– Ты косенькая, да! – весело согласился он. – Но в этом твоя изюминка. А уж цвет волос вообще не имеет никакого значения! Тем более что ты свои – красишь. Когда ты улыбаешься, у тебя на щеке появляется ямочка... У тебя много ямочек, и все они мне очень нравятся. Ты совершенное существо, Роза!

– Никто никогда не говорил мне, что я совершенное существо... – печально удивилась она и положила голову ему на колени.

– Но так и есть! – Неволин сделал вид, что обижается ее неверию. – Я все время тебя хочу. Всегда. Я даже сам не ожидал, что из меня может получиться такой страстный любовник.

– О да! – тоже засмеялась она и погладила его по щеке. – Ты очень разнузданный и порочный.

– О-очень порочный! – Он сделал свирепое лицо. – И сейчас ты в этом убедишься еще раз...

– Костя, нет!.. – Она сделала вид, что сопротивляется.

Они барахтались на полу, а пластинка продолжала крутиться – сквозь шипение и треск доносилась органная мелодия, печальная и торжественная. Наверное, когда Иоганн Себастьян Бах сочинял ее, то думал о вечности и о том, сколь коротко и бессмысленно по сравнению с этой вечностью существование одного человека...

Позже, ближе к ночи, Неволин все же спросил Розу о том, почему именно она не может иметь детей – в том смысле, все ли в порядке с ее здоровьем?.. Роза произнесла замысловатый диагноз, который испугал Неволина, но тут же успокоила его, что диагноз говорит только о причине ее бесплодия, но никоим образом не может отразиться на ее здоровье вообще.

– Когда-то я очень мечтала о ребенке, – призналась она. – Но потом успокоилась. В конце концов, мне очень повезло со Светой – она ко мне хорошо относится, зовет мамой.

– Да, тебе действительно повезло... – вздохнул Неволин. – Ванька мне родной, но меня он терпеть не может. Даже не знаю, удастся ли когда-нибудь вас познакомить!

* * *

Генри Миллер (1891 – 1980) – виднейший представитель экспериментального направления в прозе США XX века, дерзкий новатор, чьи лучшие произведения находились под запретом на родине автора. К ним, наряду с исповедальными романами «Тропик Рака», «Тропик Козерога» и «Черная весна», созданными в 1930-е годы во Франции, относятся книги еще одной автобиографической трилогии, повествующие о юных годах писателя, поре его личностного и творческого становления – «Роза Распятия»...

(Из учебника зарубежной литературы.)

* * *

На последнем этаже нового торгового комплекса, под прозрачным стеклянным потолком, на площадке, чуть выдвинутой вперед наподобие балкона, располагалось небольшое уютное кафе.

На первый взгляд оно казалось чрезвычайно простеньким – обычные столики, барная стойка, подсветка на стенах, незатейливая кованая ограда, идущая по краю балкона, цветы в кашпо... Сидели, правда, охранники у лифта, ведущего на последний этаж, да и официантки отличались особенной, ненавязчивой грацией и домашней простотой (равно как и продавщицы, работавшие неподалеку отсюда, в Театральном проезде) – и все. Но посетители, случайно нажавшие последнюю кнопку на лифтовой панели и оказавшиеся здесь, по большей части начинали тушеваться – и быстренько покидали это место.

Другие, наоборот, принимали вид презрительно-надменный, демонстративно и непринужденно садились за столики, болтали громко, но официантки к ним не торопились, и посетили тоже уходили, несолоно хлебавши, ругая затем в лифте, едущем вниз, «проклятых буржуев» – ведь местечко предназначалось именно для богатых людей, хотя цены в кафе были весьма демократичны.

Третьих охранники и вовсе не пускали дальше холла, объясняя, что мест нет.

Словом, всяким праздношатающимся гражданам вход сюда был заказан, и даже те, кто пришли в этот торговый центр купить помаду, флакончик духов или маечку от модного кутюрье, как-то незаметно, сами собой, отсеивались.

В кафе вольготно себя чувствовали только те, кто мог себе позволить приобрести меховое манто или, например, швейцарский хронометр. Были и такие, кто вовсе никаких покупок не делали, а сразу с первого этажа поднимались наверх, и официантки покорно их обслуживали, точно чувствуя, что где-то там, на парковке, ждет их посетителя авто представительского класса. Интуиция!

Иногда заходила утомленная мамаша с крикливыми чадами, и ее тоже приветливо обслуживали, с улыбкой приносили детям мороженое и натуральных соков и всячески с ними возились – потому что обслуживающий персонал тоже интуитивно чувствовал, что утомленная мамаша – супруга какого-то значительного лица, с которого в данный момент снимает мерку на третьем этаже чистокровный итальянец Луиджи, чтобы оно, это лицо, щеголяло потом в чудесном костюме, которому сносу в ближайшие двадцать пять лет не будет...

Николай очень любил это кафе – тихое, в самом центре Москвы (с балкона открывался такой чудесный вид!), любил за то, что здесь не встречалось то самое быдло, какое Николай ненавидел лютой ненавистью.

В сложную категорию «быдла» входили: шумная провинциальная публика; недалекие обыватели с полным отсутствием манер, одетые в дешевые китайские ветровочки или же синтетические костюмы от отечественного производителя; небритые восточные мачо с уголовным блеском в глазах – в позорного покроя кожаных куртках из свиной дубовой кожи и с вечными рыночными разговорами на тему «продал-купил»; шумные бесформенные тетки с «химией» на жиденьких волосах, их мужья – окостенелые бывшие «совки», их дочери – девицы с пластиковыми грудями, с торчащей из штанов задницей или же одетых в розовое мини и с непременной жвачкой в зубах; стаи одинаковых клерков, которые тщетно тужились выглядеть респектабельно; идиоты-переростки с бутылками пива, с которыми они, наверное, даже во сне не расставались (и что за гадость эта ваша так называемая «продвинутая молодежь», оболваненная рекламой!), и многие другие.

Здесь этого быдла, слава богу, практически не встречалось – так, забредали случайно отдельные экземпляры, но их очень быстро выпроваживали.

Но на этот раз случилось непредвиденное – едва Николай вышел из лифта на последнем этаже, как дорогу ему перегородил охранник:

– Минуточку, вы куда?

Николай буквально обалдел от подобной наглости. Неужели этот громила, этот дешевка, этот бездельник не признал в нем настоящего клиента?.. «Их» клиента?..

– Что значит – «куда»? – придушенным от злости голосом спросил Николай. – Ты что ко мне свои ручонки тянешь, ты, держиморда... Хочешь, чтобы тебя с работы вышибли?..

– Простите... – лениво произнес охранник, моментально пропуская его внутрь. – Прошу вас.

– Скотина... – сквозь зубы прошептал Николай. – И для чего тебя тут поставили? Вместо статуи, да? Окаменел вон от собственной тупости...

Он сознательно коверкал слова, тем самым давая понять, что перед ним стоит деревенщина.

– Попрошу без оскорблений, – тоже сквозь зубы сказал охранник. Но напарник – другой громила – загородил своего товарища, извинился еще раз и любезно попросил посетить их кафе.

Было два варианта – или продолжить выяснять отношения (то есть вызвать их начальство, нажаловаться на идиотов, стоящих у входа, потребовать их увольнения, потребовать дополнительных извинений, грозить судом и т.д. и т.п.), или все-таки сесть за столик.

Николай подавил в себе приступ бешенства и выбрал второй вариант – прошел внутрь, сел за столик у кованой ограды, за которой открывался чудесный вид, развернул свежую газету. Хотя, конечно, настроение было уже не то...

– Прошу... – улыбчивая официантка положила перед ним меню в кожаном переплете. Николаю показалось, что, во-первых, та подошла к нему недостаточно быстро, и, во-вторых, улыбнулась чересчур издевательски (наверное, слышала ту перепалку в холле).

Николай, собиравшийся просто выпить кофе и закусить каким-нибудь легким пирожным, из чувства противоречия заказал себе самого дорогого коньяка и самую дорогую кубинскую сигару. Пусть знают, что к ним пришел не какой-то там...

Он вполне мог позволить себе все самое лучшее и дорогое, единственное – Николая всегда бесили несоразмерно взвинченные московские цены, и он принципиально не хотел чувствовать себя идиотом, которого позволено обманывать всем кому не лень.

Можно было, конечно, заказать себе что-нибудь из еды, но есть в общественных местах, пусть даже самых приличных, Николай практически не мог – желудок давал о себе знать. Впрочем, и алкогольных напитков заказывать не следовало, равно как и сигару, – но что же, совсем теперь не жить?!

Он отпил глоток и отставил большую пузатую рюмку с французским коньяком в сторону, пытаясь хоть немного отвлечься – в самом деле, в майской туманной дымке Москва была великолепна, цвели вдали, наискосок, бело-розовые деревья на Театральной площади – то ли яблони, то ли вишни, отсюда не разглядеть...

Через столик от него сидели два мужика и довольно громко обсуждали подробности своего бизнеса, перемежая речь матерком. «Тоже мне, бизнесмены... – корчась от отвращения, подумал Николай. – Бывшие пэтэушники, из какого-нибудь Мухосранска, приехали покорять столицу, теперь чувствуют себя хозяевами жизни...»

Чуть в стороне, за другим столиком, сидела тощая, словно из концлагеря, загорелая до черноты дама и шепотом, не останавливаясь ни на секунду, болтала по сотовому. К даме претензий у Николая не было – не шумела, на мизинце ее поблескивал довольно крупный, но изящный, чистой воды бриллиант. Приличная, словом, женщина, даже чем-то на Марину похожа...

Николай подумал, что можно вечером поехать к Марине.

Та, конечно, была не права, что явилась к Розе, но что теперь поделать... Может, оно и к лучшему.

Николай постепенно приходил к выводу, что холостое положение нравится ему. Неприятно, конечно, будет объясняться потом с родителями и со Светкой, но ничего, переживут. И вообще, Роза, она... она, конечно, хорошая женщина, но немного не его уровня.

Сколько они уже не виделись?