— У вас что-то случилось, Ванда? — спросил он сердечно. — Может, дурные вести от леди Фэррэлс? Пойдемте присядем, — предложил он, указывая на скамейку между стеной и исповедальней. — Здесь мы сможем поговорить спокойно.

Ванда позволила отвести себя к скамейке, невольно обрадовавшись, несмотря на все свои горести, дружескому участию. Ее жизнь в доме покойного сэра Эрика, наполненном жгучей ненавистью секретаря, была, очевидно, не сладкой.

Усадив польку на скамейку, Альдо взял ее за руку и почувствовал, как холодна ее кисть даже под нитяной перчаткой.

— Расскажите мне все! — попросил он. — Вы ведь знаете, что можете мне довериться и что я хочу вам помочь.

— Знаю, знаю, господин Морозини, и так рада вас тут встретить! Бедный мой ангелочек! Она так несчастна! Ей все хуже и хуже в этой тюрьме. А когда я вчера ее увидела, она была белая как мел, прекрасные ее глазки покраснели и сама она дрожала, будто листок. Она не выдержит и заболеет, я уверена! Подумайте сами: быть запертой в четырех стенах и сквозь страшную решетку видеть кусочек серого неба, это ей-то, которая привыкла жить на вольном воздухе и не может обходиться без прогулок по парку, без тенистых садов! Она тает, как свечка, дорогой князь! Истает и умрет прежде, чем наг ступит суд!

И Ванда зарыдала, молясь сквозь всхлипы Богородице и своим польским святым. Зная, что слезы и молитвы всегда действуют благотворно, Альдо терпеливо ждал, когда несчастная женщина успокоится. Он и сам понимал, что Анелька сделала плохой выбор, надеясь, что тюрьма послужит ей убежищем. Она была слишком молода и не могла знать, что такого рода ловушки, раз захлопнувшись, открываются с большим трудом.

— А вам не кажется, — начал он наконец, — что Ладиславу Возински пора уже и объявиться? Чего он ждет, этот рыцарь без страха и упрека? Ждет, пока судьи нахлобучат парики, облачатся в красные мантии и примутся решать, заслуживает ваша хозяйка веревки или нет? Если вы ее любите и имеете хотя бы самое отдаленное представление о том, где находится этот рыцарь, скажите мне немедленно. В ближайшие дни станет уже поздно!

— Я не знаю! Клянусь вам Пресвятой Девой Марией, которая сейчас слышит меня. И если вы застали меня в слезах, то только потому, что мне очень страшно! И если бы я знала, где он находится, я бы сама отправилась к нему, чтобы рассказать, что терпит овечка моя несчастная, потому что он-то все представляет себе по-другому. Газеты теперь ничего не пишут, и он, должно быть, считает, что полиция продолжает его искать. И поэтому ему кажется, что лучше пока прятаться…

— Но это идиотизм! Он же должен понимать, что, если у полиции уже есть предполагаемый виновник, она прилагает куда меньше усилий, чтобы отыскать какого-то другого. Кстати, леди Фэррэлс должна была повидаться со своим новым адвокатом. Она им довольна?

— Он показался ей весьма толковым, но уж очень он жесткий и просто замучил ее вопросами.

— А чем занят граф Солманский? Он тоже ждет помощи от небес? Мне говорили, что он очень много молился, когда его дочь похитили в день свадьбы.

— Он? Он просто в ярости. В жуткой ярости! И никак не помогает моему несчастному ангелочку! Он пришел к ней в тюрьму всего один-единственный раз и был с ней страшно груб. Какими только словами он не обзывал свою дочь! Упрекал, говорил, что вела она себя как безвольное жалкое существо, последняя идиотка… Задавал ей бесконечные вопросы.

Он хотел знать, где находится ее юный возлюбленный.

Будучи знакомым с самозванцем-графом и зная, какие цели он преследовал, выдавая свою дочь замуж за Фэррэлса, Морозини не усомнился в справедливости рассказа Ванды.

Солманский должен был быть вне себя оттого, что неожиданное возвращение студента-нигилиста уничтожило тончайшую сеть сплетенной им интриги. Тогда, в Венеции, Симон Аронов предрек смерть Фэррэ-Аса. Она была необходима Солманскому для того, чтобы завладеть состоянием зятя, но ни сном ни духом он не предполагал, что Анелька окажется причастной к этой смерти…

— Я не хотел бы его упрекать. Не сомневаюсь, что прежде всего он озабочен спасением своей дочери. Пусть он действует по своему усмотрению, а нам следует подумать, чем мы сами можем ей помочь.

Ванда молитвенно сложила руки и устремила к Деве Марии взгляд, полный слез.

— Самое ужасное, что мы совершенно бессильны! Помоги нам, Пресвятая Богородица!

— Вовсе нет! Именно поэтому я и пришел сюда сегодня утром. Вы должны помочь мне проникнуть к вам в дом. Мне нужно осмотреть рабочий кабинет сэра Эрика.

— Проникнуть в дом? — прошептала перепуганная Ванда. — Но это невозможно! Мистер Сэттон никогда не захочет вас впустить.

— Поэтому я и не собираюсь спрашивать у него разрешения. А от вас мне нужно совсем немного. Я прошу, чтобы этой ночью дверь черного хода не была заперта на ключ. И еще вы должны мне объяснить, где находится кабинет сэра Эрика и где комната Сэттона. Мне нужно знать, каковы привычки слуг и распорядок в доме, чтобы быть уверенным, что во время своего визита я никого не встречу. Скажу одно: жизнь Анельки вполне может зависеть от того, что я там найду.

Ванда молчала, онемев от ужаса, который ясно читался в ее голубых, будто фаянсовых глазах. Альдо настаивал:

— Поверьте мне, Ванда! Пора вам оставить ваши романтические грезы о вечной и прекрасной любви и посмотреть в глаза реальности. Моя просьба не подвергает вас, по существу, никакому риску. Когда все в доме лягут, вам нужно будет просто-напросто спуститься на кухню и отпереть дверь. Затем вы вернетесь к себе в комнату. Всем остальным я займусь сам. В какое время у вас запирают двери?

— В одиннадцать часов, за исключением тех дней, когда мистер Сэттон возвращается домой поздно. Тогда дворецкий ждет его.

— Сэттон часто уходит из дому?

— Почти никогда. До суда он считает себя хранителем дома и очень серьезно относится к этой своей обязанности.

— В любом случае много времени мне не понадобится — четверть часа, самое большее — полчаса. Так вы мне поможете? Я буду у вас, скажем, в половине первого ночи…

— А если мистер Сэттон уйдет в этот вечер?

— Вы позвоните мне в «Ритц». Если меня не будет, вы попросите передать, что вы звонили, и я все пойму. Тогда мы перенесем наше мероприятие на следующую ночь. Мужайтесь, Ванда! Я искренне надеюсь быть полезным вашему «ангелочку». Спросите Божью Матерь, что она об этом думает.

Что-что, а молиться Ванду заставлять не приходилось.

Когда Морозини уходил, она почти распростерлась перед Божьей Матерью и принялась молиться с неистовостью, подогреваемой страхом. Но подробное описание внутреннего распорядка и расположения помещений в доме она ему все-таки дала.

Для очистки совести Альдо все же зашел в музей и постоял несколько секунд перед «Оплакиванием Христа» Донателло, словно только ради этого и приходил сюда, потом повернулся и вышел.

Дождь прекратился, погода стояла ясная, но похолодало.

Альдо решил возвращаться пешком. Пешая прогулка должна была хоть немного отвлечь его от безумного желания немедленно помчаться в Брикстон, чтобы увидеть Анельку. Мысль сама по себе была нелепая, потому что у князя не было пропуска, но, узнав, как она страдает и как ей страшно в этой тюрьме, он вновь готов был лететь к ней на крыльях любви, стараясь не вспоминать о том, что она обманывала его чуть ли не с первой их встречи. Пройдя уже немалую часть дороги, Альдо вдруг подумал: а не заглянуть ли ему в Скотленд-Ярд и не попросить ли у птеродактиля Уоррена новый пропуск?

Это была не слишком хорошая идея, учитывая, как они расстались накануне ночью… Но Альдо так хотелось снова увидеть Анельку!..

Самолюбие уберегло князя от нелепого поступка. Он утешил себя мыслью, что этой ночью будет трудиться ради Анельки и что пока большего он сделать не может. Если все пойдет так, как он предполагает, то к шефу полиции он явится победителем. Столь желанный пропуск сам придет к нему в руки, и тогда он сможет передать своей драгоценной узнице добрые вести.

Редкие припозднившиеся прохожие на Гросвенор-сквер не обращали ни малейшего внимания на джентльмена в вечернем костюме, цилиндре, черной накидке и белом шарфе, который, постукивая тростью по тротуару, совершал неспешную прогулку, вдыхая свежий ночной воздух. Подобные полуночники не были редкостью в этом аристократическом квартале, где элегантные джентльмены охотно возвращались из своих клубов пешком, если позволяла погода. Но никто, в том числе и полисмен, который поднес в знак приветствия руку к каске, не мог заподозрить, что этот джентльмен имеет дерзкое намерение забраться в чужое жилище. Вечерний костюм должен был послужить ему великолепной маскировкой — недаром Морозини коротал вечер в Ковент-Гардене, на представлении «Жизели». Видаль-Пеликорн провел этот день в обществе своего коллеги из Британского музея и к обеду не пришел.

Альдо в одиночестве утолил голод в ресторане гостиницы.

Было чуть больше половины первого, когда посреди пустынной улицы Альдо толкнул решетку и ступил на маленькую лесенку, ведущую к черному ходу. Судя по всему, Ванда с величайшей ответственностью отнеслась к просьбе Альдо.

Перед тем как переступить порог, Альдо глубоко вздохнул. Сейчас он был еще по эту сторону законности, но вот закроется за ним дверь, и рухнет барьер, отделяющий честного человека от всякого рода проходимцев. Его можно будет арестовать, бросить в тюрьму, разрушить тот увлекательный и красивый мир, который он вокруг себя создал… Но мысль о тюрьме тут же напомнила князю о той, которая могла умереть в ее сырых и холодных стенах..

— Не время отступать, мой мальчик, — с усмешкой сказал он себе и толкнул дверную створку, надеясь, что та не заскрипит.

Как и описывала Ванда, князь оказался в коридоре, по одну сторону которого были двери хозяйственных помещений, а по другую — комнат слуг. В конце коридора находилась лестница, которая вела из полуподвала на высокий первый этаж. Чтобы окончательно удостовериться, что он не наделает никакого шума, Альдо снял свои лаковые туфли и сунул их в карманы брюк, после чего почти на ощупь разыскал лестницу и осторожно зажег карманный фонарик, который догадался прихватить с собой.