Опять снисходительность! Неужели он не ожидал от нее этого и ее достойное поведение всегда будет для него сюрпризом?

– Это были люди моего сословия, – объяснила она. Фраза прозвучала с некоторым оттенком сарказма, и она искренне пожалела об этом. – Мне они понравились, милорд. Они были добры ко мне.

– Что ж, хорошо, – сказал он, – но не расслабляйтесь, миледи. Если нам устроили такой прием в деревне, я уверен, что нас ждет нечто подобное и в поместье. Все слуги выстроятся перед вами в холле, и нам надлежит осуществить смотр, останавливаться и кое с кем перекинуться словом. Будут приветствия и аплодисменты. Пока не прячьте улыбку.

Элинор посмотрела на мужа, но увидела лишь его профиль на фоне окна кареты. Он смотрел перед собой, возможно, ждал, когда появится дом. Их будут встречать все слуги? Под ложечкой заныло от страха, но было в этом страхе и предвкушение чего-то нового.

На Мгновение она искренне пожалела, что их брак не настоящий, что граф не может разделить с нею тех чувств, которые она уже испытывала к своему новому дому, даже еще не увидев его. Как было бы прекрасно, взявшись за руки, вместе смотреть на него и улыбаться друг другу!

По крайней мере слова, сказанные графом ранее, позволяют им сохранить разумные отношения. Она должна быть благодарна ему за милосердие.

Теперь она знает, что и любовницы у него больше нет. Он даже извинился перед ней за то, что она у него была еще какое-то время после свадьбы.

Глава 7

Гостей ждали за четыре дня до Рождества. Друзья графа собирались пожаловать раньше, но он предупредил их о дате своего приезда и этим дал им шанс передумать и вообще отказаться от встречи, объяснив, что Рождество в Гресвелл-Парке будет большим семейным праздником родственников его жены. Странно, но его друзья все равно изъявили желание приехать.

– В конце концов, Фаллоден, – заявил лорд Чарльз Райт, один из самых откровенных из четверых, – нам все равно некуда податься на Рождество, а это самый занудный праздник в году, да если еще в одиночестве торчать дома.

Он был прав. Это действительно пренеприятнейшее время года. У лорда Чарльза не было семьи и родственников, во всяком случае, таких, кто с радостью приветствовал бы его появление в праздничные дни. У Берти были мать и сестра, но вся их жизнь сосредоточилась на воспитании младших детей, как утверждал Берти, и он чувствовал себя лишним. К тому же они осуждали его холостяцкий образ жизни и подбирали ему невест. Бедкомб давно разругался с отцом и братом, и ему было запрещено переступать порог отчего дома. Созерби овдовел два года назад, его жена умерла во время родов. А родители жили далеко, на границе с Шотландией.

Только Берти выразил некоторое опасение в том, стоит ли приезжать в Гресвелл-Парк.

– Твоей жене это может не понравиться, Рэндольф, – сказал он графу. – Вы ведь молодожены.

– Она знает, что я пригласил четверых своих друзей, – ответил граф, – и поэтому пригласила двадцать своих.

Сэр Берти оторопел:

– Право, не знаю. Может, мне лучше положить голову на мамину плаху и ждать невест?

– Берти, – взмолился граф, – не бросай меня в беде! Четверо против двадцати! Только подумай! Ведь ты мой лучший друг! – Это было единственной откровенностью, которую позволил себе граф и как бы намекнул другу, что не все ладно в его новой жизни. – Кстати, она не та вульгарная девчонка, которую ты видел на вечеринке в поместье Памелы Хатчинс? Скажи, не та?

– Нет, – как-то неопределенно произнес Берти. – Эти двадцать гостей, они все родственники твоей жены, Рэндольф? Не знал, что у нее столько братьев и сестер.

– Скорее это тетки, дядья и еще кузены, мне кажется, – пояснил граф. – Должно быть, это дружная семейка, Берти. Всегда по праздникам собираются вместе. Не дождусь, когда познакомлюсь с ними, – слукавил он. – Со всеми двадцатью, включая еще двоих детей.

– Господи! – воскликнул сэр Альберт и, поморщившись, почесал затылок. – Что, если они все станут просить тебя облагодетельствовать их, Рэндольф? Видимо, они рады-радешеньки, что кто-то из них пробился в высший свет. В семье немало девиц на выданье, кузин и прочих.

Граф насторожился.

– Я не должен забывать о том, – сказал он, – что отец моей жены вернул мне Гресвелл-Парк, Берти, и многое другое.

– Ха! – Его друг с любопытством посмотрел на графа. – Ты стал обидчивым, не так ли, Рэндольф? Тебе неприятна эта тема? Прости, старина.

– Элинор – моя жена, – промолвил граф. – Моя графиня, Берти. Сэр Альберт шумно выдохнул.

– Для тебя важно, чтобы я приехал, Рэндольф? – прямо спросил он. – Я тебе обещал, не так ли? Что ж, пусть будет еще одно испытание.

Согласие было принято, но без особого энтузиазма. Однако друзья были нужны графу, а Берти особенно – как наиболее близкий. В том, что это будет настоящим испытанием, граф убеждался все больше по мере того, как близились Рождество и день приезда гостей. Шумные и необузданные – так охарактеризовала свою родню Элинор. И вульгарные. Иногда графа охватывала паника.

Но времени предаваться мрачным размышлениям не было. Пока же в те дни, что остались до прибытия гостей и наступления Рождества, граф старался просмотреть конторские книги и познакомиться с арендаторами. Неожиданно для себя он делал это с интересом и удовольствием, ибо все отныне принадлежало ему без какого-либо страха потери.

Теперь он мог спокойно и объективно выслушивать жалобы и предложения управляющего, а также фермеров-арендаторов. Он дал согласие что-то исправить там, где это нужно, и знал, что для этого у него найдутся деньги. Он даже внес несколько своих предложений. А когда проверил, как поступает арендная плата от самых бедных из его арендаторов, он согласился с необходимостью уменьшить ее.

Графу приходилось наносить визиты и самому принимать, иногда одному, а иногда и с женой. Он и Элинор редко оставались наедине, и не потому, что избегали друг друга. Граф знал, что жена занята не меньше его. Учительница просила ее посетить школу и послушать, как читают дети. Соседи приглашали на чай и сами наносили визиты. Супруге викария требовалась помощь в проведении детского рождественского утренника.

А Элинор, кроме всего, нужно было встречаться с экономкой, если она хотела научиться вести дом и хозяйство. Ее тревожили престарелые и больные в деревне, которых приходилось навещать. Кроме того, ей нужно было приготовить им подарки к Рождеству. Элинор не забывала и о подарках семьям фермеров-арендаторов.

Граф был поражен, узнав все это. Элинор вела себя так, будто ей, как настоящей леди, с детства привили понятия о жизни и долге. Его радовало и удивляло, что в доме и поместье ее хорошо приняли. Слуги стали боготворить ее после того, как она в течение полутора часов побеседовала с каждым из них, даже с кухонной девушкой-хромоножкой Салли, которая заикалась. Его жена была ласкова и не переставала улыбаться. Он не помнит, чтобы Элинор когда-нибудь столько улыбалась. И это ей чертовски шло, она похорошела еще больше.

Граф был доволен, что они приехали в поместье. Здесь каждому из них было хорошо. Он опасался, что такая городская барышня, как Элинор, не сможет прижиться в Гресвелл-Парке. Но ежедневные поездки и пешеходные прогулки вызвали здоровый румянец на ее щеках, что невольно напоминало ему о ее вынужденном затворничестве в городе после смерти отца.

Конечно, думал он, Элинор совсем мало оплакивала кончину отца. Однако он старался гнать от себя эти мысли и робко надеялся на то, что этот год они проживут почти в дружбе. Лишь бы приезд ее семьи и его друзей не нарушил установившегося хрупкого равновесия. По правде сказать, он побаивался этого дня.

В день их приезда в Гресвелл-Парк он готов был прийти к Элинор в спальню, ибо считал, что это самое подходящее время перевернуть страницу и начать их супружескую жизнь в полном смысле этого слова. Не будет ничего странного, если он придет к ней, когда вокруг них все незнакомое и не похожее на то, что было после свадьбы. Мысль оказаться в ее постели не показалась ему отталкивающей. Совсем наоборот. Он хочет этого, с удивлением понял он. Ему хотелось любить свою жену. Он вспомнил ее страстные порывы, прерывистое дыхание.

Вспомнил и то, как уже стоял перед ее спальней, взявшись за ручку двери и собираясь постучать в нее, как услышал ее разговор с горничной и смех. Он показался ему счастливым и произвел какое-то странное впечатление на него, так как он еще не видел свою жену смеющейся и счастливой. Неужели она была такой до того, как вышла за него замуж, неожиданно подумал граф. Возможно, он отнял у нее теплоту, радостный смех? Или это сделали ее тщеславие, желание выйти замуж за какого-нибудь титулованного аристократа?

Сначала он решил подождать, когда уйдет горничная, поэтому уперся лбом в дверь и, закрыв глаза, попытался представить, как она встретит его. С радостью? Едва ли. Равнодушно? Она заморозит его своим безразличием. С враждебностью? Вскинет подбородок, и в ее глазах блеснет боевой огонь? И тогда он поймет, что она ждет лишь возможности, чтобы сказать что-то резкое, ранящее, затеять ссору и довести его до того, чтобы он сам вел себя с ней холодно и оскорбительно? Неужели это будет повторением их первой ночи, когда он пытался силой утвердить свою власть над ней, а чего хотела она, он так и не узнал?

Это было бы плохим началом их новой жизни в поместье и ужасной встречей рождественских праздников. Возможно, после этой ссоры они уже не смогут прийти в себя настолько, чтобы вместе встречать гостей, быть гостеприимными хозяевами. Это будет невыносимо. Не дай Бог! Нет, он должен отложить попытку примирения, наконец решил он. Лучше попробовать после Рождества. Когда гости разъедутся, наступит тишина и они с Элинор останутся одни. Их сближение будет совершенно естественным. Он неохотно вернулся к себе в спальню и долго ворочался, прежде чем уснул.

И все же, думал он, ожидая приезда гостей, все не так уж плохо. Его женитьба не стала кошмаром, каким казалась вначале.