— Я вернулся, — кричу я, заходя в холл. Меня сразу поражает теплый запах горячего шоколада. Дверь в столовую открыта, но дверь в гостиную закрыта. Собаки мчатся к столу у стены, где дымится кружка с какао. Я ловко отцепляю поводки, а затем поднимаю записку рядом с кружкой.

Приходи к камину один. Захвати горячий шоколад.

— Приходи один, — читаю я вслух. Поднимаю бровь и смотрю вниз на собак. — Простите, ребятки. Таков приказ.

Поднимаю кружку и делаю глоток — он густой, более похожий на расплавленный шоколад, чем на горячий, но все же вкусный — затем кладу руку на ручку двери в гостиную, медленно поворачивая ее и открывая дверь.

Естественно, собаки мчатся ко мне, но я отталкиваю их ногой и, закрывая за собой дверь, захожу в комнату.

В комнате темно, за исключением свечения от камина, купающего комнату в мерцающем свете. Мне необходимо мгновение, чтобы глаза приспособились, и я нигде не вижу Кайлу, пока не понимаю, что смотрю прямо на ее силуэт у окна.

— Кайла?

Делаю несколько шагов к ней, а затем останавливаюсь. Она стоит, положив руки на бедра, но совсем не двигается. Она ничего, лишь тени и формы, и я не вижу ее лица.

— Иди к розетке у дальней стены и вставь в неё вилку, — говорит она, голос хриплый.

— Хорошо, — неуверенно отвечаю я. Теперь я совершенно не знаю, что, черт возьми, происходит, но делаю так, как она говорит.

Появляется искра, а затем сияние рядом со мной. Я поворачиваюсь, и моя челюсть практически падает на пол, когда Кайла стоит там, абсолютно, мать вашу, обнаженная, с огнями гирлянды, обёрнутыми вокруг нее от лодыжек до самой шеи.

— Что за черт, — затаив дыхание, произношу я, выпрямляясь и проводя рукой по челюсти. — Что ты делаешь, сумасшедшая девчонка?

Она резко смотрите на меня, что трудно воспринимать всерьез, когда она — голая рождественская елка.

— Отвлекаю тебя с помощью рождественского настроения, вот что я делаю. Теперь укрась меня, — она кивает на коробку с мишурой и украшениями рядом с ней.

Могу лишь смотреть на неё.

— Я сказала, укрась меня, — говорит она. — Я твоя елка. Укрась меня.

Теперь это… это нечто новое. И хотя я хочу стоять там, смотреть на нее и почесывать голову, я замечаю слабое волнение в ее глазах от мысли, что я могу посмеяться над ней, из-за чего она смущается. Мне нравится, когда щёчки Кайлы краснеют от смущения, но не тогда, когда она голая, уязвимая и в опасном положении.

Потому что мне придётся притвориться, что она гребаное дерево.

— Да, мэм, — протягиваю длинную цепочку серебряной мишуры и смотрю на ее обнаженное, сияющее тело. — С чего мне начать?

— С чего хочешь, — отвечает она.

Поэтому я начинаю с ее лодыжек. Обматываю мишуру вокруг провода гирлянды, чтобы удержать ее на месте, затем веду ленту вокруг икр и бедер. Останавливаюсь между ее ног и скольжу пальцами по мягкой коже между бедер. — Здесь? — спрашиваю я, мой голос уже хриплый от похоти. Не могу игнорировать тот факт, что у меня есть одна чертовски сложная проблема с собственными джинсами, то, с чем придется столкнуться, прежде чем ночь закончится.

— Ммм, — говорит она, и я медленно провожу пальцами по её киске, слегка обводя клитор. Даже не уверен, хочу ли продолжать, особенно, когда она очень громко стонет, и ее ноги начинают дрожать.

— Не останавливайся сейчас, — шепчет она, и я ввожу в нее сначала один палец, а затем два, настолько плотную и влажную, что это опьяняет. Она сжимает мои пальцы, и мои шары, член и грудь, словно заключены в горячие тиски. Весь воздух покидает мои легкие.

— Нет, — низко и напряженно говорит она. — Не прекращай украшать меня. Все не может закончиться так быстро.

— О, да ты обломщица. Никогда не раньше не заставлял рождественскую елку кончать.

— У тебя ещё будет возможность, поверь мне, — говорит она.

Неохотно вытаскиваю пальцы и размазываю ее влагу по ее же животу, немного забавляясь, когда прижимаю к ней мишуру.

— Ну, если ты даешь мне свободу действий, — говорю я, — имею в виду, мишура не хочет оставаться на тебе сама по себе.

Она улыбается мне, лицо освещено ее собственными огнями, и при этом выглядит чуть нелепо и смешно сексуально.

— Для этого и нужен горячий шоколад. Именно поэтому я сделала его очень густым. Или, знаешь ли, твой собственный вклад, хотя давай оставим его на потом.

Смотрю на кружку горячего шоколада и беру ее. Он был уже слишком густым, а теперь, когда остыл, напоминает расплавленное шоколадное месиво.

Не колеблясь, я окунаю пальцы во все еще теплую кружку и начинаю разрисовывать ее тело. Прохожусь по мягкому животу, то рисуя, то облизывая ее, затем размазываю шоколад по ее груди, уделяя дополнительное время твердым соскам.

У нее перехватывает дыхание, она снова дрожит, и я поднимаю мишуру, прижимая ее, пока та не приклеивается. Размазываю шоколад толстым слоем — по ее тонкой шее, ключицам, плечам, рукам, двигаясь к позвоночнику, пояснице и маленькой дерзкой попке. Беру больше мишуры, теперь золотую и зеленую, и снова и снова оборачиваю вокруг нее.

Я адски заведён. Член в джинсах напряжен, словно пытается найти способ вырваться из заточения. Не знаю, как долго смогу продолжать сдерживаться. Дело в том, что это может быть самый странный способ, которым кто-либо когда-либо пытался подбодрить меня или отвлечь, но я, черт возьми, благодарен, что у меня есть такой вдохновитель, как Кайла.

— Теперь украшения, — говорит она, переступая с ноги на ногу. Я знаю, она устала стоять, поэтому делаю все быстро.

К счастью, единственные украшения в коробке сделаны из мягкого войлока. Ничего из стекла или металла, которые могли бы сломаться или поранить нас, когда я решу повалить ее на пол. Потому что, давайте посмотрим правде в глаза, это именно то, что произойдет дальше.

Мне удается повесить лишь несколько украшений. Два на уши, несколько на пальцы, когда я ворчу:

— Ладно, достаточно. Теперь хочу, чтобы ты встала на колени на полу.

— Ещё нет, — говорит она, улыбаясь словно дьявол. — Ты должен одеть звезду.

Господи Боже. Смотрю в коробку и вижу верхушку звезды. Хватаю ее, растягиваю золотые нити, чтобы она могла держаться на голове Кайлы, а затем надеваю ее туда. Ее корону.

Отхожу назад и рассматриваю ее.

— Как я выгляжу? — спрашивает она, ее тело в шоколаде и мишуре освещено рядами огней.

Она выглядит, как сексуальная королева-инопланетянка. Как кто-то из странных научно-фантастических порно фильмов, которые Бригс тайно проносил домой, когда я был подростком.

— Ты похожа на ангела, — говорю ей, надеясь, что это звучит лучше. — Вся светишься, словно елка. С другой планеты. На самом деле ты, возможно, самое странное, что я видел в жизни.

— Но все ещё достаточно горяча, чтобы трахнуть, да?

Я могу лишь зарычать в ответ. Подхожу к ней, чувствуя, что внутри меня нет ничего, лишь горячая кровь, пульсирующая по венам, и глубокая, жадная необходимость разрушить ее. Я создал это великолепное существо, и теперь собираюсь осквернить ее, упиваться своей силой как творцом.

И даже больше, чем это, я чувствую лишь любовь к этой женщине, которая всегда хочет помочь, даже, когда я сам не в силах помочь себе.

Хватаю ее за талию и заставляю встать на колени, при этом осторожничая, чтобы она не поранилась о гирлянду. Затем обхожу ее, когда она встает на четвереньки, и отталкиваю мишуру от ее попки. Массирую ее половинки руками, скользя по шоколаду, разводя их, и снова сводя вместе.

Затем, обняв ее маленькую, покрытую мишурой талию, расстёгиваю молнию и вынимаю член, горячий и пульсирующий в моей руке. Знаю, она мокрая, я практически ощущаю ее запах, и прижимаю фиолетовую голову члена к ее гладкости, толкаясь с тугим, но легким толчком.

Я постанываю, останавливаясь на мгновение, чтобы позволить шелковистой, горячей сладости обхватить меня.

Ничего в мире не ощущается так хорошо, как это.

Как она.

Как Кайла.

Моя сияющая принцесса.

Моя.

Затем, после долгой, дразнящей паузы — вперёд-назад — даю себе волю.

Грубая, животная часть меня берет верх.

Часть, которая нравится нам обоим.

Я оставляю царапины от ногтей на ее спине, попке, бёдрах.

Шлепаю ее.

Оскверняю ее.

Называю грязными словечками.

Вколачиваюсь так сильно, что ее голова подпрыгивает от толчков, лучи мерцают и дрожат, и я чувствую себя гребаный сверхчеловеком.

Становится грязно — повсюду горячий шоколад и серебристая мишура. И горячо.

Сильнее, глубже, жёстче.

Я трахаю ее так, словно больше никогда не увижу, словно больше никогда не почувствую. Трахаю ее так, будто пытаюсь оставить часть себя внутри нее, ту, которая никогда не исчезнет, не важно, как сильно бы она ни старалась.

Я трахаю ее, пока не кончаю горячо и громко, перед глазами огни, моя сперма выстреливает в нее, изливаясь до последней капли, и она выкрикивает мое имя, а я кричу ее.

Мы кончаем вместе, как единое целое, всегда едины.

И когда во мне ничего не остаётся, я целую ее потную спину и щеку, когда она поворачивает голову и предлагает ее мне. Мы оба тяжело дышим.

Оба такие обессиленные и грязные.

И, черт возьми, совершенно точно предназначенные друг другу.

Глава 3

КАЙЛА

Когда я просыпаюсь, мое тело покрыто мишурой.

В смысле, знаю, я полностью обнажена, но, благодаря фрагментам мишуры, прилипшим к каждому дюйму меня, по-прежнему похожа на железного дровосека. Направьте на меня свет, раскрутите, и я самый настоящий диско-шар.