— Ксения Филипповна утром пришла в себя и любезно согласилась помочь следствию. Она подслушала ваш разговор с Виолой Вадимовной, в котором вы договаривались об уничтожении документов нотариуса Волгина. Ваши отпечатки пальцев обнаружены на банке с крысиным ядом, которую вы неосмотрительно оставили в подвале.

— Как оставил?! Идиот, тебе ничего нельзя поручить! — орет маман, а мне хочется сгореть от стыда. Как они посмели? Неужели, это все только из-за завещания отца? Нет, слишком мелкая причина, и Бессмертному это известно. Ксения услышала что-то еще… Яков молчит — бережет козырь, желая спровоцировать моего папу. И его хитрый взгляд, украдкой брошенный, убеждает в моей правоте. Игра неслучайна, роли расписаны, а моя — молча наблюдать и изображать изумление.

— Вы хотите дать признательные показания? — Горбунов деловито протягивает побледневшему Жорику бумаги.

— Я ничего не делал. — Блеет Георгий, поглядывая на Виолу.

— Надевай наручники, и везите его в СИЗО. — Равнодушно бросает Яков. — Не хочет говорить, не надо. Повесьте на него еще что-нибудь. Блинов, у тебя сколько висяков? И, кстати, хорошо, что вы заглянули. — С тем же непробиваемым лицом обращается к папе.

— Позвольте, я никакого отношения к Ксении не имею… — Испуганно протягивает папа. — И к этому дому тоже.

— Руслан Александрович, именно так… Никакого отношения. Однажды ваше равнодушие сыграло с вами дурную шутку. И ваша алчность… — добавляет Яков.

— Виола, Виолочка… — скулит Жорик, вытягивая вперед закованные в наручниках руки. — Ты поможешь мне?

— Виола Вадимовна не сможет вам помочь, — Яков произносит следующую по выверенному плану реплику. — Она пойдет под суд, как организатор. Господа, вам есть, что сказать или так и будете молчать, усугубляя свое положение?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Тюрбан с головы мамы сползает набок, тушь растворяется в искренних (бесспорно!) слезах. С ее лица словно стирают маску, открывая взгляду неприметную правду. Виола хватает воздух ртом, заламывает руки и с сожалением смотрит на меня. Кажется, того и гляди, ее хватит удар.

— Простите, я могу быть свободен? — нетерпеливо потирая руки, произносит папа. — Я приехал увидеться с дочерью, а не смотреть, как мою бывшую и ее любовника загребает полиция. — Отец делает пару шагов в сторону выхода и замирает, как вкапанный от громогласного баса Бессмертного:

— Задержитесь, Руслан Александрович. Я обещал найти доказательства вашей причастности к преступлению Ладожского? Так вот, я их нашел.

Ай да Бессмертный! Куда мне до него?

— Что?!

— Диана, я благодарю тебя за помощь в поимке соучастника преступления. Твой Багров утром привел в комитет некоего Мирона Хохлова. Руслан Александрович, вы знаете такого?

–Д-да… А причём…

— Помните Нелли Ивановну Черненко? Вы уволили ее восемь лет назад, обвинив в краже. А Ладожский принял опытного бухгалтера и доверил ей руководство экономическим отделом своего, тогда еще развивающегося, предприятия. Так вот, последние годы Нелли работает у Мирона Хохлова. Утром она дала показания, в которых подтвердила…

— Да что эта шлюха могла подтвердить? — плюет ядом папа. — Так и знал, что она что-нибудь выкинет! Овца эта…

— Глеб лично приказал Черненко составить липовый договор, по которому вы якобы вернули долг. На самом деле, Ладожский купил ваше молчание. Вы позорно скрыли от правосудия факт чудовищного преступления, вы… — не выдерживает Яков. Господи, наверное, я перестаю дышать, наблюдая за этим спектаклем.

— Она все придумала! Черненко эта… Наговорила из зависти и злости. Это мелкая месть… — голос папы становится тише. И весь он будто сдувается, как проколотый шарик.

— Может и так, но Нелли нашла в архиве тот договор. — С ловкостью циркача Яков достает из папки документ и потряхивает им над головой. — К тому же одна из похищенных Глебом девушек подтвердила, что вы видели ее через окно подвала. А она видела вас…

— Черт! Ненавижу суку…

Некрасиво. Мерзко. Гадко. В моем словарном запасе не хватает слов, чтобы описать чувства… Стыд… Пожалуй, его среди них больше.

— Руслан Александрович, вы задержаны по статье 205.6 УК РФ — несообщение о преступлении. К сожалению, максимум, что вам грозит — год колонии. В большинстве случаев виновникам назначают штраф или условный срок. Вот такие несовершенства закона…

— Черта с два ему условка! — взрывается маман. — Чистеньким хочешь из воды выйти?

А вот то, чего ждал Бессмертный. Ему даже ничего не пришлось говорить… Похоже, провокация его конек. А еще умение загнать подозреваемых в угол, лишить надежды, опутать их паутиной страха. Да он паук, Яков Андреевич…

— Заткнись, Виола, не ухудшай свое положение. И этого идиота, если он тебе так дорог. — Шипит папа, бросив снисходительный взгляд на Жорика. — Молчи, а я помогу вам выйти с минимальными потерями.

Молчи? Опять? Как же они достали! Не позволю... Вырываюсь вперед и встаю прямо перед папой. Мы смотрим друг на друга длинную минуту, целую вечность, отделяющую меня от правды. Глаза застилают предательские слезы, но я больше не боюсь… Как клещ, впиваюсь в лацканы пиджака родителя…

— Говори, папа. Хватит молчать! Хватит меня мучить! — безуспешно трясу папу. Верите, он продолжает неподвижно стоять. Как гора, которую пытается сдвинуть с места ветер. — Прошу тебя… Неужели, тебе совсем меня не жалко? — голос срывается на плач. Я всхлипываю, а потом оседаю на пол, к его ногам. Валяюсь, как нищенка, просящая милостыню. — Пожалуйста, умоляю… Умоляю тебя, скажи…

— Диана, хватит, детка. — Плеча касается горячая ладонь Якова. — Успокойся. Вставай, Дианочка, поднимайся.

— Скажи!!! — истерично вскрикиваю, продолжая трясти папу за штанины. — Хватит издеваться надо мной! Говори!

— Да скажи ты ей, Руслан, все равно они не отвяжутся! — сдувая выбившуюся из тюрбана прядь, выкрикивает маман.

— Ты неродная нам, Диана.

Глава 27

Диана 

Влажные ладони ползут по толстому стеклу, разделяющему меня с папой. Я вижу его, а он меня нет… Фокус, придуманный в 1953 году калифорнийским ученым и называемый зеркалом-шпионом (Прим.автора — Зеркало Гезелла). И в жизни было так: я видела папу, чувствовала, знала, а он… Они так и не смогли меня полюбить, всю жизнь отгораживались от меня чертовой тайной. Папа сидит за пластиковым столом, непринужденно сложив руки перед собой. Спокойный, уверенный в себе — прямо памятник правосудию и стойкости.

— Когда вы удочерили Диану Шестак? — деловито произносит Горбунов. Шуршит бумагами, нервно перебирает их, скрывая волнение. Вот почему Бессмертный отказался довести до конца дело?

— Он справится, Ди. — Читает мои мысли Яков, нависающий, как гора.

— Мы не удочеряли ее. — Мнется папа, меняя положение. Шумно выдыхает и откидывается на спинку стула. На его лице гуляют желваки, ноздри раздуваются — похоже, каменная маска, которую папуля надел, стремительно рушится. — Я тогда работал простым акушером-гинекологом в городском роддоме.

— Это седьмой роддом? Который снесли десять лет назад? — уточняет Влад.

— Совершенно верно. Здание было построено после войны, поэтому…

— Ближе к делу. — Отрезает Влад.

— Мы с Виолой не могли иметь детей. Начинающая актриса, восходящая звезда она не хотела усыновлять ребенка легально. Слишком темное пятно на ее биографии. — Сквозь зубы цедит отец. Сжимает пальцы в кулаки и тяжко вздыхает. — Если бы я только знал, что актерская карьера Виолы пойдет коту под хвост! Мою пациентку звали Мария Дробышева — восемнадцатилетняя детдомовка, направленная из районной поликлиники на сохранение. Я все рассчитал — русоволосая голубоглазая девушка внешне походила на Виолу. Вы не поверите, у нее даже группа крови совпадала с моей — вторая, резус-положительная. — Криво ухмыляется папа и облегченно вздыхает — освобождается от мучащей душу вины, вскрывает застарелый гнойник, выпуская на свободу ядовитую тайну.

А я… не могу дышать — хриплю, вцепившись пятерней в горло, отравленная ядом… Тяжело дыша, Яков бросается к стоящему в углу кабинета кулеру и наливает воды в стакан. С шумом распахивает створку шкафа, достает какие-то таблетки…

— Держи, Диана. Пей, детка, пей… — Яков неуклюже подносит таблетку к моим губам. — Все будет хорошо, слышишь? Поверь старой ищейке.

— …к тому же сирота, которой некому помочь. — Монотонно продолжает папа. — Я звонил Маше, справлялся о ее здоровье, а потом предложил вести ее беременность до самого конца. После рождения здоровой девочки я забрал ребенка, а Маше показал детский труп из секционной. Выдал чужого ребенка за ее…

— Господи! — вскрикиваю и машу руками в поисках опоры. Бессмертный обнимает меня, поддерживает за локти, пытается увести от гребаного окна и усадить на диван.

— Нет! Я должна услышать правду! — вырываюсь, брызжа слюной.

Яков молча отходит к столу и набирает телефонный номер. Борюсь с желанием разделиться надвое, но все же выбираю папу…

— Как Мария Дробышева восприняла рождение мертвого ребенка? Она не потребовала от больницы расследования или компенсации? — Влад записывает показания папы на диктофон и дублирует их на бумагу — в допросный протокол.

— Компенсацию ей выплатил я. Попросил не устраивать шумиху, успокоил тем, что девка она молодая, родит еще… Отцом ребенка был паренек — такой же детдомовец, как и Маша. Они даже зарегистрированы не были.

— И что потом? Она не догадалась об обмане?

— Я был уверен, что нет. Виола с Дианочкой уехали в Крым, к моим родственникам. Жили какое-то время, пока все не улеглось. — Вздыхает папа, нервно оглаживая лицо. — Но однажды я получил записку. Диана тогда была на последних неделях беременности.