В комнату быстрым шагом вошла Адель.

– Что случилось, мама? Я выглянула в окно и увидела папу. Куда он пошел?

– Он не пошел, его повели.

И тут же снизу прибежали мальчики.

– Мама… – взволнованно начал Андре, но Адель остановила его:

– Подожди! Куда повели? В чем дело?

– Это вас не касается, – только и сумела сказать Элиана.

– Как это не касается?! Хватит считать нас детьми! Рассказывай! – потребовала дочь.

Женщина обвела взглядом всех троих. Она вдруг заметила, что лицо Адели утратило детскую пухлость и взгляд ее изменился. Прозрачные глаза дочери под тонкими вразлет бровями светились пониманием, и женщина осознала, что легкомысленная, чуть взбалмошная и в то же время наивно-простодушная девочка повзрослела. Ну да, ведь Адели уже семнадцать; чуть больше было ей, Элиане де Мельян, когда ее близкие один за другим сгорели в пламени Революции.

А пятнадцатилетний Андре, порывистый, гордый, так пронзительно смотрит на нее своими непроницаемо-черными глазами! Вылитый Бернар!

– Если отца арестовали, то мы должны его освободить! – воскликнул Морис. Все это еще казалось ему игрой, опасной, но все-таки игрой. Длинноногий, тоненький, с широко распахнутыми карими глазами он напоминал Элиане испуганного олененка.

Женщина не знала, как лучше объяснить детям, что произошло. Опять она испытывала этот непередаваемо тяжкий гнет, гнет жестокой несправедливости!

– Отца отпустят, – убежденно произнесла она, – я в это верю. Иначе просто невозможно.

Элиана опустила голову, изо всех сил стараясь не заплакать.

– Мы можем что-нибудь сделать, мама? – спросила Адель, беря ее ледяные руки в свои, теплые и нежные.

– Нет. Сейчас – нет. Пока остается только ждать.

Со временем Элиана поняла: положение Бернара намного серьезнее, чем она думала. Префектура полиции составила списки тех, кто каким-либо образом содействовал вторичному воцарению Наполеона, – в них вошли имена высших офицеров, министров и частных лиц.

Некоторых из них, например, маршала Нея, легендарную личность, любимца всей армии, официально приговорили к расстрелу, других убили без суда, третьи успели бежать за границу.

Элиане долго не удавалось добиться свидания с мужем, но наконец ей позволили увидеться с ним, в тот день, когда состоялся суд.

Она спустилась вниз по крутым скользким ступеням вслед за охранником и очутилась в маленькой комнате с земляным полом и забранным решеткой окном.

Женщина огляделась. Слишком холодно, слишком много камня! Эти стены задерживают тепло, эти окна не пропускают свет. В таких случаях внутреннее пространство словно бы начинает поглощать человека, вытягивает из него силы, охлаждает жар его крови, вселяет в сердце страх.

Когда привели Бернара, Элиана бросилась к нему, обхватила ладонями его лицо и жадно, неудержимо смотрела на мужа сквозь пелену слез.

– Бернар!

– Элиана!

Несколько мгновений они стояли, не двигаясь, прижавшись друг к другу всем телом. Потом женщина, с трудом отстранившись, произнесла:

– Как ты себя чувствуешь? Плечо болит? Она боялась спросить о главном.

– Не особенно. Пустяки. Дорогая! – Бернар смотрел ей в глаза. – У нас не так уж много времени… Постарайся спокойно выслушать то, что я скажу.

Элиана кивнула, облизнув сухие губы.

– Да, конечно. Говори.

– Меня приговорили к расстрелу. Приговор будет приведен в исполнение через неделю. Помилование исключено.

Женщина почувствовала боль в висках и легкое головокружение. Она прислонилась к стене.

– Но почему?! Неужели такое возможно! Бернар, как всегда, старался держаться спокойно.

– К сожалению, да. Признаться, я это предвидел.

– Зачем же ты вернулся?! Надо было бежать!

Его губы искривила усмешка.

– Спасаться бегством? Как настоящий изменник или предатель? Такое было возможно в девяносто третьем, но не сейчас. Только вот дети… – Тут голос Бернара дрогнул, а суровые черты его лица исказила боль. – Для них было бы лучше, если б я погиб при Ватерлоо.

Элиана произнесла, пытаясь преодолеть душевный гнет и леденящее чувство страха:

– Дети прекрасно знают, какой у них отец. Бернар покачал головой.

– Не в этом дело. Просто теперь на них будут смотреть как на детей преступника.

– Неправда. Все более или менее здравомыслящие люди понимают, что такие доблестные офицеры, как ты, стали безвинными жертвами государственного переворота.

– И все-таки я виноват, Элиана! Виноват перед тобой. Не знаю, как получилось, что я не подумал о тебе. Бог с ним с императором, с Францией, с честью и долгом! Но вот ты…

– Пожалуйста, не надо так говорить! Если б ты поступил по-другому, то терзался бы не меньше, чем сейчас.

Бернар помолчал. Потом промолвил:

– Не уверен, назначат ли тебе пенсию. Если придется туго, воспользуйся процентами с той суммы, что положена на имя Розали. Мальчики должны получить хорошее образование. И, пожалуйста, не сообщай ничего Ролану. Напишешь позже. Скажи, я так просил. Кстати, от него есть известия?

– Да. Пока за него пишет Маргарита. Они очень довольны путешествием. И, конечно, счастливы вместе. – И внезапно не выдержала: – Ради Бога, Бернар, не говори со мной так, будто все кончено! Вспомни Люксембургскую тюрьму! Ты же сумел спастись!

Он улыбнулся.

– Тогда, двадцать лет назад, я был так молод! Ведь чудеса случаются, когда в них веришь! Все изменилось, Элиана. Я уже не тот, давно не тот. И бежать отсюда нельзя: всюду охранники и решетки. И меня никуда не поведут, расстреляют прямо на тюремном дворе. Элиана! – Он порывисто прижал ее к себе. – Ты подарила мне столько счастья! Воспитала наших детей! Мне жаль оставлять тебя одну! Я думал, хотя бы теперь, после стольких лет коротких встреч и долгих разлук, мы наконец будем вместе, но получилось иначе. Знаю, тебе было нелегко со мной. Случалось, я причинял тебе боль… Прости, если можешь, любимая!

Внезапно Элиана почувствовала: что-то в ее душе затвердело. Женщина знала, что не заплачет, – ни сейчас, ни в последующие дни. Настало время думать, а не плакать, действовать, а не скорбеть. Уверенность и сила – вот что ей понадобится теперь.

– Я еще приду к тебе, дорогой.

– Если разрешат.

– Я добьюсь свидания.

Вскоре пришел охранник, и супруги простились. Элиану не удивило это, казалось бы, несвойственное Бернару смирение перед своей участью и готовность покориться судьбе. Слишком много видел он смерти! Ведь тогда, в девяносто третьем, она тоже ни во что не верила.

Женщина вышла на улицу. Адель поджидала ее на противоположной стороне. Она нетерпеливо ходила взад-вперед, и ветер раздувал подол ее скромного мериносового платья. Было пасмурно, над Парижем клубились густые темные облака, а по пока еще сухой земле мчались подхваченные вихрем листья и пыль.

Элиана быстро перебежала через дорогу и тут же встретила вопросительно-тревожный взгляд дочери. Младших детей удалось уговорить остаться дома, но Адель не желала ничего слушать и поехала с матерью.

Женщина смотрела на свою дочь, на ее нежное лицо, обрамленное серой бархатной шляпкой с завязанными под подбородком голубыми лентами. В семье считалось, что девушка похожа на мать; отчасти так оно и было, но… Эти светло-каштановые волосы, бирюзовые глаза, классически правильные черты лица…

Максимилиан! Максимилиан со своими связями, могущественный, всесильный, вот кто наверняка сумеет ей помочь!

Элиана сжала руку Адели.

– Скорее! Мы едем на улицу Гренель!

– Но зачем?

– К моему… к моему знакомому. Идем, дорогая, я все расскажу по дороге.

Элиане далеко не сразу удалось попасть в здание министерства, а затем они с Аделью более получаса ожидали в эффектно обставленной приемной.

Наконец женщине позволили войти в огромный кабинет со светлым паркетом, темно-красным ковром и такого же цвета бархатными портьерами. Она огляделась. Всюду полированное дерево, позолота, неяркие тона – благородство и изысканная строгость. Элиана заметила, что золотых пчел империи сменили геральдические лилии: другое правительство – другая символика.

Максимилиан поднялся ей навстречу из-за тяжелого стола с массивной чернильницей и кипой бумаг.

– Элиана! Не верю своим глазам! Счастлив видеть тебя снова! Входи же!

Несколько ошеломленная его многословностью, она сделала шаг вперед.

Максимилиан улыбался: ставшая привычной сдержанность дипломата растаяла, как лед в пламени костра, стоило ему взглянуть на Элиану.

Он, как всегда, был элегантно одет – в черный английского покроя сюртук с бархатным воротником, обшитый шелковым кантом, и белый галстук.

Пока он усаживал Элиану в мягкое кресло, чуть высокомерная отрешенность в его похожих на светлые зеркала глазах сменилась выражением удивления и искренней радости.

– Признаться, не надеялась застать тебя здесь, – сказала женщина.

– Я еще не подал в отставку: остались кое-какие дела. Хотя, думаю, мое время прошло. Наверняка вскоре назначат новое министерство.

– Но ты, возможно, сумеешь удержаться на своем посту?

– Вряд ли я стану стремиться к этому. Лучше отправлюсь в качестве посланника в одну из европейских стран, отстаивать интересы Франции, а если не получится, уединюсь в своем поместье и начну писать мемуары. – Он улыбнулся. – Не такая уж плохая мысль, верно?

– Да, – промолвила Элиана, понимая, что на самом деле ему вовсе не весело. – А как дела у Софи?

– Софи уехала в Австрию. Она нашла себя на дипломатическом поприще. Впрочем, надеюсь, в личной жизни ей тоже в конце концов повезет, ведь она еще совсем не старая, привлекательная женщина. Я ее не осуждаю. К сожалению, мне не удалось дать ей то, к чему она стремилась. А как твой сын и Маргарита? Они еще не вернулись?

– Нет, они решили попытать счастья в чужих краях. Наверное, поедут в Америку.