Джудит Гулд - Рожденная в Техасе

— Что случилось? — вскрикнула она.

— Разве ты не понимаешь? — Он запустил руку в свои светлые волосы. — Я слишком люблю тебя, чтобы разрушить твое будущее.

Он отодвинулся от нее, словно был на краю пропасти, и уставился на рисунок обоев. Из груди его вырвался тяжелый протяжный вздох, вобравший в себя всю боль, печаль и тоску. Усилием воли Зак заставил себя собраться. Дрожь волной прошла по его телу. Когда он поднялся и расправил плечи, то стал казаться выше ростом. Несмотря на сильное возбуждение, ему удалось взять себя в руки.

— А сейчас мне лучше уйти, — решительно сказал он, снова повернувшись к Фиби.

Она стояла вся дрожа, прижав руки к бокам. Он наклонился, поцеловал ее в лоб и направился к окну. Остановил его ее крик:

— Заккес! — Она крепко схватила его руку, так что пальцы вдавились в тело. — Ты не можешь оставить меня здесь! — выкрикнула она, изо всех сил цепляясь за него и мешая ему уйти. — Не можешь!

На минуту он задержался.

— Могу, — просто сказал он, — потому что должен так поступить.

— Ты должен! — начала она насмешливо, ее грудь тяжело вздымалась, и глаза вдруг вспыхнули неистовым огнем. — Да ты просто не хочешь меня, — сказала она в изумлении. — Так вот в чем дело? Отвечай, это так?

— Нет, дело совсем не в этом. Я думал, что все уже объяснил тебе.

Но Фиби, казалось, ничего не слышала. Отступив на шаг и оглядывая его с головы до ног, она прошипела:

— В этом случае, — рот ее исказила презрительная гримаса, а в лице проступило нечто безобразное, отталкивающее. Зак и не подозревал, что оно может быть таким. — В этом случае я хочу, чтобы у тебя осталось кое-что обо мне на память.

Он вопросительно смотрел на Фиби.

— Эта проклятая штука, — яростно выпалила она и стала изо всех сил дергать медальон; цепочка врезалась ей в шею, но наконец разорвалась. Фиби швырнула медальон к его ногам. Глаза ее горели злым огнем, в них переливалась испепеляющая ненависть. — Забери свою дешевую дрянь, я все равно собиралась ее выбросить, мне она не нужна.

Заккес содрогнулся от этой дикой вспышки. Ненависть… невообразимая ненависть…

— А теперь убирайся, — приказала она, указывая на окно дрожащим пальцем. — И не забудь свое барахло. — Она носком поддела медальон. — И поторапливайся, пока я крик не подняла.

Заккес не мог пошевелиться, сраженный этой переменой. Впервые ее душа раскрылась перед ним, обнаружив там одну враждебность.

— Что же ты? — Губы Фиби искривила презрительная усмешка. — Ты ведь чертовски торопился уйти? Что же произошло? Может, паралич вдруг хватил?

Его искаженное болью лицо отражало невыносимые страдания его души. Никогда не испытывал он таких нестерпимых душевных и физических мук.

Оскорбление сыпалось за оскорблением и все от женщины, которую он любил или думал, что любил.

Заккес опустил глаза и увидел у своих ног медальон с анютиной глазкой, бесценный для него символ такой трудной любви, его любви. Теперь он означал совсем другое. В этом медальоне сконцентрировалась вся его прежняя жизнь, которая так круто изменилась, в нем было все, что он потерял.

Заккес устало и медленно наклонился, поднял медальон и сжал его в кулаке.

Когда его пальцы коснулись гладкого стекла медальона и тонкой изящной оправы, сердце его пронзила острая боль. Мысли мгновенно вернулись к прежней жизни, в которой он успел испытать нищету, муки голода, унижение от сознания своего невежества. Но все прежние обиды были ничто по сравнению с жестокостью Фиби, которой он так опрометчиво отдал свою любовь.

Сознание этого предательства потрясло все его существо. У него украли веру в людей — после всего, что случилось, он уже никому не доверится всем сердцем и душой. А еще его душа исполнилась неукротимым гневом, которого раньше он никогда не испытывал.

Фиби. Каким же он был дураком, что влюбился в нее. Он был обманут, очарован ее романтическим ореолом. Подумать только, именно она была для него олицетворением чистоты и непорочности.

Теперь, когда он узнал правду, прошлое предстало перед ним в клубке противоречивых воспоминаний.

Воспоминания.

Их было так много.

Заккес снова видел себя в церкви: прихожане пели под аккомпанемент величественных аккордов органа. А он, поднимаясь на цыпочки, вытягивая шею, вертит головой, стараясь увидеть Фиби. Потом, после службы, она прошла мимо, скромно прикрыв ресницами темные, подернутые влагой глаза.

А вот разговор с преподобными Тилтоном и Флэттсом: «Ты не думаешь о том, чтобы стать священником… Бог тебя особо отметил…»

И он оставил семью, ферму ради красот увитых плющом замков духовного колледжа в Виргинии. А в это время мать его лежала при смерти…

Душу Зака терзали невыносимые муки, но память была неумолима, и перед ним одно за другим проносились воспоминания.

Вот он в спешке ехал в Мадди-Лейк, чтобы побыть с умирающей матерью, вот купил для нее медальон с анютиной глазкой, но отдал его Фиби. Вот он увидел мать, услышал ее отрывистые слова: кашель душил ее, она постоянно сплевывала кровавую мокроту.

…я так горжусь тобой…

…все когда-нибудь умирают, сынок…

…обними меня разочек…

…как ты ловко выговариваешь эти длинные слова…

Заккеса снова охватило потрясение от слов банкира, сообщившего ему, что ферма заложена, он снова писал свое страстное письмо преподобному Астину, который прислал ему духовную поддержку, но не оказал материальной помощи, и тогда он в отчаянии бросился в Сент-Луис, забрался в ювелирный магазин в безумной надежде достать денег, чтобы отправить мать в санаторий. Его бессмысленная попытка рухнула, а мать умерла. И теперь Фиби стояла перед ним, ослепленная ненавистью. Первый раз он заглянул ей в душу и увидел там негасимые ярость и злобу — никакого намека на возвышенную красоту и чистоту, которые он себе представлял.

«Почему я никогда не видел эту сторону ее души? — спрашивал себя Заккес. — Как же я был слеп!»

Предательство Фиби привело Заккеса в такую ярость, что он буквально выбросился в окно, чувствуя, что если задержится на мгновение, то совершит преступление, о котором будет жалеть всю жизнь.

Было очень темно. Заккес молча брел рядом с Дэмпсом, механически переставляя ноги. Недавний кошмар не покидал его. Прекрасная Фиби, которую он боготворил, оказалась чудовищем в ангельском образе.

Огромная неизбывная скорбь наполнила всю его душу.

Единственная мысль сверлила его мозг: с каждым шагом он все больше отдалялся от Мадди-Лейк, города, принесшего ему столько горя и душевных мук. Он знал, что больше никогда не увидит свою семью. Он не вернется сюда. Но он не знал, что скоро их пути с Дэмпсом разойдутся. И совсем не думал, что выжженная его душа возродится, сердце исцелится и вновь раскроется навстречу любви.

Квебек, штат Техас

Было уже далеко за полдень, когда поезд из Браунсвилля остановился в Квебеке. Заккес выставил чемодан на платформу и спрыгнул вслед за ним. Поезд дал свисток и медленно, тяжело двинулся дальше. Заккес оглядел маленькую станцию. Никто здесь не сошел и никто не сел на поезд. Только он. Ничто не потревожило царившую вокруг дремотную атмосферу.

Заккес рывком поднял тяжелый чемодан с Библиями и засеменил с ним к окошку начальника станции. Изобразив на лице дружелюбную улыбку, он поздоровался:

— Добрый день, друг.

Пожилой седовласый начальник станции — он же кассир и телефонист, — прищурившись, проговорил:

— Сегодня поездов уже не будет, только завтра утром.

— Для меня это неплохо, — весело ответил Заккес. — Не подскажете ли, где здесь гостиница.

— Настоящей гостиницы у нас нет, но в городе есть дом, где сдаются уютные комнаты. Хозяйка его — мисс Клауни, ей помогают две племянницы. Она сдает комнаты по неделям, но может сделать исключение, если есть свободная комната. — Начальник станции пристально посмотрел на Заккеса и добавил: — И если сочтет вас достойным, она женщина строгих правил. Очень порядочная, и ее племянницы тоже.

— И как туда добраться?

— Обойдите здание и подождите конку, она отправится через двадцать минут. До города ехать минут пятнадцать. Выйдите у большого розового дома на Мейн-стрит. Этот дом вам и нужен. Но советую сначала заглянуть в кафе «Вкусная еда», что через улицу. Там очень хорошо готовят. Мисс Клауни проводит в кафе почти весь день. Ей принадлежат оба заведения. — Для большей выразительности мужчина кивнул.

— Огромное вам спасибо. — Заккес широко развел руки и, придвинувшись к окошку, добавил с торжественным видом: — Вы, друг мой, поступаете как истинный христианин.

— Я вам не друг, и вас я не знаю, — подозрительно прищурился начальник станции.

Увидев, что его пристально разглядывают, молодой человек отодвинулся от окошка и обезоруживающе улыбнулся. Ему исполнился двадцать один год, к этому времени он превратился в рослого молодого мужчину, но при этом не казался слишком высоким. В нем подкупали дружелюбие и открытость. Яркие голубые глаза освещали его лицо, обрамленное волнистыми волосами, над верхней губой виднелась тонкая полоска светлых усов. Он выглядел франтом в светло-кремовых широких брюках, полосатом пиджаке с галстуком-бабочкой из материала в горошек и шляпе-канотье. Вид у него был щеголеватый, но большие сильные руки с широкими запястьями говорили о том, что молодой человек был хорошо знаком с тяжелым физическим трудом.

— По вашей городской одежде и объемистому чемодану, — хмыкнул начальник станции, — могу предположить, что вы — коммивояжер. Чую их за версту. Должен вас огорчить: я ничего не покупаю.

— А кто сказал, что я продаю что-либо? — усмехнулся Зак.

— Я это говорю, — с уверенностью произнес начальник станции, — так что отправляйтесь отсюда.

— Хорошо, хорошо. — Заккес поднял руки вверх. — Благослови тебя Бог.