Маршрут был тщательно продуман. Сэр Оуэн выслал гонца, чтобы предупредить все попадавшиеся по пути монастыри. Поездка займет две недели или больше, в зависимости от погоды. Сэр Оуэн привык к путешествиям на большие расстояния, но его подопечная впервые покидает дом.

До сих пор она оставляла поместье всего два раза в компании мужа и дяди, чтобы купить или продать скот и лошадей. Она никогда не видела настоящего города.

Свои последние дни на родной земле она провела, навещая арендаторов, прощаясь с ними и напоминая о том, что в ее отсутствие вся власть принадлежит Эдмунду. Именно он будет править от имени Розамунды Болтон, а они должны ему беспрекословно повиноваться. Некоторые обитатели Фрайарсгейта дарили девушке собственноручно сделанные безделушки: гребень из яблоневого дерева, украшенный двумя голубками среди цветов яблони, кожаный футлярчик для иголок, выстланный красным фрайарсгейтским фетром. Женщина, выигравшая на празднике синюю ленту, вышила ее обрывком золотой нити, добытой бог знает где, и отдала хозяйке со словами:

— Она прекрасна, моя маленькая госпожа, но куда больше подходит вам, чем жене пастуха. Смотрите, я расшила ее звездами, чтобы вы помнили ночное небо над Фрайарсгейтом, когда станете жить среди богатых и знатных. Вы вернетесь к нам, миледи?

Ее обветренное лицо светилось искренним беспокойством.

— Как только мне позволят, Энни, клянусь! — выпалила Розамунда. — Хорошо бы вообще никуда не ехать, но, боюсь, дядя вновь попытается получить надо мной опекунство. Так я по крайней мере буду в безопасности.

Энни кивнула.

— Похоже, у богатых немало своих бед, — заметила она.

Розамунда рассмеялась.

— И не говори, — согласилась она. — В этой жизни ничто не достается просто.

Назавтра во Фрайарсгейт неожиданно явился дядя Ричард и привез с собой из аббатства молодого священника, отца Мату. Последний с первого взгляда понравился Розамунде и Эдмунду. Среднего роста, довольно полный, с веселыми голубыми глазами, сверкавшими из-под клочковатых бровей, с детским лицом и розовыми щеками, он к тому же оказался ярко-рыжим, если судить по остаткам волос, окружавших тонзуру.

— Я благодарен, миледи, — с поклоном начал он, — за честь, которую вы мне оказали.

— Житье здесь не очень привольное, поскольку обязанностей у вас будет много. Но еда у нас обильная, крыша вашего дома не протекает, и дымоход прочищен.

— Я буду ежедневно служить мессу, — пообещал он, — праздновать дни всех святых, но сначала обвенчаю всех, кому это нужно, и окрещу детей.

— Непременно! — воскликнула Розамунда. — Мы все вам рады.

— А когда вы вернетесь, миледи? — осведомился священник.

— Когда мне позволят, — вздохнула Розамунда.

— Пойдем, — велел Эдмунд, видя, что племянница опять расстроилась. — Покажем доброму отцу его дом. Обедать станете в зале, вместе со мной, отец Мата. Я буду рад компании.

Он направился к каменному коттеджу рядом с церковкой.

* * *

Утро первого сентября выдалось облачным и ветреным, собирался дождь. Тем не менее сэр Оуэн настаивал, чтобы они не задерживались. Он знал, что чем дольше они тянут с отъездом, тем труднее Розамунде решиться: несмотря на все усилия, страхи явно ее одолевали. На рассвете отец Мата отслужил раннюю мессу. В зале уже был накрыт завтрак.

Корки свежеиспеченного хлеба, еще теплые, были наполнены овсянкой, но Розамунда не могла есть. Желудок судорожно сжимался.

— Нельзя отправляться в дорогу голодной, — твердо сказал ей сэр Оуэн. — Это лучшая еда, которую ты получишь за много дней. Странноприимные дома монастырей и церквей отнюдь не славятся едой или напитками. Ты будешь голодна весь день, если не поешь сейчас.

Розамунда послушно сунула ложку в пересохший рот.

Каша легла в ее животе горячим камнем. Она пригубила вина с водой, показавшегося ей кислятиной. Откусила сыра, слишком, на ее вкус, сухого и соленого. И наконец робко поднялась.

— Наверное, пора.

Слуги выстроились в ряд, чтобы пожелать ей счастливого пути. Она со слезами на глазах распрощалась с ними Женщины заплакали. Розамунда вышла во двор, но и там столпились люди. Девушка неожиданно повернулась.

— Я забыла погладить собак! — воскликнула она, бросившись назад.

Остальные терпеливо дожидались ее возвращения.

— Интересно, — пробормотала она, показываясь в дверях, — окотилась уже Пусскин или нет? Пойду в конюшню, посмотрю.

И она снова исчезла.

— Как только она снова появится, Эдмунд, усади ее на лошадь хотя бы силой, — раздраженно бросила Мейбл. — Моя задница уже болит от седла, а я еще и шага не проехала.

Эдмунд и Оуэн рассмеялись.

— Мейбл, ты уложила вышитую ленту Энни? — осведомилась прибежавшая Розамунда. — Я уверена, что видела ее на полу спальни. Вернусь-ка я, пожалуй, и посмотрю, так ли это.

Но Эдмунд поспешно схватил племянницу за руку, подвел к кобыле и посадил в седло.

— Все собрано, Розамунда, — строго заметил он, вручая поводья сэру Оуэну. — Поезжай с Богом, девочка. Мы все будем ждать твоего возвращения, которое настанет тем скорее, чем скорее ты отсюда уедешь.

Он хлопнул лошадь по крупу, и кобыла рванулась вперед.

— Я не хочу выслушивать сплетни, когда приеду назад, — прошептала Мейбл мужу. — Береги себя, старичок ты мой.

Носи фланелевые рубашки, которые я сшила тебе, иначе схватишь простуду зимой.

— А ты, женщина, не кокетничай с придворными красавцами. Помни, что ты моя дорогая жена, — парировал он с теплой улыбкой. — И хотя любишь командовать, я все равно стану скучать по тебе.

Мейбл только фыркнула на это и подстегнула лошадь.

Розамунда всего дважды уезжала из дома, и оба раза не дальше, чем на несколько миль. Муж и дядя брали ее на ярмарки. Она никогда не проводила ночь вдали от Фрайарсгейта и своей постели. Знал ли Хью, что делает, отдавая ее на попечение фактически незнакомого человека? В эту минуту она почти желала, чтобы дядя Генри настоял на своем и она по-прежнему оставалась дома. Почти.

Но постепенно страхи развеялись, и Розамунде даже стала нравиться поездка. Помня о том, что подопечная не привыкла проводить в седле целый день, сэр Оуэн к полудню остановился на отдых. Они пообедали тем, что приготовила кухарка Фрайарсгейта. Аппетит у Розамунды к этому времени разыгрался, и она с удовольствием отдала должное жареному петуху, еще теплым пирогам с крольчатиной, хлебу с сыром и твердоватым грушам из ее собственного сада.

Через несколько часов они остановились в маленьком монастыре: пошел дождь и ехать стало невозможно. Их ожидали и поэтому с радостью приняли, но сэра Оуэна послали на мужскую половину, а женщины остались с монахинями.

Этой ночью они были единственными приезжими.

В этот же вечер Розамунда признала правдивость слов Оуэна. Их ужин состоял из густого овощного супа, поданного в небольших корках ржаного хлеба, и маленького ломтика твердого сыра. Эль оказался горьким, и пили они мало.

Постель была не лучше: два плоских соломенных тюфяка с блохами и клопами. Утром подали овсянку, которую пришлось есть ложками из общего горшка, к овсянке полагалось по куску хлеба. Сэр Оуэн сделал небольшое пожертвование, и они уехали.

Огороженный высокой стеной Карлайл был первым городом, который увидела Розамунда. Девушка широко раскрыла глаза, проезжая через городские ворота. Сердце ее забилось быстрее, когда они пробирались по узким улочкам, по обеим сторонам которых теснились дома. Никакой зелени, ни единого сада. Они миновали Хай-стрит, направились на юг, к церкви Святого Катберта, примыкавшей к монастырю, где служил Ричард Болтон. В странноприимном доме этого монастыря им предстояло провести ночь.

— Похоже, мне не слишком нравятся города, — заявила Розамунда. — Почему здесь так воняет, Оуэн?

— Если внимательно присмотреться, леди, можно увидеть на мостовых содержимое ночных горшков всех жителей. Оно стекает в канавы по обочинам, — пояснил он.

— От моих коров пахнет лучше, — фыркнула она.

— Ну же, леди, — поддел он, — сельская девица вроде вас не должна чураться неприятных запахов!

Розамунда покачала головой.

— Неужели городским жителям нравится сидеть за стенами, взаперти, в этой духоте? — подивилась она. — Нет, мне это совсем не нравится.

— Город обнесен стеной, чтобы не допустить врагов, — пояснил Оуэн. — Здесь много всяких ценностей, есть что украсть, а шотландцы не дремлют. Карлайл — безопасное убежище для всего окрестного люда. За его оградой можно высидеть любую осаду.

На следующее утро они, к облегчению Розамунды, уехали, и впереди потянулись унылые пустоши Уэстморленда, сменившиеся холмами и озерами Ланкашира с его лесами и оленьими парками. Сэр Оуэн объяснил, что они едут по дороге, вымощенной римлянами свыше тысячи лет назад.

Из Чешира они перебрались в Шропшир, где погода уже была совершенно осенней. Розамунда радовалась, что на ней голубой шерстяной плащ с капюшоном. Ей понравились черномордые овечки, пасущиеся на полях Шропшира. Она со знанием дела сказала сэру Оуэну, что их шерсть даже лучше, чем фрайарсгейтская. Она надеялась со временем приобрести отару, хотя это очень сложно, поскольку владельцы не хотят с ними расставаться. Все же, если бы она смогла найти барана-производителя и двух маток, начало было бы положено.

— Ну вот, я везу тебя ко двору, а ты толкуешь о разведении овец, — рассмеялся он.

— Я понимаю, что Хью хотел меня защитить и показать мир, — кивнула Розамунда, — но в душе всегда останусь сельской девчонкой. Судя по тому, что вы мне рассказывали, вряд ли я приобрету влияние при дворе. При встрече с королем я попрошу немедленно отпустить меня домой, а если найду подходящего жениха, непременно попрошу у его величества разрешения на свадьбу.

— Не знаю, когда ты увидишь короля, — вздохнул Оуэн. — По крайней мере не сразу. Рад, что ты поняла: среди сильных мира сего тебе не место Интересно, неужели она стала еще красивее с прошлой весны? Проведя несколько месяцев во Фрайарсгейте, он понял ее желание оставаться дома. Мало того, вдруг осознал, что тоже не хочет покидать Фрайарсгейт. Не так-то легко всю жизнь быть у кого-то на службе, пусть даже у самого короля.