоих дохлых займов, по которым никто процентов и в глаза не видел?

– Да! Это было в 1986-м! Все продумано до мелочей, не подкопаешься!

– Голландцам пришлось хуже всех, – согласился Винс.

Билли нравился галстук Винса; а что Винс думает о галстуке Билли? Билли взял в руку маленькую черную шкатулку, которую Винс одолжил у актрисы, с которой когда-то встречался. Если положить в щель монетку, выскакивает маленькая морщинистая зеленая рука и утаскивает ее. Билли уже сто раз так делал. Он положил монетку в щель и приветствовал руку радостным возгласом. Если шкатулка когда-нибудь пропадет, Винс будет знать, где ее искать.

Билли купил тренажер для гребли и хотел обсудить расписание будущих тренировок. Винс извинился и ушел в туалет, захватив с собой в «Инсайд мортгейдж ньюз». Он проводил здесь много времени, тужась своим геморроем и недоумевая, что делать дальше. Мелкая белая восьмиугольная плитка на стенах и дверь со вставкой-жалюзи придавали этим мучительным визитам сходство с французским «черным» фильмом. Он не понимал дружбы. Если дальше разговоров дело не идет, то какой толк?

По дороге обратно в кабинет он заметил, что практикантка накрасила губы и поглядывает на него снизу вверх, а аналитик из отдела маркетинга скорчила презрительную гримасу. Ему казалось, что целыми днями он только и делает, что с трудом продирается сквозь надежды и разочарования других людей. Все чего-то хотят. Мужчины тоже – посмотрите на Билли Фридмана. И всегда им мало.


Кики жила в трех кварталах от его офиса в белой кирпичной многоэтажке с трехлетним сыном и огромной соковыжималкой. Когда-то она была моделью. А теперь писала репортажи про фотографов. Когда он пришел на обед, она была в трико и колготках. Он сел на ковер рядом с ее туалетным столиком.

– Они переехали на новую квартиру, – говорила она в телефон, – а специалист по фэн-шуй сказал им, что стены там не параллельные. Они сходятся, как стенки гроба. И этот специалист говорит: «Переезжайте, а то умрете». Ну, а они ничего делать не стали. И что же? Пять дней спустя их «тойота» слетает с дороги в кювет. Насмерть. – Ей тридцать девять, разведена, была замужем за бельгийским бизнесменом, который теперь постоянно задерживает алименты.

– Я проглотил пистолет, – завизжал Тор, забираясь к ней на колени. Она поцеловала его в светловолосую макушку и повесила трубку. Винс подумал: интересно, как бы выглядел мой ребенок.

Винс и Тор сидели на ковре и, глядя, как Кики красится, катали друг к дружке большой пластиковый грузовик, пока Тор не умудрился защемить подъемным кузовом палец. Мальчик принялся пронзительно верещать. Винс сбежал в гостиную, пока Кики разбиралась в ванной с Тором и его пальцем. Ему понадобится провести на следующей неделе минимум три дня с адвокатами в Мехико.