— Да уж, нетрудно догадаться, что скоро праздник Твой отец снова затянул эту свою песню. — Ее губы были недовольно поджаты. Речь шла о шуточной песенке, которую папа как-то раз услышал по радио. Ее пели на мотив известного хита «White Christmas»[6]:

Я взвою, если вновь услышу

Ту песенку о белом Рождестве.

Всю жизнь ее я ненавижу.

Когда по радио она звучит,

Меня от этих строк на снег тошнит.

Джо песня тоже нравилась. А маме нет. Она любила Бинга Кросби, и, что еще более важно, ее родители любили Бинга Кросби, а это была издевка над всем святым и важным.

Папа купил бумажные салфетки с напечатанными на них анекдотами.

— Может, они внесут оживление в наш праздник в стиле ужастика «Ночь живых мертвецов»? — сказал он.

На это мама заявила, что ее мама приравнивает рождественский обед без крахмальных салфеток к поеданию чипсов из бумажного кулечка.

— Мы, кстати, часто так делали, когда я за тобой ухаживал. Ты тогда меня любила, — отозвался папа.

— Я все еще люблю тебя, дурачина, — сказала мама, но как-то не очень душевно, словно автоматически.

Джо спрашивал своего друга Томаса, бывает ли в его семье что-то подобное в Рождество. Оказывается, нет. В доме Томаса очень много народу. Подарков всегда не хватает, и, как правило, все дарят друг другу неподходящие вещи. Иногда подарки не соответствуют не только возрасту того, кто получает их, но даже его полу. Однажды Томас получил коробочку для хранения ночной рубашки, сделанную в виде барышни в пышном платье. Они положили коробку в конуру, и собака откусила футляру голову, а потом ее рвало.

— Но они у тебя ссорятся, мама с папой?

Томас задумался.

— Они рычат друг на друга, — сказал он, — но не больше, чем обычно.

Этот ответ ничего не прояснил.

Лучше бы бабушка и дедушка не приезжали, думал Джо, ведь корень зла был в них. Если бы Джо, мама и папа остались втроем, они бы прекрасно провели время. Без деда и бабушки можно было смотреть по телевизору все, что тебе вздумается, а еще Джо мог бы пойти к Томасу или Томас к нему. А мама и папа сидели бы, смеялись и говорили: «А помнишь это? А помнишь то?» Почему-то они всегда вспоминали что-то хорошее.

Дедушка же горевал о временах, когда люди были душевнее. А бабушка постоянно сокрушалась, что раньше у них в доме соблюдались все правила этикета и все вещи тогда были качественнее. В общем, их воспоминания всех повергали в уныние.

— Чего бы ты больше всего хотела на Рождество? Не подарок, не много денег, а чтобы что-то произошло? — допытывался Джо у мамы.

— Я мечтаю, чтобы твой отец перестал петь эту пародию на «White Christmas», — покачала головой она.

— А чего бы ты больше всего хотел, папа?

— Чтобы твоя мать прекратила устраивать этот спектакль с хрустальными графинами, не расставляла бы таблички с именами гостей на столе, накрытом на пять человек, и перестала именовать обычную миску соусником, — ответил он.

Да, страхи Джо оправдались. Всех уже охватила предрождественская взаимная неприязнь.

Что было самым ужасным в приезде бабушки и деда? Постоянное недовольство. Насмешки. Замечания. Они критиковали все, что видели и слышали. Но не может же он заклеить им рот скотчем! Жаль, что они все подмечают. От бабушкиного взора ничто не могло укрыться.

— Я смотрю, у вас пластиковые цветочные горшки, — говорила она, — это грустно, очень грустно. — Тут она печально вздыхала.

И всех удручало то падение стандартов, которое постигло семью с тех пор, как мама вышла за папу и опустилась до уровня пластиковых цветочных горшков.

А дедушка раздражался по другому поводу: все вокруг оскорбляло его слух. Он заявлял, что современная музыка невыносима. Мелодии, как это было в добрые старые времена, нет. Нынешние надрывающиеся певцы бесталанны. Если бы у деда был голос, он бы пел старые песни. Но у него нет голоса. И все окружающие почему-то чувствовали себя виноватыми в том, что у него плохие вокальные данные. А уж эта их бешеная собака, лающая и повизгивающая, или эти тупо гогочущие гости в телестудиях на всех комических шоу…

Странно, зачем дедушка носит слуховой аппарат, если ему не нравится то, что он слышит? И к чему бабушке эти очки с толстыми стеклами? Ведь они помогают рассмотреть то, что ей не по нутру…

И тут Джо пришла в голову одна мысль.

Родственники, как всегда, приехали в канун Рождества. И, как всегда, им все было не по душе. Бабушка говорила, что всегда собирается сюда как в тюрьму, расположенную вдали от тех мест, которые ей представлялись цивилизованными. Дедушка сказал, что он приехал на поезде, полном хамоватых алкоголиков с банками пива, кричащих, поющих и включающих музыку на полную громкость.

Сочельник прошел как обычно. Пришлось терпеть их сетования — Джо пока не мог привести свой план в исполнение. В день приезда деду не понравилось, что по дороге ездят машины. Бабушка заявила: дом такой маленький, что удивительно, как они все друг о друга не спотыкаются.

Утром на Рождество вся семья отправилась в церковь, и опять охи и ахи: там все изменилось к худшему, прямо как во всем остальном.

Потом все вернулись домой и позавтракали. Как это случалось каждый год, мама и папа Джо не ладили друг с другом. Папа бормотал свой «White Christmas» себе под нос.

— Если будешь петь, мне придется использовать кухонный нож для целей, не предусмотренных производителем, — процедила мать сквозь зубы. Она смотрела на льняные салфетки.

— Если ты сложишь их и поставишь в стаканы, чтобы нам пришлось снова их вынуть, прежде чем выпить, я засуну одну из них кому-нибудь в глотку, — тихо прошипел папа.

Джо наблюдал за родителями как ястреб. Он был готов действовать в любую минуту, как только представится возможность.

Все произошло, когда они открывали подарки.

Бабушка получила какую-то дурацкую упаковку носовых платков от друга, которого звали «достопочтенный такой-то». Она была растрогана щедростью этого нелепого подарка, умиленно поглаживала коробку и в конце концов сняла очки, чтобы вытереть навернувшиеся на глаза слезы.

Джо тут же бросился вперед. Он скинул очки со стола, с того места, куда она их положила, и они упали прямо на кресло. Потом он устроил так, чтобы бабушка наклонилась на минутку посмотреть на какой-то веселый трюк, проделываемый собакой. Она наблюдала за псом без особого интереса и удовольствия, а потом тяжело опустилась в кресло и с хрустом раздавила собственные очки.

Стекла разбились вдребезги. Поднялся крик и шум, были извлечены на свет многочисленные совки и швабры. Бабушку утешали. Можно сделать новые очки, но, конечно, только после праздников, когда снова откроются магазины оптики. Все сочувствовали и, суетясь, недоумевали: как же это произошло?

— Я обычно так осторожна! — сокрушалась бабушка.

Джо тоже сокрушался и был вежлив.

Он услышал из кухни, как папа сказал:

— Ну, в этом году она не сможет переворачивать тарелки вверх дном и смотреть, подходящей ли марки фарфор.

Мама возразила:

— Слух-то у нее не пострадал, и она услышит, если ты будешь петь эту песню о белом Рождестве.

Но этот диалог был уже не таким враждебным, как предыдущие.

Теперь Джо следил за дедушкой. Иногда тот вынимал из уха слуховой аппарат, чтобы увеличить или уменьшить громкость звука. Почему же он сейчас этого не делает?

Пес по имени Свич, большой дружелюбный «почти лабрадор», обычно лежал, блаженно растянувшись возле камина, но на Рождество он всегда прятался от людей, поэтому Джо пришлось постоянно загонять его обратно в гостиную. Свич родился много лет назад в тот самый день, когда «Ипсвич» играл против «Арсенала», и папа всегда говорил: «Как здорово, что “Ипсвич” выиграл!..»

Дедушка получил на Рождество будильник. Он прислушался к тиканью, но не расслышал, поэтому, по своему обыкновению, вынул аппарат из уха, чтобы проверить громкость.

— Взять, дружище, — приказал Джо, и пес схватил кусочек пластмассы. Он был в восторге от новой игрушки, с наслаждением разжевал ее, так что бедный прибор не смогли бы узнать даже на заводе, где он имел несчастье появиться на свет.

Пытаясь отнять аппарат у собаки, Джо старательно вырвал из него все провода. Дедушка был в шоке. Он не слышал команды внука. Да и никто не слышал. А если кто и слышал, то не признался.

На столе появился рождественский обед. Еда, как всегда, понравилась Джо: блюда одно за другим появлялись на столе. Но на этот раз бабушка не приподнимала каждую тарелку, чтобы прочесть, что написано на донышке. Вместо этого она воскликнула:

— Как вкусно пахнет!

Мама от удивления чуть не уронила индейку. Все предшествующие годы она только и слышала, что печальные воспоминания о тех временах, когда Рождество было «настоящим», а птицу вносили на серебряном подносе. Теперь бабушка не могла разглядеть, на чем лежала индейка, а потому у нее не было поводов для «путешествия по аллеям памяти».

Папа разделывал индейку.

— Отец, тебе ножку? — Он поставил тарелку перед дедушкой и посмотрел на него, как будто ожидая одобрения.

— Выглядит аппетитно, сынок, — сказал тот.

Из другой комнаты доносились песни группы «The Chieftains»[7] — они зажигали вовсю. Все, включая бабушку, отбивали такт под столом. Выбор был хорош, эта музыка как бы объединяла поколения. Но дедушка совсем ее не слышал. Не слышал он и того, как Свич подвывал в такт музыке.

В рождественский вечер по телевизору должны были показывать отличный фильм. Но папа говорил, что вряд ли удастся посмотреть это кино: его отец наверняка заявит, что там пропагандируются не те ценности… Боевые товарищи не сражаются за родину, как положено настоящим мужчинам, к тому же герои используют такие выражения, которые заставят краснеть обитателей любой казармы. А бабушка выскажется, что все это вроде и ничего, однако уж точно полагается смотреть не в Рождество после хорошего обеда.