Но только не мной, думала я. И все же мне льстило, что Филипп проявляет такой интерес к моей персоне. Сравнение было явно не в пользу Мэри. Она сильно постарела, вид нее был прежалкий — Мэри влюбленно смотрела на своего супруга и ходила за ним, как собачонка.

Должно быть, Филипп сравнивал мою свежесть с уродливостью своей жены, мою энергичность с ее вялостью, мою дерзость с ее безоглядной преданностью. Я научилась неплохо разбираться в людях и уже многое знала о Филиппе Испанском.

Были минуты, когда он сбрасывал маску величавой надменности, и тогда я не сомневалась, что он может быть и другим, что король не чужд некоторых слабостей. Как-то раз фрейлины, хихикая, рассказывали, что Филипп добивался сердечной склонности некой Магдален Дакр, придворной дамы ее величества. Муж моей сестры якобы подглядывал в окно, когда Магдален переодевалась, а потом, не утерпев, попытался перелезть через подоконник. Увидев руку, просунутую меж оконных створок, Магдален захлопнула окно, и Испанец едва успел выдернуть пальцы. Тем самым Магдален дала понять Испанцу, что высоко чтит свою нравственность и не собирается делать исключений даже для особ королевской крови.

Это была девушка неописуемой красоты, и Филипп, должно быть, надеялся, что соблазнить ее будет нетрудно, ведь он — король. Однако надежды его не осуществились. В пользу Филиппа следует сказать, что после перенесенного унижения он не пытался мстить целомудренной даме, а наоборот, стал относиться к ней с подчеркнутым почтением, давая понять, что высоко ценит добродетель.

Мэри никогда не отличалась привлекательностью, а теперь, когда ее так раздуло, и вовсе стала непригодна для любовных игр. Общеизвестно, что государи не привыкли ограничивать себя в удовольствиях, и вскоре стали поговаривать, что его величество частенько заглядывает в некоторые весьма сомнительные заведения и отдает предпочтение девицам из простонародья. Впрочем, возможно, все это было неправдой. Тем не менее народ сочинил песенку, в которой был и такой куплет:

Лучше дочка кузнеца,

Чем старуха из дворца.

Но Мэри, слава Богу, пребывала в счастливом неведении и, похоже, полностью доверяла своему супругу. На турнирах она усаживала по одну руку от себя Филиппа, по другую меня, а тот буквально не спускал с меня глаз.

Вскоре стало ясно, что испанский посол утратил былое влияние при дворе. Свою миссию он выполнил — устроил брак королевы с наследником испанским, и в дальнейшем от него требовалось лишь следить, чтобы политика английского двора не противоречила интересам Карла V и Филиппа. Однако не следовало забывать о французском посланнике де Ноайе. Этот господин должен был добыть английскую корону для Марии Шотландской. Теперь он стал для меня куда опаснее, чем посол испанский.

Со всех сторон меня окружали заговоры и интриги. Но я наслаждалась этой жизнью после томительных месяцев, проведенных в тюрьме.

Шли зимние месяцы. Чрево королевы увеличивалось, все ждали с нетерпением, когда же Мэри наконец разрешится от бремени. Я знала, что, если родится здоровый мальчик или здоровая девочка, моим надеждам конец. Пол ребенка значения не имел — лишь бы младенец отличался крепким здоровьем. Тогда Англия будет надолго привязана к папскому престолу и на нашу несчастную страну обрушатся религиозные гонения, столь распространенные в странах, где чистотой веры ведает католическая инквизиция.

Я надеялась в глубине души, что младенец не выживет, хотя, конечно, никому в этом не признавалась.

Кожа Мэри делалась все желтее, движения стали неуверенными и неуклюжими. Одна из моих фрейлин шепнула мне:

— Люди говорят, что королева вовсе не беременна.

— Что вы хотите этим сказать?

— Она распухла не от беременности, а от болезни.

— Какие глупости!

— Я лишь повторяю то, что говорят другие, ваше высочество.

* * *

Моя бедная сестра, это были самые горькие дни в ее жизни. Слухи подтвердились — живот королевы раздулся не от плода, а от водянки. Я испытывала облегчение, но в то же время искренне сочувствовала королеве — ей так хотелось родить ребенка! Она была уверена, что понесла — все признаки совпадали. Какой ужасный удар! Какое невыносимое унижение!

Мэри чуть не умерла от горя. Бедняжка, она так гордилась тем, родит Филиппу наследника, ей очень нужен был этот ребенок, и вот все надежды пошли прахом.

Мэри долго не вставала с постели. Все придворные вдруг стали необычайно почтительны со мной, и я сполна наслаждалась приятной переменой. Многие ожидали, что королева со дня на день преставится. По утрам, проснувшись, я сразу же думала: а вдруг это произойдет сегодня?

Филипп был со мной мил и сердечен. Возможно, он и в самом деле испытывал ко мне нежные чувства, а мне всегда нравилось, когда в меня влюблялись — в особенности если ухаживание не могло закончиться браком. Я по-прежнему твердо считала, что муж мне не нужен. Придет день, я стану королевой, и делить свою власть ни с кем не пожелаю. Но думать о том, что Филипп в меня влюблен, не скрою, было приятно. Конечно, со мной он вел себя иначе, чем со своими девками из простонародья. Несмотря на свои мрачные наряды и сдержанность манер, наследник испанский вовсе не был человеком холодным и бесчувственными.

Как раз в канун Рождества в Англию прибыл Филибер Савойский, и Мэри вновь попыталась устроить наш брак. Королева все еще мечтала отправить меня подальше из Англии, однако Филипп не стал настаивать на этом брачном союзе, хотя его мнение имело немалый вес. Очевидно, Филипп заглядывал в будущее. Ну уж нет, милорд, думала я. Можете сколько угодно строить свои планы, бросать влюбленные взгляды, мечтать о женитьбе, но моим мужем вы не станете никогда. Я хочу быть единственной и безраздельной владычицей королевства.

После болезни Мэри сильно переменилась. Она уже не надеялась родить наследника, Филиппу по делам пришлось уехать в Испанию, и несчастная королева совсем пала духом.

Филиппу я была многим обязана. Разумеется, если бы из соображений высшей политики потребовалось расправиться со мной, он дал бы свое согласие немедля. И все же он предпочел сохранить мне жизнь. С его точки зрения, должно быть, куда большую опасность представляла королева Шотландская, уже заявившая, что претендует на английский трон. Филипп охотнее смирился бы с королевой-еретичкой, на которой он мог бы жениться и обратить ее в «истинную веру», чем с воцарением французской ставленницы.

Благодаря Филиппу я не только приблизилась к трону, но и избавилась от нависшей надо мной угрозы. Конечно, Гардинер и французский посол по-прежнему оставались моими заклятыми врагами, но посол испанский теперь скорее превратился в моего защитника, ибо так ему повелел Филипп. Врагов у меня стало меньше, значит, уменьшилась и опасность. Вскоре Мэри сообщила мне, что я могу возвращаться в Хэтфилд, но надзор за мной сохранится. Вместо сэра Генри Бедингфельда охранять меня было поручено сэру Томасу Поупу. Ему предписывалось приглядывать за мной, следить за тем, чтобы я не встречалась с опасными и нежелательными людьми. Сэра Томаса я хорошо знала. Это был весьма приятный и благородный джентльмен, к которому я испытывала искреннюю симпатию. Хоть в последнее время моя неприязнь к Бедингфельду пошла на убыль, назначению Поупа я обрадовалась. Еще одна радость ждала меня в Хэтфилде — ко мне вернулась Кэт Эшли.

— Я прибыла, чтобы служить вашему высочеству! — воскликнула она, и мы упали друг другу в объятия.

* * *

В Хэтфилде меня ждала не только Кэт, вернулись и ее муж, и Парри. Кроме того, к великой радости, мне возвратили моего любимого и почтенного наставника Роджера Эшема. В окружении этих близких людей я не могла быть несчастной.

Сэр Томас Поуп разительно отличался от своего предшественника. Это был добродушный, веселый рыцарь, который сразу же устроил шумное празднество, бал-маскарад, дабы показать, что жизнь в Хэтфилде не будет мне в тягость. Все — и дамы, и джентльмены, и даже менестрели — должны были явиться в масках и одеться как-нибудь почуднее, чтобы никто не мог их узнать. После танцев гости расселись за столы, сняли маски и показали друг другу свои лица. Было немало смеха, изумленных восклицаний и восхищенного визга.

К сожалению, рассказы о бале-маскараде дошли до королевы, и Гардинер, а может быть, кто-то другой из моих врагов, убедили ее величество, что подобные увеселения небезопасны. Под прикрытием маски легко скрыть лазутчика или заговорщика. Вскоре сэр Томас с виноватым видом сообщил, что по приказу королевы маскарады запрещаются.

Я все еще находилась под подозрением, моя царственная сестра относилась ко мне с недоверием.

— Ничего, есть и другие развлечения, — утешал сэр Томас. — Нам ведь запретили только маскарады.

Я не слишком расстроилась. Главное, что теперь со мной мои друзья и я могла вести беседы на разных языках со столь ученым и интересным собеседником, как доктор Эшем.

А в стране тем временем происходили чудовищные вещи: на Англию обрушились религиозные гонения, которых в нашем королевстве отродясь не видывали и, надеюсь, никогда больше не увидят. Сочетавшись браком с Филиппом Испанским, Мэри передала все государственные дела в ведение своего супруга. Англия официально вернулась в лоно католической церкви. Инквизицию учредить еще не успели, но испанские методы борьбы с инакомыслящими применялись вовсю.

Мне было невыносимо стыдно за сестру, ее неразумная жестокость снискала ей ненависть подданных, именно тогда заработала она прозвище, под которым и вошла в историю: Мария Кровавая.

До меня доносились вести одна страшнее другой. Как могла Мэри позволять, чтобы подобные злодеяния свершались от ее имени?

Ее поощряли и подстрекали два злых демона: Гардинер и Эдуард Боннэр, епископ Лондонский. Два этих человека вызывали у меня ненависть и презрение. Мы часто разговаривали с Кэт и Роджером Эшемом о происходящем. Доктор Эшем в отличие от Кэт был сдержан и рассудителен, но и он не скрывал своего отвращения.