— А если он выбирал жизнь?

— Такой возможности у него не было! Если он не решался сам лишить себя жизни, его тут же казнили. У Ян Чанга, я думаю, и выбора не было — ему могли передать только шнурок в куске хлеба или уж не знаю в чем. И он не мог не повиноваться. Таков кодекс чести мандарина.

— Погодите! Погодите! — сделал попытку возразить Морозини. — Вы сказали, что он повиновался. Но кому?

Обычай этот существовал в китайской империи, однако в Китае вот уже несколько лет, как произошла революция. Там теперь всем заправляет Сун Ятсен, и я не думаю, что он озабочен воскрешением маньчжурского императорского дома!

— Когда речь идет о Китае, ничему не приходится удивляться. От этой страны можно ждать самого невероятного, немыслимого и непредставимого, потому что корни его уходят в такие глубины веков, какие нам и не снились! И сколько бы их ни подрубали и ни выкорчевывали, они остаются живыми и мощными. Страна пережила революцию, согласен. Однако юный император Пу И, в настоящее время низложенный, продолжает жить в своем дворце — в так называемом Запретном городе. А это позволяет предположить наличие и определенного числа верноподданных по всей бывшей империи.

Ян Чанг, очевидно, и был одним из них. Несмотря на то что он вот уже много лет живет в Лондоне, он был тесно связан с Гонконгом, где заговоры процветают, как цветы на солнце…

— Кроме того, что возможность отыскать камень, похищенный у Хэррисона, сводится теперь почти к нулю, самоубийство Ян Чанга что-нибудь меняет для вас? — спросил Морозини.

Уоррен взял со стола свою любимую трубку из шотландского вереска и задумчиво принялся набивать ее. Потом не спеша раскурил — ароматная затяжка, похоже, несколько успокоила его.

— Конечно! — наконец проговорил он. — Это означает, что мы заблуждались, наделив его слишком большим могуществом и полагая, что он действует в одиночку как фанатик-коллекционер, разыскивающий исчезнувшие сокровища. Теперь мы вынуждены признать, что он принадлежал к одной из многочисленных тайных организаций, разбросанных по всему миру. Их члены превыше всего ставят выполнение своего долга, они готовы на любые преступления ради «высших» целей, которым они служат. Подобные организации не гнушаются ничем: они торгуют оружием, наркотиками, женщинами, рабами и даже детьми. Вы не поверите, но я сожалею, что не стало Ян Чанга. По крайней мере мы знали, чего от него ждать.

А теперь нам придется продвигаться в густом тумане…

— А леди Мэри? Она тоже будет продвигаться в тумане?

— Чего не знаю, того не знаю. Вполне возможно, она откажется от своих поисков, поняв, что дело это безнадежное.

— Я бы очень удивился, если бы она отказалась. Внешность у нее ангельская, но характером она похожа на бульдога, а у бульдогов нельзя отнимать их кость. Вряд ли в своем безумии она способна остановиться.

— В любом случае она по-прежнему останется под нашим наблюдением… и я буду только рад, если она даст нам основания в один прекрасный день отдать ее в руки правосудия, — заключил Уоррен. От его кровожадности у Альдо мороз по спине прошел.

— Для вас это дело личной доблести? — поинтересовался он.

— На этот раз да! Она убила Джорджа Хэррисона.

Я считаю ее убийцей, как если бы она сама нажала на курок!

Если бы не ее алчность, этот замечательный человек был бы по-прежнему с нами…

Непримиримый тон Уоррена свидетельствовал о том, что сам он уже осудил преступницу — окончательно и бесповоротно, и надо сказать, что у Альдо не возникло никакого желания выступить адвокатом новоиспеченной графини Килренен. Не склонен он был защищать ее и еще по одной причине: не так давно он вновь вспомнил о своем покойном друге сэре Эндрю, и вдруг в голове у князя промелькнула на первый взгляд совершенно нелепая мысль: уж не причастна ли леди Мэри к убийству дядюшки своего мужа? Немного подумав, он нашел, что это вполне возможно. Для женщины, якшающейся с сообщниками вроде Ян Чанга, не представляло большой сложности подкупить в Порт-Саиде грабителя, который к тому же не погнушался бы и убийством. Альдо припоминал, что после того как она ничего не добилась от него в Венеции, графиня выразила намерение отправиться следом за «Робертом Брюсом»… Но все это были лишь предположения, и князь оставил их при себе. Пора было прощаться с мистером Уорреном, и Морозини взял свои шляпу и перчатки.

— Я совершенно согласен с вами относительно леди Мэри. Могу только выразить сочувствие. Похоже, что высший свет не собирается оставлять вас в покое: то графиня Килренен, то теперь герцогиня Дэнверс…

— Да, вы правы — проблем предстоит немало. Единственное, о чем я думаю, — герцогиня слишком глупа, чтобы проворачивать какие бы то ни было махинации. Так что в этом вопросе я рассчитываю на вашу деликатность, и, надеюсь, вы сохраните пока всю эту историю в секрете.

— Надеюсь, я не дал вам повода сомневаться в моей сдержанности ?

— Нет, конечно, но мне внушает опасение репортер из «Ивнинг Мэйл», с которым так часто видится наш друг-археолог.

Альдо рассмеялся:

— Не забывайте, что все мысли Видаль-Пеликорна сосредоточены на Долине царей и успехах господина Картера.

Благодаря Бертраму Кутсу он узнает все новости первым.

Герцогиня их не интересует — ни одного, ни другого…

— Хорошо бы так было и дальше!.. До свидания, вполне возможно, мы прощаемся ненадолго!

Говорят, достаточно вспомнить о волке, чтобы увидеть его хвост. Вернувшись в Челси, Альдо столкнулся нос к носу с Бертрамом Кутсом, который вприпрыжку бежал вниз по лестнице, насвистывая старинную уэльскую песенку. Увидев вошедшего, он с сияющей улыбкой и очень речисто принялся извиняться за то, что спешит, с неожиданной сердечностью вдруг схватил обе руки князя и принялся их пожимать, после чего кинулся к двери, и Альдо, обернувшись, увидел только его развевающийся плащ, из-под которого выглядывал поношенный шевиотовый костюм.

— Жизнь прекрасна! — донесся до него голос Кутса. — Вы даже не представляете себе, до чего она порой может быть прекрасной!

Морозини даже и не пытался определить, Шекспир это или сам Бертрам Кутс… Репортер растворился в вечернем тумане, а Альдо поднялся к Адальберу, который сидел в гостиной и раскладывал пасьянс. Увидев входящего приятеля, Адальбер улыбнулся:

— Ну что? Не сожрал тебя птеродактиль?

— Пытался, но в конце концов мы поладили. Я только что встретил Бертрама, он летел будто на крыльях. Настоящий мотылек! Что случилось? Он получил наследство?

— Унаследовал от меня пятьдесят фунтов в знак признательности, благодарности и с надеждой на молчание, хотя бы на какое-то время…

— Пятьдесят ливров! Однако ты щедр!

— Дело того стоило, можешь поверить мне! Благодаря Кутсу я вновь напал на след «Розы». На этот раз след теряется где-то в самом начале нашего столетия.

— Как? Опять теряется? Впрочем, по-другому и быть не могло! Скажи, а ты не говорил Бертраму, что камень, украденный у Хэррисона, ненастоящий?

— За кого ты меня принимаешь? Он верит в нашу с тобой официальную версию. Но поскольку в последнее время писать ему особенно не о чем и в его компетенции по-прежнему остаются лишь пострадавшие под колесами собаки, он решил начать собирать материал с тем, чтобы впоследствии написать книгу о приключениях, выпавших на долю знаменитых камней. В центре повествования, конечно, должна быть история исчезновения «Розы Йорков». Так вот, он пришел ко мне, чтобы узнать, известны ли мне как археологу какие-нибудь истории в этом роде, существовали ли еще какие-нибудь необычные камни, которые исчезали, а потом появлялись в самых неожиданных местах. Замысел показался мне любопытным, и я поинтересовался, откуда он возник. Тогда он и рассказал мне о своем друге Леви, еврее-портном из Уайтчепла, у которого он обычно одевается.

Вспомнив потертый шевиотовый костюм репортера, Альдо не мог удержаться от улыбки:

— Портной? У Бертрама Кутса? Да я голову даю на отсечение, что он одевается у старьевщика!

Адальбер смерил своего друга суровым взглядом.

— При всей твоей безупречной элегантности можно быть и подобрее. Бертрам выходит из положения как может, вот и все. Что же до истории, которую он рассказал мне со слов своего портного, то она и вовсе не вызывает желания посмеяться. Она потрясает, а то и просто вселяет ужас.

— А ты не преувеличиваешь? Ужасные истории Уайтчепла — это истории полувековой давности, они восходят ко временам Джека-Потрошителя…

Голубые глаза Адальбера внезапно посерьезнели и буквально впились в лицо друга. Руки нервно смешали карты, разложенные на столе.

— Ты можешь мне не верить, как и я сам сначала не поверил Кутсу, но наш знаменитый алмаз, этот королевский камень, принадлежавший стольким знатным особам, докатился до той кровавой сточной канавы, куда этот монстр, тайна которого до сих пор не разгадана, — бросал свои жертвы. И я знаю это наверняка!

— Перестань! Тебе что, дурной сон приснился?

— Вовсе это не сон! Вчера вечером я уговорил Бертрама проводить меня в Уайтчепл и пообещал хорошее вознаграждение, если он уговорит своего портного поделиться со мной воспоминаниями об алмазе, который он называет «еврейским камнем».

— «Еврейский камень»? Неужели это…

— Лучше послушай! В ночь на 29 сентября 1888 года, уже ближе к рассвету, один торговец, польский еврей, въехал со своим фургоном во двор «Образовательного клуба для иностранных рабочих», который находится на Бернер-стрит.

Вдруг его лошадь шарахнулась в сторону. Он посветил фонарем и увидел лежавшее на земле тело женщины средних лет с перерезанным горлом. Заметил он и метнувшийся в глубину двора темный силуэт. Торговец попытался позвать на помощь, но только беззвучно открывал рот, ибо от страха и ужаса у него пропал голос. Тогда он опустился на колени возле погибшей и обнаружил, что она еще теплая. Возле разжавшейся руки женщины что-то поблескивало, что-то вроде гальки или стекляшки, заляпанной грязью. Он подобрал камешек, сунул в карман и понял, что голос к нему вернулся. Минуту спустя сбежались все, кто еще оставался в клубе, а еще спустя несколько минут приехала и полиция. Полуживого от страха торговца привели в чувство и рассказали, что это уже третье преступление Потрошителя, но на этот раз он не успел совершить надругательства над трупом, так как его спугнуло появление фургона. Новую его жертву звали Элизабет Стрейд.