Пласт сказал, указывая на эскизы к «Дижонскому чесночному»:

– Как бы нам усилить драматичность этой капли?

– Зачем это?

– Чтобы привлечь к ней внимание.

– Зачем это?

Пласт посмотрел на Барри так, будто застал его за списыванием на контрольной по математике. Ему сорок три, метр шестьдесят пять ростом, сложением похож на футбольный мяч, а живостью и непосредственностью – на холодную овсянку. Одна мысль о том, что он регулярно с кем-то трахается, вызывала у Барри оторопь.

– Слушай, мы не получим в следующем году больше средств на продвижение продукта, если просто спустим штаны и учтиво попросим Райнекера нас поиметь.

Мимо прошел Стью Эберхарт, и Пласт опрокинул мусорную корзину, подскочив от неожиданности. Барри каждый раз удивляло, какой все-таки генеральный директор маленький. Коротышка, метр пятьдесят пять, не больше. С тех пор, как он стал генеральным директором, у него появилось три шунта в кровеносных сосудах, сейчас под него подкапывается Райнекер, но он все еще на плаву. Три года назад он сменил свою двадцативосьмилетнюю жену на более новую модель того же типа – расфуфыренная пепельная блондинка из пригорода. В прошлом году вторая миссис Эберхарт отрастила новую, внушительных размеров грудь.

Пласт переключился на купоны, которые разработал Барри.

– Мне не нравятся эти лучи вокруг «Экономия – 50 центов», – грустно сказал он. У него была толстая жеманная жена, которая соглашалась с каждым его заявлением.

– Не могу сказать, что всей душой к ним привязан, – вздохнул Барри. Ему не хватало Джона Херна. Это был самый лучший из его начальников. Нет: единственный хороший начальник в его жизни. Они работали в команде, без формальностей, и за два года подняли рейтинг «Мейплвудского джема» на тринадцать процентов. Когда Барри повысили до менеджера по продвижению продукта на рынке, Херна пригласили основать отдел по продаже замороженных закусок с низким содержанием холестерина. С тех пор, как у Эберхарта случился приступ, Херну давали зеленый свет на движение практически в любом направлении.

– Мне хочется здесь круг, а не лучи, – наконец сказал Пласт. – И давай сделаем по горизонтали, как мы обычно делаем. Это работает.

По дороге к себе Барри увидел Эмили Кинг, она бесцельно шебуршилась за своим столом. Примерно месяц назад отношения между ними стали натянутыми – он пригласил ее сходить с ним куда-нибудь, а она превратно это истолковала. Как будто его могла заинтересовать эта мямля-недоучка с лошадиной физиономией! Дело ухудшилось, когда она рассказала про свою сестру, которая учится на акушерку, а он сказал, что в жизни не слышал ничего абсурднее. Выяснилось, что сама Эмили тоже учится на акушерку. А есть ли у нее вообще сестра? Эмили: несуразное существо.

– Проверь, пожалуйста, эти данные. – Он протянул ей цифры Нильсона, как только она вошла в его кабинет. – Они мне нужны к обеду.

Она уставилась на него, в ее взгляде были наглость, покорность и отвращение к самой себе.

– И как, черт побери, я должна успеть это к обеду?

– Попробуй приходить к девяти, как все остальные.

Она подавила в зародыше все, что ей хотелось сказать по этому поводу, взяла диски и метнулась – именно метнулась – к себе. Она так и не сняла пальто: незачем ему видеть ее неухоженное, худощавое тело. Боже, ну и зануда.

Он неспешно направился в кабинет Джона Херна.

– У моей ассистентки предменструальный синдром по нескольку недель кряду, – начал Барри и положил ноги на стол Херна, отчего на пол хлынула целая волна поздравительных открыток. Он наклонился их собрать. – Мой босс все выходные возился с моим купоном. Сосед по квартире приводит женщин и не закрывает дверь. И мои «Соленья» собираются продать, – добавил он, раскладывая открытки в ряд на столе. – Стоит ли мне принимать что-нибудь из этого близко к сердцу?

– Нет, – рассудительно ответил Херн; было видно, что его ситуация забавляет. – Но выказывай хоть иногда должный трепет перед вождями. Они тебя за это на руках носить будут, – добавил он с интонацией опытного коммивояжера.

– Хм, – сказал Барри и вышел.

С самой первой их встречи Херн всегда шел на шаг впереди Барри и служил для него жизненным примером. Херн был одним из тех немногих в этой компании, кто рождал в душе Барри надежду. Но идея устраивать опрос относительно настроений в компании принадлежала Херну, и Херн был настолько погружен в свои иллюзии, что не замечал, как руководство использует опрос, чтобы собирать информацию о сотрудниках и контролировать умы. А на прошлой неделе Барри случайно услышал, как Херн разговаривает с женой таким тоном, каким сам Барри не стал бы отчитывать даже непослушную собаку. Ему больно было думать, что он ошибся в Херне.

Поднявшись обратно на свой этаж, он увидел, что Эмили в увешанной мишурой буфетной увлеченно шушукается с приторно-сексуальной Мэгги Фэйхи.

– Мне положили на сердце большой кусок кварца, – говорила Эмили, исполненная жалости к себе. На груди у нее был приколот красный фетровый Санта.

– Я своим минералам пою песенки, – гордо сказала Мэгги.

– Приятно было почувствовать навалившуюся тяжесть, потому что на сердце у меня уже было тяжело, – трагически произнесла Эмили. – А розовый цвет целителен.

– Мне чудовищно жаль прерывать вас на самом интересном месте… – начал Барри, но они даже головы не повернули.

– Некоторые я ношу с собой, – продолжала Мэгги. – А остальные держу на подоконнике, чтобы они дышали свежим воздухом.

– …Но цифры мне нужны срочно, иначе я не успею на самолет. – Если к двум он уже уедет, то не увидит, как отдел контроля качества поет полный список выпускаемой продукции на мотив «Deck the Halls».

Эмили бросила на него такой взгляд, будто он разбил ей сердце, и быстро вышла из комнаты с видом оскорбленной старлетки из какой-нибудь вечерней мыльной оперы.

– А вы говорите, негативная энергия, – с отвращением сказала Мэгги.

В такие дни Барри вспоминал Джеффа Кили, который занимался «Изюмными хлебцами», – его уволили, когда кто-то увидел, как он мочился в корзину для белой макулатуры. А есть же еще легендарный Гэри Тобиас: он сорвался на совещании, посвященном прохладительным напиткам, и при всех обозвал Райнекера засранцем за то, что тот слизал его идею кофейной газировки. Барри считал, что бывают дни для поступков в стиле Кили, а бывают – для скандалов в стиле Тобиаса. Честное слово, пора расставаться с Эмили.


Ла-Гардия кишела издерганными декабрьскими путешественниками. Барри терпеть не мог праздники. Толпы, вымученная сентиментальность, настойчивые призывы купить чего-нибудь, да побольше, нагнетание обстановки, резкий спад, дома, увешанные всякой фигней. Каждый год он отправлялся в Майами-Бич за противоядием – знойный воздух и эксцентричные евреи, и от этого его тоже уже тошнило. Сегодня он увидит опухшие ноги матери – исключительно бледные, испещренные узелками выпуклых синих вен – у края бассейна. Ему хотелось отдалить этот момент. Сама мысль, что там он скорее встретит кого-нибудь, чем здесь, была смехотворна, но он на всякий случай старался иметь это в виду. Каждый год.

Перед Барри в очереди стояла удивительно изящная женщина. У нее были густые изысканной формы черные брови и короткие прямые черные волосы; одета в элегантное черное пальто. Багаж у нее тоже был очень опрятный и очень ей подходил. Барри чувствовал, что влюбляется в ее затылок, – он глаз не мог отвести от точки, где сходились линии ее лаконичной стрижки. Левую руку она держала в кармане.

Он смотрел на изгиб ее руки. Что можно сказать такой женщине: «Меня зовут Барри, летим со мной?» Пока он горячо обсуждал этот вопрос сам с собой, проклиная собственную трусость, она плавно прошла на регистрацию.

Она хотела, чтобы ей поменяли билет второго класса на первый, потому что на ее счету уже было нужное количество перелетов; она стояла, слегка прижимаясь к стойке, которая была ей по грудь. Она была грациозна, но непреклонна, стремительна и прекрасна. Руку все еще держала в кармане. Она вылетала в Феникс в 3:45. Женщина обернулась и рассеянно взглянула на Барри. У нее были яркие черты лица и смуглая кожа. «Мы были женаты в прошлой жизни, – говорил ее взгляд. – Разве ты не чувствуешь?»

Получив то, что хотела, она подхватила сумки и снова взглянула на него, и на этот раз в ее глазах читалось: «Я и не смотрела на тебя только что, более того: я с Парк-авеню, так что не зарывайся».

Она исчезла за группой разбуянившихся детей, но он опять нашел ее в толпе – она уплывала на эскалаторе вверх, сквозь потолок. Неужели ему нельзя даже надеяться, что эта женщина, которую он любит, да, любит, захочет хотя бы взглянуть на него? Аэропорт пульсировал. Сердце билось в такт где-то у горла и в желудке. Она смотрела на него сверху вниз. Подошла его очередь.

– Я хотел бы поменять билет на самолет до Феникса в 3:45, – сказал он, задыхаясь и обливаясь потом.

– За ваш билет деньги не возвращаются.

– У нас свободная страна, я куплю новый, – выпалил он, самолет взлетал через шестнадцать минут, а эскалатор уносил прочь его жену из прошлой жизни.

Клерк поднял на него глаза.

– Второй или первый класс?

– Первый. – Барри доверительно наклонился к клерку. – Мне нужно место рядом с женщиной, которая только что меняла билет.

Бледный клерк внимательно глянул на него.

– Понимаю, но я – хороший парень, – взмолился Барри, – я ничего подобного раньше не делал. – Клерк самозабвенно стучал по клавишам. Что это значит? Неужто ему придется рассказывать о своей любви служащему авиакомпании? – Ну тогда хоть через проход. – Он не смел оглянуться. – Пожалуйста! Я же, по сути, покупаю у вашей компании не один, а два билета.

– У нее ЗА. У вас 3Б. Вы – идеальная пара, – машинально сказал служащий «УорлдУайд». – Следующий?

Барри Кантор бросился к месту посадки со всех ног. Для него нет ничего невозможного.

__________


Когда он добрался до своего кресла, она раскладывала вещи.