Ее и раньше привлекала чарующая прелесть этого уютного домика, но началом прекрасной сказки стал для нее тот самый момент, когда Заккес подхватил ее на руки и, пройдя через скрипнувшую калитку, зашагал с ней к дому по выложенной каменными плитами дорожке мимо аккуратного белого заборчика. Она счастливо смеялась и шутливо вырывалась. И как только он переступил с ней через порог, дом превратился для нее в рай, в храм Она и не подозревала, что к дому можно относиться с благоговением.

Но самое главное — это был их дом.

— Заккес! Я все еще не верю! — воскликнула Элизабет-Энн, когда он осторожно опустил ее на пол в маленькой прихожей. Она крепко обняла его за шею и горячо поцеловала. — Элизабет-Энн Хейл, хорошо звучит?

— Мне кажется, великолепно.

— А вот не отпущу тебя никогда, — шутливо пообещала она, сомкнув руки на его шее. — Никогда-никогда! Ни за что на свете!

— Лучше отпусти, — весело откликнулся Заккес, глаза его смеялись, — иначе не увидишь наш дом.

Она сразу разжала руки и стала молча осматривать прихожую. От восторга у нее перехватило дыхание, слова куда-то исчезли. В эту секунду Элизабет-Энн решила про себя: «Ничего здесь менять не буду. Было бы кощунством разрушать это великолепие».

Она схватила Заккеса за руку и потащила за собой. Они переходили из комнаты в комнату, весело болтая. Элизабет-Энн старалась ничего не пропустить, всматривалась в каждый укромный уголок, внимательно разглядывая убранство комнат, их планировку.

— Мне здесь очень нравится, — сказала она.

— И мне тоже, — Заккес был счастлив, видя ее радостное возбуждение. Ему подумалось, что на глазах у него Элизабет-Энн еще похорошела.

— Заккес, закрой глаза и вдохни. — Она сама закрыла глаза и вдохнула полной грудью. У коттеджа был свой запах. В нем пахло фруктами и цветами, а еще орехами и медом, дополнял этот букет аромат трав.

Маленькая гостиная была отделана деревянными панелями, на стенах висели гравюры. Пол устилал ковер ручной работы. Мебель была обита ситцем с розами. Все вокруг было проникнуто духом Англии, но без излишней чопорности и строгости, главными принципами оформления дома оставались уют и комфорт. Женщины чувствовали бы себя здесь превосходно, но и мужчины нашли бы его удобным. На кружевных занавесках повторялся рисунок обивочной ткани — прекрасные махровые розы. Прозрачная ткань смягчала палящие лучи техасского солнца. Живописный ансамбль представляли собой три стола, стоявшие у камина: большой, отделанный красным деревом, маленький сервировочный столик в стиле королевы Анны и еще один небольшой стол, покрытый черным лаком. Повсюду в изобилии были хрустальные вазы, фарфоровые блюда ручной работы из Богемии, расписанные кобальтовой синью изделия из стекла, красивые китайские кашпо и диванные подушки, искусно расшитые самой Самантой Бэрд. Везде в вазах стояли со вкусом подобранные букеты крупных розовых пионов и нежных роз.

— Эти цветы — подарок тети, — пояснил Заккес. — Знаешь, что она сказала: «Не напрасно я ухаживала за цветами все эти годы — вот они и пригодились».

— Ее нужно обязательно поблагодарить. А это что? — спросила Элизабет-Энн, указав на диван, где лежал объемистый сверток, упакованный в светло-сиреневую бумагу и перевязанный такого же цвета лентой, обшитой по краям белым кружевом.

— Не знаю, что это. — Заккес медленно поднял сверток. Он был необычайно легкий, Заккес слегка сжал его — пакет был мягкий. Тут он заметил маленький конверт, прикрепленный к свертку, и передал его Элизабет-Энн. Она распечатала конверт и достала открытку — в ее левом углу акварелью была нарисована фиалка, по центру шла надпись, выполненная вязью переливчатыми синими чернилами:


«Пусть этот маленький сувенир послужит залогом вашего счастья.

Сестры Бэрд».


— Это подарок! — ахнула Элизабет-Энн. Медленно и осторожно развернув бумагу, она вскрикнула от восхищения. Это была диванная подушка с вышитым на ней коттеджем и надписью:

Где бы ни были те,

Кто покинул сей кров,

Пусть вернутся опять

В этот ласковый дом.

— Какое чудо! — На глаза Элизабет-Энн навернулись слезы. — Я всегда буду хранить этот подарок.

— Мы еще не все посмотрели. — Заккес едва сдерживал возбуждение. — Пойдем дальше.

Элизабет-Энн прижала подушку к груди и вернулась за ним в коридор, откуда проследовала в залитую солнцем столовую. Светлился в нее через большие окна и широкие двери. И повсюду стояли ящики с папоротниками. Их было много, разных сортов и размеров — от могучих серовато-зеленых оленьих рогов до нежных адиантумов.

Между гостиной и столовой находилась кухня, поражавшая своими размерами: она занимала почти весь первый этаж. Пол был выложен терракотовой плиткой, а потолочные перекрытия потемнели от дыма. На крючках висело бесчисленное множество чугунных сковород, медных кастрюль, дуршлагов. На полках стояли деревянные миски и глиняные кувшины. Центр кухни занимал длинный обеденный стол весь в царапинах и щербинах, а вокруг него — шесть стульев с сиденьями из тростника. У одной из стен стояла печь, отапливаемая дровами, две большие оцинкованные раковины были встроены в деревянный каркас: воду нужно было приносить со двора, накачивая ее из колодца, находившегося за домом. Еще одна стена была целиком увешана полками, на которых размещалось невероятное количество всевозможных тарелок, блюдец, чашек. Еще там стояла старинная клетка для птиц, выполненная в виде причудливого замка, но назначение ее было чисто декоративное.

— В следующий раз, когда в Мексикана-Таун будет ярмарка, я куплю тебе канарейку, и тебе не будет скучно, пока я на работе. — Он обнял ее и добавил: — Но это только до тех пор, пока не родится малыш, тогда уж скучать тебе явно не придется.

Однако самое большое впечатление на Элизабет-Энн произвела комната на втором этаже — в ней совсем не было мебели.

— Это же детская! — воскликнула она. Заккес сжал ее руку, давая понять, что и он того же мнения.

Спальня предстала перед ней как нечто неземное. Светло-зеленые стены контрастировали с темной мебелью. На металлической кровати с подвижной спинкой красовалось множество отделанных кружевом подушек. К вязаному покрывалу были пришиты кисти, достававшие до пола. В головах кровати висел портрет. По обеим его сторонам строго одна над другой располагались гравюры с изображением цветов. У стены вместо тумбочки стоял небольшой письменный столик с лампой и письменными принадлежностями. Складная крышка стола сверху была обтянута выделанной кожей. На окнах висели кружевные занавески с причудливым цветочным рисунком, и проходивший сквозь них свет смягчался, окутывая комнату романтической дымкой.

Элизабет-Энн влетела в комнату перед Зак-кесом, они столкнулись и одновременно свалились на кровать, утонув в пышных подушках. Кровать протестующе застонала.

— Если уж мы здесь… — прошептала Элизабет-Энн.

— То давайте будем терять даром времени, — закончил ее мысль Заккес. Он обхватил ее податливое тело своими сильными руками и счастливо улыбнулся в предвкушении минут наслаждения. Пальцы принялись расстегивать пуговицы на ее платье.

Она мечтательно взглянула вверх и непроизвольно вскрикнула.

— Что с тобой? — спросил он, нежно погладив ее по щеке.

Элизабет-Энн с трудом села, едва вырвавшись из мягких объятий роскошной постели, он повернулся и проследил за ее взглядом.

К потолку как раз над кроватью был приклеен большой красный Валентин[13] в форме сердечка, а к нему прикреплена их свадебная фотография. Но это не был символ любви. Он был разорван посередине так, что Элизабет-Энн и Заккес оказались разделены.

Сначала они потрясенно молчали, буквально парализованные таким проявлением неприкрытой ненависти, потом Заккес зло стиснул зубы и раздраженно покачал головой. Ему не нужно было гадать, он знал, чьих рук это было дело. Он крепко обнял Элизабет-Энн, стараясь защитить ее от этого ужаса.

— Постарайся об этом забыть, — успокаивал он ее. — Это больше никогда не повторится. — Но взгляд Элизабет-Энн, полный душевной боли, словно говорил, что впереди их ждут тяжелые испытания. Слишком долго была она жертвой коварных козней Дженни.

— Ты плохо знаешь Дженни, — прошептала Элизабет-Энн, — и не подозреваешь, как далеко она может зайти, чтобы разлучить нас, и вот тому доказательство. — Она снова посмотрела на потолок и содрогнулась.

Заккес сорвал с потолка изуродованный Валентин, вместе с ним отстала краска, и на потолке осталось пятно в форме запятой. Он смял разорванное сердечко и швырнул его на пол.

— Дженни со временем успокоится. — Заккес старался быть убедительным. — По крайней мере она не будет вмешиваться в нашу жизнь.

— А если будет?

— Ей нужно устроить свою жизнь, выйти замуж, родить детей. У нее появится много других забот, поважнее нас с тобой.

Элизабет-Энн посмотрела на Заккеса и серьезно кивнула.

— Наш брак будет безупречным. — Он немного помолчал и, проведя по ее лицу невидимую линию от лба через нос к губам, добавил: — Ты увидишь, ничто не сможет нас разлучить. Никогда. Даже Дженни. Никто и ничто не в силах это сделать. Наш брак благословили небеса.


Он был прав. Чувствуя поддержку Заккеса и собрав всю свою волю, Элизабет-Энн отказалась от опия. Возможно, ей помогал материнский инстинкт, заложенный, как она считала, во всех женщинах, а может быть, придавала силы мысль, что она носит под сердцем ребенка Заккеса. Как бы то ни было, ее усилия были вознаграждены: через девять месяцев она произвела на свет милую здоровенькую девчушку.

10

Прошло пять лет со дня свадьбы Заккеса и Элизабет-Энн. Срок достаточный, чтобы оглянуться на прожитые годы и подвести своеобразный итог.

Их семейная жизнь складывалась удачно. Спустя тринадцать месяцев после рождения их первенца — Регины появился на свет второй ребенок, тоже девочка, назвали ее Шарлотт-Энн. А спустя три года родилась Ребекка Эмалин Хейл.