– Мегги, – нерешительно сказала Брианна, – может быть, Шаннон неинтересны эти подробности. И ей бы не хотелось…

– Вы правы, – перебила ее Шаннон. – Сперва я думала избежать пространных разговоров об этом. О вашем отце, о моей матери. Ведь у меня… – Она взглянула на обеих сестер. – Вы должны понять. У меня всю жизнь был мой отец.

Воспользовавшись наступившим молчанием, Мегги произнесла:

– Разве не счастлива женщина, которая может сказать: у меня было два отца, и оба любили меня. – Видя, как Шаннон качает головой, она с жаром продолжала: – Он был с любящей душою! И великодушной. Чересчур великодушной порою. Как отец он был очень добрым, терпеливым, готовым на разные выдумки, чтобы порадовать детей. Он не был слишком умен или удачлив. И никогда не умел завершать начатое. Бросал на полдороге.

– Зато как умел развеселить или утешить! – подхватила Брианна. – И какие у него всегда были грандиозные планы и мечты, которые так и оставались мечтами. Он хотел стать богатым, но был богат друзьями, а не деньгами. Помнишь, Мегги, он решил разбогатеть на кроликах? Потратил деньги на клетки, на загоны. Купил кроликов.

– Мать была в ярости! – продолжала тему Мегги. – Кролики во дворе! А мы с тобой – в ужасе, когда узнали, что их разводят для того, чтобы убивать и сдирать шкурки.

– Помнишь, Мегги? Мы уговорили отца, и однажды вечером все трое прокрались, словно воры, во двор, где стояли клетки, и выпустили всех кроликов на свободу. Как они удирали! А мы смеялись, и громче всех наш отец!

– Он не был создан для бизнеса. Ни умом, ни сердцем. Он был по натуре поэтом, но писать стихи не умел и очень горевал, что ему не хватает слов и рифм, и вообще получается! что-то не то.

– Он много раз пытался добиться удачи, но ничего не получалось. Тогда он всю силу своей души обратил на нас. Чтобы мы учились, чтобы стали счастливыми.

– Он добыл деньги и послал меня учиться в Венецию, – делилась воспоминаниями Мегги. – На фабрику стекла. Остров Мурано. Какую битву с матерью он выдержал, чтобы сделать это! Дом сотрясался от злобы. Я уехала, а бедная Брианна осталась жить в постоянной тревоге, что в любой момент может возникнуть новое «извержение вулкана».

– Не преувеличивай, Мегги.

– Я не преувеличиваю. На тебе остался дом, ты полностью вела его. А после смерти отца осталась вдвоем с матерью, ухаживая за ней. Как он любил тебя! Называл своей розой. Его предпоследние слова были о тебе, Бри, ты знаешь. А последние…

Мегги внезапно замолчала.

– Как он умер? – глухо спросила Шаннон. По разрозненным фразам сестер у нее уже начал складываться образ этого человека. Ее настоящего отца. – Долго ли болел?

– Болел, но никто не догадывался об этом. – И сейчас, по прошествии нескольких лет, Мегги было тяжело вспоминать о его смерти. Однако она заставила себя продолжить: – В тот день я искала его, чтобы рассказать о своей радости: у меня купили мою первую работу. Я нашла отца в пивной у Тима О'Малли, и мы там отпраздновали мою удачу. Как он был рад за меня! Как счастлив! День выдался холодный – ветер, ледяной дождь, но отец уговорил меня проехать с ним на его любимое место над океаном. «Луп Хед» называют его у нас.

– Луп Хед? – переспросила Шаннон. Внутри у нее дрогнуло, она вспомнила, что слышала это название от своей матери.

– Да, так его окрестили. Отец любил стоять там на скалах, на самом краю Ирландии, как он говорил, и смотреть в сторону Америки.

«Нет, – подумала Шаннон, – не в сторону Америки, а в сторону той, кто жила в Америке». Она вдруг вспомнила…

– Моя мать говорила мне… сказала перед смертью, что они впервые встретились там. На Луп Хеде.

– О боже! – Брианна крепко стиснула руки. – Бедный отец. Он вспоминал о ней, видел ее каждый раз, когда стоял на том месте.

– Последнее его слово, которое я услышала от него, – сказала Мегги, – было ее имя. Аманда… С ним он умер. – Слезы показались у нее на глазах и потекли по щекам. Мегги не утирала их. – Было очень холодно, как я говорила. Жуткий холод. Я видела, он сам не свой, плохо себя чувствует. Но он не хотел уходить оттуда. Мы разговаривали. Я спросила – в который уже раз, – почему если он несчастлив, то столько лет живет с матерью. Почему терпит? Он пытался объяснить мне, что брак – это ответственность, хороший он или плохой. Священные узы. Я не желала такое слушать. Я всегда хотела спросить и спросила: есть ли, был ли кто-нибудь еще в его долгой жизни. Он сказал мне тогда, что любит одну женщину, и это как стрела в сердце. Так он сказал. У него была ведь душа поэта. Но он не имеет права на эту любовь.

Мегги смахнула слезы, судорожно вздохнула и продолжила:

– Мы разговаривали, а потом он покачнулся, лицо стало таким бледным, было видно даже в полутьме. И он упал на колени, его скрутила боль. Я так испугалась! Я кричала на него, чтобы он встал, пыталась поднять. Он просил священника, но мы были только вдвоем, на скалах, под холодным дождем. Он просил меня быть сильной, не бросать то, чего хочу, о чем мечтаю. Я не могла укрыть его от дождя, не знала, что делать. Он говорил о Брианне, обо мне, о нашей матери. Потом произнес одно только имя: Аманда. И умер.

Мегги вытащила из кармана платок, прижала к лицу и выскочила из комнаты.

– Она до сих пор переживает те минуты, – негромко проговорила Брианна. – Совсем одна. Некому помочь. Как она втащила только его в машину?! Пойду побуду с ней.

– Нет, разреши мне! Пожалуйста. Не дожидаясь согласия, Шаннон рванулась в соседнюю комнату. Мегги стояла у окна, глядя в сад.

– Я тоже была одна с матерью… – начала Шаннон прямо от двери, – когда мать впала в кому – бессознательное состояние, из которого уже не вышла. – Подойдя вплотную к Мегги, она, поддавшись внезапному порыву, обняла ее за плечи. – Жизнь на этом не кончается, Мегги, ни для нас, ни для них. А для нас к тому же пока еще светит солнце. Но все равно мы их потеряли, и такую утрату ничем не возместить.

Мегги молча положила руку на руку Шаннон. Та заговорила снова:

– В тот день она решилась рассказать правду обо мне О себе и о Томасе Конкеннане. Я была жутко зла, обижена. Наговорила ей кучу вещей, которых уже не взять назад. Но я верю, она любила Колина, и знаю, она думала о Томасе перед тем, как покинуть этот мир.

– Можем ли мы осуждать их? – едва слышно спросила Мегги.

– Не знаю. Я и сейчас чувствую себя задетой, оскорбленной. А главное, не понимаю, кто же я на самом деле. Кто мой отец? И как считать – по крови, по жизни? – Ее голос дрогнул, она с трудом справилась с волнением. – Человек, о котором вы с Брианной говорили сейчас, он мне чужой. Я не уверена, что смогу когда-нибудь считать его…

– Я понимаю вас, ваше состояние. Мне такое знакомо. Очень трудно бывает, когда внутри сидит заноза, а ты не знаешь, как ее вытащить.

– Он никогда не стал бы просить ни о чем, что свыше ваших сил. – Это сказала Брианна, тоже вошедшая в комнату. – Он ни от кого ничего не требовал. – Она взяла Шаннон за руку с другой стороны – все трое они стояли теперь у окна, не глядя друг на друга, глядя в сад. – Но мы одна семья. По крови. И только от нас самих зависит, станем ли мы семьей в наших душах.

Глава 12

Шаннон о многом предстояло подумать, многое понять, и на это требовалось время. Но одно она поняла сразу: там, на кухне у Мегги, она перешагнула определенную черту.

Теперь у нее есть сестры.

Больше она не может отрицать или не признавать родство, сдерживать растущие в ней эмоции. Они теперь на «ты».

С этого времени ей не безразлична их жизнь, семьи, дела. Когда она вернется в Нью-Йорк, их контакты не прервутся. Они будут переписываться, звонить друг другу, иногда, возможно, обмениваться визитами. Она бы, например, вполне могла снова приехать сюда на недельку-две в ближайшие годы.

Здесь ее опять потянуло к живописи. Одну картину она уже закончила: пейзаж с каменным кольцом. Когда, отступив на достаточное расстояние, она оглядела холст, то сама удивилась его силе и выразительности. Неужели это она так смогла?

Никогда раньше ей не удавалось подобное. Никогда она не ощущала такого волнения и удовлетворения от написанного.

Это подтолкнуло ее на то, чтобы начать новую картину, не дожидаясь, пока высохнет краска на первой. Теперь она писала акварельный портрет Брианны, сидящей в саду, – в приглушенных тонах, в романтическом стиле.

А в голове уже зрели новые идеи, новые темы. Ну как не использовать этот немыслимо красивый зеленый цвет на полях во всех его оттенках и какое-то особое свечение неба? А старик с толстой ясеневой палкой в руках, идущий за стадом черно-белых коров? Как колоритно он выглядел на том скрещении полевых дорог! Да что говорить: любое человеческое лицо, любой ракурс пейзажа кричит здесь: нарисуйте, запечатлейте меня!

И почему бы ей не задержаться тут еще на неделю или на две? Что особенного? Работа. А разве то, что она начала здесь делать, – не работа?

К счастью, она теперь не стеснена в средствах и может себе позволить жить в гостинице и платить за себя, если будет нужно. Хотя это смертельно обидело бы Брианну, а та не заслуживает плохого отношения. Если же в агентстве у Тайлментона сочтут ее отпуск слишком долгим – что ж, по возвращении в Нью-Йорк она поищет себе какую-нибудь другую работу. Этой конторе она и так отдала немало времени и сил. Только они вряд ли пойдут на разрыв с нею.

Позднее она отправилась пешком к Мерфи – надо же наконец занести ему куртку, которую он любезно одолжил ей. Нехорошо ведь перекладывать такое пустячное дело на Грея или Брианну.

Она пошла кружным путем, через поля, рассчитывая увидеть его где-нибудь там, но Мерфи нигде не было видно. Не встретила она его и когда проходила мимо амбаров. Значит, придется идти к дому, хотя не очень хочется – опять эти его разговоры, приставания, ухаживания.

Шаннон открыла уже садовую калитку и пошла по подъездной аллее, когда увидела стоящий на обочине маленький жалкий автомобиль, из-под которого торчали ноги в старых стоптанных башмаках.